Хата за околицей - Юзеф Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Не первый раз мне любить, — думал он, — и никогда еще не приходилось так жутко… Ишь, дьяволенок какой! Голыш, а туда же дуется так, что и приступу нет. Ох, цыганка, цыганка! Что-то недоброе подсунула ты мне с водою! Ну, к чему я пил эту воду? Дурак!.."
Так думал Фомка и ничем не мог пособить своему горю, уже он решился было подчиниться произволу страсти, как судьба еще раз подшутила над ним: паныч увидел Марусю с цыганкой и так осерчал, что дал себе слово и не глядеть более на девушку.
Целый день он был вне себя от гнева, немилосердно хлестал своего саврасого и наконец излил весь гнев на цыган, по его распоряжению бродяги принуждены были снять шатер и идти в соседнее село.
Прогнав цыган, Фомка поклялся также выгнать из своей головы мысль о Марусе и, чтобы легче достигнуть цели, решился ухаживать за Груней, дочерью сотника. Тут он мог рассчитывать на полный успех, но, к несчастью, в двадцать четыре часа план этот рухнул, притом же паныч находил время шажком проехать мимо мазанки и хоть искоса посмотреть на Марусю. А на другой день он почувствовал, что связал себя по рукам и по ногам решимостью, вынужденною обстоятельствами. Нечего было делать, наш паныч к сотнику. Груня девка здоровая, пригожая, молодая, сотник вдов, в избе одна вечно ворчавшая служанка, девушка неравнодушна к панычу, словом, при других обстоятельствах, все шло бы как по маслу, да вот беда: дочь сотника не выдержала сравнения с Марусей. И Фомка воротился домой, сказав, что нужно объезжать лес.
Фомка грустил, жаловался на скуку, неотступно преследовавшую его. Нужно было рассеяться, поделиться с кем-нибудь горем, тут он вспомнил, что давно уже не видел родителей, и, выхлопотав позволение у своего принципала, он отправился к ним.
Посад шляхтичей, в котором жили Хоинские, находился на самой границе между землями Стависок и Рудни. Он состоял из десятка хат, разбросанных среди леса, на гористой поляне, которая с каждым годом все более и более расширялась. Беленькие опрятные домики этого посада были залиты зеленью фруктовых садов и пашен. С краю, на возвышении, стояла изба зажиточнейшего в посаде хозяина — Хоинского, который имел до двадцати рабочих лошадей, много рогатого скота, свиней, овец, торговал волами да свиньями и прослыл Крезом между своими. Новенький, довольно высокий домик, с трубой и крыльцом о двух столбах, окруженный множеством пристроек, приветливо улыбался проезжим и ясно говорил о смышлености и деятельности владельца.
Фомка, единственный сын богатого шляхтича, был, что называется, матушкин сынок, батюшка хоть и любил его, но не позволял сидеть без дела да бить баклуши, старик хлопотал о нем и намеревался со временем пристроить к месту в губернском городе, а пока выхлопотал место лесничего. Сынок жил недалеко и часто виделся с родителями, а если не приезжал в определенное время, то мать немедленно отправлялась навестить любимое детище, узнать, что с ним делается. Итак, Фомка поехал к родителям. Он явился туда именно в то время, когда отец готов был сесть в телегу и ехать куда-то на ярмарку. Но, несмотря на хлопоты и сборы, заботливый родительский взгляд заметил в нем большую перемену. Отец, однако ж, промолчал, но мать не удержалась, чтоб не спросить сына, не болен ли он, отчего так бледен?
— Да так, — сказал лесничий, — что-то тяжело на сердце.
— Ну, ну, — отозвался отец, подслушавший и вопрос, и ответ, — не дивно, что побледнел, за девками бегает, потому и бледен. Эх, родимый, выбей дурь из головы: "добра тая бредня… алэ не изгодня…"
Надо заметить, что Фомка не только уважал, но и боялся отца.
— Мне некогда, тятенька, подобными глупостями заниматься, — заговорил лесничий, заметно смущенный, — и без того трудно стеречь лес, каждый день приходится отнимать топоры… Пан не шутит, по дорогам сам спрашивает, есть ли у мужиков квитанция, нет времени перевести духу.
— И хорошо, спасибо пану, что работать заставляет, спасибо.
— Трудись, голубчик, только и себя береги, не работай через силу, — прибавила мать.
— Полно, баба, — прервал старик, — труд не повредит здоровью, если только Фомка не врет, так беды тут нет: наестся, выспится и здоров будет.
Мать посмотрела, вздохнула и замолчала. Когда старик собрался на ярмарку, мать дала волю своим нежным чувствам, накормила сына, приласкала, и мало-помалу завязалась у них беседа. Впрочем, надо сказать, что Фомка всегда платил матери за ласку откровенностью.
— Вот, матушка, недоброе что-то ко мне привязалось, — начал он, потупив глаза в землю.
— Ну, уж, верно, снова какая-нибудь проклятая девчонка влезла в голову. Говори же, говори скорее, — торопливо произнесла мать.
— Ох, влезла, влезла, да так далеко, что выбить нет сил, — отвечал Фомка.
— Что ж такое? — спросила мать.
Фомка не заставил повторять вопроса, он начал рассказ о своих последних похождениях, а мать слушала его, стараясь не проронить ни слова.
— Гм… гм… — сказала она, спустя несколько времени, — отделайся от нее как-нибудь… Цыганка, черт ее знает, может быть, и точно подсунула зелья. Об отце и матери ее такие истории рассказывали, наслушалась я, так что волосы и теперь дыбом становятся. Цыган повесился. Все дрянь такая… и нужно тебе было совать туда нос?
— Что же делать, такая пригожая и скромная, такая умница.
— Э, плевать на нее! Откуда ей набраться ума и скромности?.. Дурачит народ и только. Смотри, Фомка, будь осторожнее, не то, Бог весть, что может статься! И не гляди на девку. Много у нас шляхтянок: выбирай, всякая с радостью пойдет за тебя… лучше жениться, чем дурачиться и убиваться так-то.
Долго еще мать говорила на эту тему, сын молча слушал, но легко можно было заметить, что увещания не трогали его сердца, напрасно мать истощала свое красноречие, сын молчал и уехал, не дав никакого решительного ответа. Тут только нежная родительница поняла, как опасно положение Фомки, и слезы покатились ручьями. Задумавшись над будущностью сына, она и не заметила, как наступил вечер и в избе потемнело. Бог знает, как долго бы она просидела, если б не отворилась дверь и сиплый голос не произнес приветствие:
— Добрый вечер, сударыня.
Хозяйка оборотила голову, встрепенулась и спросила:
— Кто там?
— Эх, неужто меня не узнаешь, матушка? — произнесла, улыбаясь, Солодуха. — Ратаева я старуха, из Стависок. Была у шляхтянки Мартыновой… ей Бог сына дал… а вот и к твоей милости пришли с "варом".
Шляхтянка вскочила, кликнула слугу и велела зажечь лучину. Приняв подарок и приказав взамен него подать «крупнику», то есть водки, приправленной медом и пряными кореньями, шляхтянка усадила гостью за стол и сама подсела к ней. Она обрадовалась приходу Солодухи: зная отношения бабы к Маше, хозяйка надеялась разведать всю подноготную. Чтобы развязать язык знахарке, она заставила гостью выпить четыре или пять стаканчиков и достигла наконец цели.
— Вот, — начала она, вздыхая, — беда! Фомка у вас в Стависках. Парень молодой, а у вас все такие гулливые, срамные девки, изведут молодца.
— Эх, матушка! Коли на то пойдет, чтобы испортился человек, ничто не поможет… Ну, да я не так дурно думаю о твоем сыне, и девки наши тоже не срамницы какие, теперь уж совсем не то, что было тогда, как пан был молод…
— Ну, и теперь найдется такая, что как раз обойдет парня… а может быть, и нашлась уже? — с любопытством спросила шляхтянка.
— Не знаю, не знаю, — отвечала баба, улыбаясь. — Вестимо дело, улыбнется одной, другой, и все тут: на то он молод…
— Да, там, у вас, — с нетерпением произнесла чадолюбивая мать, — есть какая-то цыганка, все говорят, будто бы уж очень пригожая…
Язык Солодухи после радушного угощения приобрел удивительную гибкость.
— Как вижу, ты, сударыня, говоришь, о Марусе, — прервала Солодуха, быстро поднявшись с места, — вот удалась девка! Дай нам, Господи, всем добрым людям таких детей, другой такой не сыщешь, матушка, даром что цыганка. А ты, матушка, разве ничего не слышала о ней?
— Ничего.
Солодуха только того и ждала. Красноречивый рассказ о жизни, трудах, красоте, добродетели, твердости цыганки рекою лился из безобразных уст старухи. Шляхтянка по временам вздрагивала, наморщенный лоб ее покрылся крупными каплями пота, сердцем ее овладело беспокойство, она заломила руки и, не в силах будучи долее скрывать тайну, сказала:
— Нечего таиться. Мой Фомка без ума от нее. Он был тут сейчас… Сам повинился предо мной… Что мне делать, Солодуха?
— Не знаю.
— О женитьбе на цыганке, нищей, да еще крепостной вашего пана тут и речи не может быть, — горделиво прибавила шляхтянка, — а парню будто кто чего недоброго, какого-то зелья подсунул.
— Девушка скромная, дурачить его не станет, — перебила Солодуха. — Фомка скоро ее забудет.
— А если тут колдовство?
— Какое колдовство! — отвечала баба, пожимая плечами в знак удивления. — Черные глаза, румяное личико — вот тебе и все колдовство…