Хата за околицей - Юзеф Крашевский

— А если тут колдовство?

— Какое колдовство! — отвечала баба, пожимая плечами в знак удивления. — Черные глаза, румяное личико — вот тебе и все колдовство…

— Э, а Фомка чуть с ума не сошел! Ему ведь этак не впервой приходится…

Бутылка была уже пуста, а потому баба собиралась уйти, обеспокоенная хозяйка открыла шкаф, вынула монету и, сунув ее старухе, просила принять этот незначительный подарок.

— Послушай, родимая, — произнесла она тихо, — помоги мне, посматривай за сыном, я тебя в обиде по оставлю…

— Что ж я могу сделать? — отвечала Солодуха, пятясь к дверям. — Будьте спокойны, сударыня, а я схожу к Марусе, что можно — сделаю. Бог милостив, беды не попустит…

Сказав это, баба поспешила уйти, чтобы спьяна не разболтать лишнего. Выйдя за ворота, баба с торжествующим видом прибавила шагу и замахала рукой.

"Вот оно что! — проворчала она. — Я думала, Фомка хочет только одурачить девушку и счастья пробует, а он не на шутку врезался! Ну, славно! Может быть, Господь пошлет счастье".

Довольная таким предположением, Солодуха пошла к Мартыновой. Здесь ей нужно было просидеть, по крайней мере, дня два, но участь Маруси так беспокоила ее, что на другой же день, не дождавшись телеги, она пешком поплелась в Стависки.

Приближаясь к кладбищу, Солодуха начала всматриваться, нет ли там Маруси, но несмотря на то, что день был ясный, никого не заметила. Вдали поднялась туча пыли, и через минуту промчался Фомка на своем саврасом.

"Летай, летай, — подумала баба, — поймаем соколика, но куда девалась она, моя голубка? Где же Маруся?"

Перейдя дорогу, она приблизилась к дверям мазанки, на шум ее шагов откликнулась собака. Дверь была заперта, старуха постучалась, и через минуту на пороге явилась Маруся. Солодуха подозрительным и вместе проницательным взглядом окинула спокойную и печальную девушку.

— Отчего ты в избе в такую пору?

— Да так, — отвечала Маруся, — не хотела, жарко стало на солнце…

— Вздор мелешь! Говори правду!

— Да этот паныч все тут таскается, — шепнула девушка, покраснев, — пристает так, что и отбою нет! Я спряталась от него.

Солодуха мигнула глазом и улыбнулась.

— Цыганка опять приходила, чудеса такие рассказывает… Боюсь выйти на кладбище.

— И хорошо делаешь, — отвечала Солодуха, садясь на завалину. — Вот я бежала из Рудни, чтобы посмотреть, что ты делаешь. Парню и кончика носа не показывай! Уж я знаю, что говорю, ты слушай!.. Я знаю…

— А что же ты знаешь, бабушка? — перебила Маруся.

— Да он до смерти полюбил тебя, — на ухо шепнула баба. — Будь только умна, женится, непременно женится.

— Он! Ой, нет!.. — возразила Маруся, покраснев до ушей. — Ты шутишь, бабушка.

— Нашла чем шутить!.. Я тебе толком говорю, будь умна и носа ему не показывай, поймаешь соколика, твой будет… Ты глупенькая, а я пожила, слава Богу, на свете: знаю, коли поводишь мужчину за нос, так сильней полюбит.

— Я не понимаю, что ты говоришь, бабушка…

— То-то же… не понимаешь, не пора еще! Слушай, что говорю… увидишь, будет хорошо: пойдешь за шляхтича на зло всем чертям, дядьям-то… Порадуешь меня, старуху… Эх-ма! Тогда-то Солодуха, взявшись под бока, скажет всему селу: "А что? А что? Вот за кого вышла моя цыганочка, не хотели глядеть на нее, а теперь станете кланяться, а кому спасибо? Солодухе!"

И баба гордо уперлась в бока, выпрямившись, будто желая сказать: "А что, каково?" и стала перед Марусей, девушка скорее была смущена, чем обрадована таким известием и обратилась к собаке, которая, не узнав Солодухи, заливалась лаем.

— Ну, и что ж мне прикажешь делать? — сказала девушка, помолчав немного. — Я ровно ничего не понимаю.

— Вот что делать… сидеть в хате и только! Яблоко само в рот влетит, увидишь!

Сказав это, старуха опять присела и, отдохнув несколько минут, начала такое объяснение:

— Я уж вижу, паныч не на шутку вляпался, мать воет, стонет, зашла я к ней, а она меня и ну упрашивать, расскажи, дескать, что за цыганка такая обворожила сына… Я и порассказала, что надо… Теперь все готово — подуешь, загорится! В воскресенье оденься получше, ступай в церковь, а как встретит тебя молодец-то, слово какое скажет, смотри, не отвечай, не гляди даже… Фомка увидит, что ему остается жениться — и женится, беспременно женится, уж я знаю, на то у меня голова сидит на плечах… Ни слова: шуму да крику будет много, да что ж? Отец с матерью покричат, покричат, а после и согласятся. А парень, нечего сказать, пригож, хорош, хата сущий, рай, а денег, что хоть шапкой загребай. Тогда ты, пожалуй, забудешь Солодуху, — прибавила баба, пригорюнившись. Слезы брызнули из глаз девушки, баба от удивления чуть не подавилась последними словами.

— Что с тобой? Чего ты? — крикнула она.

— Э, бабушка! Хоть бы и случилось это, так не большое для меня счастье. Мне меж шляхтой житья не было бы. Отец и мать Фомки не согласились бы признать меня своей дочерью. Слова доброго ни от кого не услышала бы.

— Что ты городишь? — возразила баба. — Старикам не век вековать!

— Их смерти выжидать я не хочу.

— Что ж ты думаешь?

— Думаю, что мне ни Фомки, ни его счастья не надо.

Баба остолбенела от удивления и перекрестилась.

— Мне и здесь хорошо, хлеб, вода есть, больше ничего мне не нужно. Я привыкла к своей избенке и век в ней проживу… Выйди я замуж, так после глаза выколют, все скажут: цыганка, отец, скажут, повесился… Нет, здесь мне лучше.

Солодуха долго стояла молча, разинув рот от удивления. Казалось, она употребляла все усилия, чтобы понять девушку, и не понимала ни слова.

— Вот-те и разум, — захрипела она наконец, — вот-те и доля! Счастье ей в рот лезет, а она бежит от него. Тьфу!.. Подумаешь, чего подчас захочется человеку!.. Я и слушать ничего не хочу, что знаю, то знаю, а что говорю, то и будет…

Говоря это, она вскочила с места и ушла в полной уверенности, что Маруся бредит.

Маруся вошла в избу и села на скамье: глаза ее не высыхали от слез, грудь колебалась от беспокойства. Что тут делать? Как согласить столько противоположных чувств? Заметив печаль на лице хозяйки, собачка тихо подошла к ней и начала лизать ее руки.

XLIII

Между тем Фомка, несмотря на клятвы и решимость не глядеть на Марусю, с каждым днем все более и более поддавался своей страсти и наконец так свыкся с нею, что если б она простыла, почел бы себя несчастным. Он преследовал бедную Марусю своей любовью.

Мы одарены особенно способностью видеть дурные стороны в своих братьях, эта вековая истина подтверждалась в настоящем случае: скоро все село заговорило о волокитстве лесничего, а пан Адам каждый день ловил крестьян, без квитанций таскавших дрова в лесу. Фомка забыл о своей обязанности: несколько раз выслушивал от пана строжайшие выговоры, упреки и угрозы, но дело от того не выигрывало. Напрасно разгневанный владелец Стависок дал слово отставить Фомку от должности, если поймает еще раз кого-нибудь в лесу без квитанций, на другой же день пойманы были крестьяне соседнего селения, обдиравшие без всякого позволения кору для кожевенного завода. Пан Адам тотчас же исполнил обещание. Потеря места не слишком опечалила Фомку, он только затруднялся тем, как объяснить это печальное событие. Впрочем, до времени счел он нужным ничего не говорить родителям и, чтоб удобней волочиться за Марусей, поселился у сотника.

Любовь юноши теперь уже глубоко укрепилась и выросла до громадных размеров, а в первые минуты это была игра воображения, инстинктивное влечение к хорошенькому личику. Фомка хотел провести с девушкой несколько приятных минут и бросить ее, на деле вышло иначе: захотелось ему жениться во что бы то ни стало. Знал он, как не по сердцу придется родителям эта женитьба, видел их отчаяние, слышал упорный отказ, но воображение развертывало перед глазами прекрасную картину жизни в скромном уголке, наедине с любимым существом, вдали от шума людской суеты — и страсть пуще прежнего клокотала в груди.

Правда, находили иногда на него минуты прозаического благоразумия и стоицизма, и он смеялся над собой, над своей любовью к цыганке, над глупостью и нерасчетливостью, над увлечением, но эти минуты были коротки: воображение направляло мысли и расчеты в другую, совсем противоположную сторону. Фомка как-то от ставичан узнал, что Маруся находится под опекой Ратаев, и тотчас же отправился к ним.

Солодуха этого только и ждала. Завидев издали паныча, она толкнула старика за печь, чтобы гость не стеснялся его присутствием и был откровенен. Дед осерчал было, но баба шепнула, что дело идет о сироте, и зажала ему рот, старина спрятался и захрапел, насторожив уши. Старуха, как ни в чем не бывало, начала суетиться около печи и горшков, даже не заметила, как вошел Фомка.

— Здравствуй, матушка, — сказал шляхтич, немного смутясь.