Дороги, которые мы выбираем - Александр Чаковский

— …Вы мне баки не заливайте, травить баланду мне нечего! — орал парень, наступая на столпившихся возле него людей. — Ты мне по плану работать давай!..

— Ну послушай, Киселев, — примиряюще отвечал ему пожилой человек в чистой спецовке и кепке, сдвинутой на затылок, — ведь испокон веку, так ведется…

Видимо, подчеркнуто-спокойная манера этого человека говорить действовала на кузнеца распаляюще.

— Ты мне насчет своего «испокона» брось! — еще громче заорал он. — Я до этой шарашкиной фабрики доберусь! Полдня стою без дела, а потом на вторую смену оставаться? А ну вас всех!.. — И стал развязывать тесемки фартука.

— Ну, вот что, Киселев, так нельзя, — строго, по-начальнически, обратился к нему до сих пор молчавший парень с комсомольским значком на спецовке. — Мы полчаса с тобой бьемся. Смотри: прессовщик стоит, машинист. И все они согласны отработать еще смену.

— А я вот не согласен. Не со-гла-сен, понял? — скандируя и нараспев ответил Киселев и стал свертывать свой фартук.

— В конце концов ты комсомолец или нет?

Я немного знал этого паренька с комсомольским значком, по фамилии Прохоров; насколько я помнил, он был членом комитета ВЛКСМ комбината.

— Комсомолец! — ответил кузнец и повторил: — Комсомолец! А только это тут ни при чем. Э-э, да что там!..

— Останься, Ваяя! — умоляюще произнес Прохоров.

— Нет, милок! — отрубил Киселев. — Свидание у меня. С девушкой. Ясно? — И, подхватив под мышку свернутый фартук, он пошел прочь из кузницы.

Я вышел из своего закутка и придержал за рукав Прохорова, когда он проходил мимо меня.

— Что случилось? — спросил я.

— Это вы, товарищ Арефьев? Здравствуйте! Ну скажите, можно работать с такими людьми?

— Ты имеешь в виду этого Киселева? Кто он? Кузнец?

— Кузнец! И хороший кузнец! — подтвердил Прохоров. — Но сознательности ни на грош! И ведь в армии служил, на флоте.

— Но что случилось?

— Ну вот хоть вы войдите в положение, товарищ Арефьев, — обратился ко мне Прохоров. — Я согласен, работаем мы рывками, не по графику. Бывает, что кузнец или прессовщик полдня без дела стоит. Но разве комсомол тут виноват, а?

Я промолчал.

— А потом сразу работы невпроворот, — продолжал Прохоров, — администрация к нам, в комитет: воздействуйте, говорит, на ваших комсомольцев, чтобы на вторую смену остались. Я все понимаю: когда план перевыполнять надо или подарок родине сделать, тут наши ребята без звука, сами вызываются, чтобы остаться. Но ведь здесь-то другое дело: все видят, что в нераспорядительности дело, в безрукости нашей. И не хотят. — Прохоров безнадежно махнул рукой.

— Простите, — сказал он, не дожидаясь моего ответа, — я побегу. Мне еще с токарями надо поговорить… — И он умчался.

Я вышел из мастерских. Плохо дело! Попробуй уговори кого-нибудь при таких обстоятельствах поработать для нас «сверх плана»!

Механические мастерские находились на полпути между нашим строительством и комбинатом. Занятый своими мыслями, я вдруг заметил, что иду в противоположную сторону — не к «Туннельстрою», а к Тундро-горску. Хотел уже повернуть, но в этот момент заметил удаляющуюся от меня фигуру. Это был тот самый Киселев, который только что бушевал в кузнице; я сразу узнал его по широченной спине. Он шагал, заложив руки в карманы. Полы его полушубка развевались на ветру.

Сам не знаю зачем, но я решил догнать его. Мы поравнялись.

— Здорово, приятель!

Киселев обернулся. Он был в незастегнутом полушубке, из-под которого виднелся морской китель.

— Как будто незнакомы! — буркнул кузнец.

— Ну, это очень просто исправить! — весело сказал я, протягивая ему руку. — Моя фамилия Арефьев. Работаю на «Туннельстрое».

— Киселев, Иван, — как-то нерешительно или, скорее, удивленно ответил кузнец и, вытащив руку из кармана, на ходу пожал мою.

— Домой? — спросил я. — Впрочем, какое там! Знаю, на свидание идешь.

— Какое еще свидание? — настороженно переспросил Киселев.

— Ну, к кому парни на свидание ходят? К девушкам, конечно.

— Это вы откуда взяли?

— Сам слышал. Из твоих собственных военно-морских уст.

— Ну допустим. А вам-то что?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Дело в том, что, затеяв разговор с Киселевым, я не имел никакого определенного плана. Я не загадывал, во что выльется этот разговор.

— Вот что, Ваня, — сказал я, — мне довелось услышать ваш разговор в кузнице. И как тебя на вторую смену уговаривали, и что ты на это ответил. Думаю, ты был прав. Заставлять работать по две смены никто не имеет права.

Внезапно он остановился, повернулся ко мне и оглядел с головы до ног.

— А кто о правах говорит, а? — возмутился он, уже повысив голос. — Я, если хотите знать, три смены выстоять могу, вон что! Только для дела! А рас-тяпство покрывать не буду. Ясно?

— Ясно.

— Ну вот.

И Киселев снова зашагал.

«Что ж, — подумал я, — надо попрощаться и поворачивать. Разговор не получается». Еще какое-то время мы шли рядом.

— Ну, прощай, Ваня, — сказал я, — вот мы и познакомились. Может, когда-нибудь еще пригодимся друг другу. А ты спеши. Девушки ждать не любят.

— Никто меня не ждет…

Я было уже собрался отстать от него и идти своей дорогой, но эти неожиданные слова заставили меня снова ускорить шаг и поравняться с Киселевым.

— То есть как это не ждет? — переспросил я. — Ведь ты сам сказал…

— Мало что сказал. Кому я нужен, чумазый такой!.. — Он усмехнулся.

Решение мое созрело внезапно.

— Слушай, Киселев! — Я остановился и придержал кузнеца за рукав полушубка. — У меня предложение. Ты свободен, и я свободен. Выходит, делать нам нечего. Пойдем-ка ко мне.

— Это зачем же? — недоуменно спросил парень.

— А просто так. Ты живешь-то где?

— В общежитии.

— А у меня отдельная комната. Время раннее: семи нет. Поговорим. Выпьем, может, если на то пошло. Двинем, а?

Было уже около восьми, когда мы пришли ко мне домой. Я зажег свет. Киселев все еще стоял на пороге и осматривался.

— Богато живешь, — сказал наконец он.

Вряд ли это относилось к моей обстановке: кровати, столу, небольшой книжной полке и трем стульям. Вероятно, его удивило, что я занимаю отдельную комнату. Я не сказал ему, что работаю начальником строительства. Разница между нами в летах была не такая уж большая, года три-четыре, не больше, и Киселеву, конечно, и в голову не приходило, что он видит перед собою какое-то «начальство».

Меня же Киселев заинтересовал сам по себе. Я даже забыл о штангах. Мне было просто приятно разговаривать с ним. В нем ощущалась какая-то сила, уверенность в себе. Мы разделись, и я начал хозяйничать. Поставил на стол бутылку, в которой оставалось немного водки, наскоро протер тарелку и положил на нее несколько ломтиков копченой колбасы и сала. Рюмок у меня не было, да и стакан-то имелся только один: я вообще редко ел и пил что-нибудь дома. Я сбегал в умывальную и принес оттуда чей-то второй стакан.

— Давно в наших краях? — спросил я Киселева, когда мы уселись за стол и я разлил водку.

— С полгода, — ответил он почему-то мрачно.

— Что, не по нраву местность?

— Я на флоте служил, — задумчиво произнес Киселев, — в море…

— А кузнечному делу где выучился?

— Это я еще в колхозе присматривался. И на флоте на береговых базах приходилось… А последний год я весь в море провел. Северный флот… Хорошо!

— Ну что ж, давай выпьем за море! — Я поднял стакан.

Но Киселев, наверное, не расслышал моих слов и не дотронулся до своего стакана. Очевидно, его захватили воспоминания о море. Он сидел неподвижно, подперев голову руками и полузакрыв глаза. Было тихо. Только порывистый мартовский ветер гудел за стенами дома.

Я поставил стакан обратно на стол.

— Трудно было в море, а? Шторма, холод… Киселев усмехнулся.

— Может, кому трудно, а я люблю, — просто и без малейшего оттенка бахвальства сказал он. — Ты понимаешь, — внезапно обратился он ко мне, — что оно такое, море? Простор, волны, как глыбы, как горы эти, ворочаются… Эх, дурак я толстомордый, вот кто я! — неожиданно заключил Киселев и с силой опустил руки на стол.

— Это почему же так? — спросил я.

— На сверхсрочную предлагали — не остался! Думал на суше свое призвание найти. А тут…

— Не нравится?

— Там она, жизнь моя, в море! — с неожиданной страстью воскликнул парень. — Слушай, — снова обратился он ко мне, — ты тому разговору в кузне свидетелем был. Со стороны подумал, наверное, что рвач я, шкура, так? А я в море по три вахты рубал, с доски почета не сходил! Зима, холод, шторма, только что брызги на лету не мерзнут, бушлат на тебе одеревенеет, звенит, губы в трещинах, соль попадет — как шилом тебя ковыряет, а мне разве мысль в голову придет, чтобы отказаться, в тепло уйти?