Дороги, которые мы выбираем - Александр Чаковский

Орлов подождал и недоуменно пожал плечами.

Агафонов выключил воздух. Стало тихо.

— Забивайте штангу, — коротко сказал я.

Один из рабочих взял лежащую в куче у стены штангу и, укрепив клин в разрезе, вставил ее в пробуренное отверстие. Второй взял кувалду и стал забивать штангу. Через несколько минут все было окончено: штанга забита, шайба и гайка завинчены до предела гаечным ключом. Вот и все.

Я вздохнул с облегчением: так просто!

И вдруг — или это мне почудилось, что Рожицын пристально смотрит на меня. Он стоял сзади. Я резко обернулся. И Вот тогда-то мне показалось, что я на какую-то долю секунды перехватил взгляд Рожицына.

Это был странный взгляд — смесь иронии и снисходительности. Но это длилось только мгновение. Как только наши глаза встретились, Рожицын приветливо улыбнулся и сказал:

— Ну, поздравляю, Андрей Васильевич! Лиха беда — начало!

— Спасибо, — сказал я и подумал: «Не верит! Не верит!»

Установка штанг продолжалась. Агафонов бурил отверстия в намеченных местах, рабочие забивали в них штанги.

Я провел на участке весь день, пока все штанги не были установлены. Усталый, но счастливый, я медленно шел по штольне к выходу. Весть о новом способе крепления уже разнеслась. Рабочие останавливали меня, поздравляли. Я вспомнил, как несколько месяцев назад вот так же проходил по штольне, погруженный в тяжелое раздумье, как старался избегать встреч с людьми…

В следующие пять дней у нас не было штанг, — потом мы начали регулярно получать их из механических мастерских, куда завезли наконец необходимый металл.

И опять я не выходил из штольни целую смену, и только убедившись, что все делается как надо, поручив Рожицыну руководить дальнейшей установкой, ушел в контору.

…А Ирина Волошина все не появлялась. Я почти каждый день заходил к геологам, чтобы узнать, не вернулась ли она. Мне так хотелось, чтобы Ирина тоже порадовалась нашей победе. Но ее что-то задерживало в Заполярске. «Ждем со дня на день», — заверял меня профессор Горчаков.

Несчастье, катастрофа, о которой я до сих пор не могу вспомнить без ужаса, произошла неожиданно.

Позвонил Кондаков и сказал, что в полдень приедет посмотреть на наши штанги.

Я уловил в его голосе добродушные, миролюбивые нотки. Что ж, подумал я, это естественно. Кондаков неприязненно относился к штанговому креплению лишь до тех пор, пока ему надо было в официальном порядке высказывать свое отношение к этому новому методу. Но раз этот новый метод разрешили применить, так и не потребовав от Кондакова ясного ответа, — пусть, тем лучше. Все возможные неприятности достанутся лично Арефьеву, а в случае удачи начальство будет хвалить и директора комбината.

Так, очевидно, рассуждал Кондаков. Ну и шут с ним! В эти минуты я даже не чувствовал никакой неприязни к нему. Кондаков есть Кондаков, он всегда верен себе, своей «линии жизни». Теперь, когда я добился своего, ни к чему с ним ссориться.

Кондаков приехал во второй половине дня. Орлов, Рожицьш и я повели его на участок. По дороге в штольню встретили Федора Ивановича Агафонова и взяли его с собой. Дошли до закрепленного штангами участка. Кондаков долго молча стоял, задрав голову, и разглядывал черные бугорки на своде — гайки. Потом коротко одобрил:

— Ну… ладно.

Мы стояли теперь двумя группами. Кондаков, Орлов и я, а поодаль, метрах в пяти от нас, — Рожицын и Агафонов.

Кондаков хлопнул меня по плечу и гулко рассмеялся.

Может быть, этот его гулкий смех и помешал мне расслышать то, что произошло в следующий момент. Во всяком случае, я отлично помню, что не услышал ничего: ни треска, ни грохота… Когда раздался отчаянный крик Рожицына, несчастье уже произошло. Агафонов лежал на земле, придавленный большим куском породы.

Мы бросились к нему. Все дальнейшее видится как в тумане. Мы отвалили глыбу, придавившую Агафонова. Он лежал без сознания. Большое красное пятно растекалось по его куртке. Там, наверху, в своде, зияло черное рваное отверстие. Выпавшая вместе с породой штанга валялась тут же, рядом, и я запомнил, как Кондаков отшвырнул ее ногой.

Весть о несчастье распространилась мгновенно, и с обоих концов штольни сюда уже бежали рабочие…

…Прошло два часа с тех пор. как мы вывезли Агафонова из штольни, положив его на груженную породой вагонетку. Он был жив, только по-прежнему без сознания. Его отправили в районную больницу.

Свет померк в моих глазах. Я не думал ни о чем. Ни о туннеле, ни о своей дальнейшей судьбе. Только об Агафонове. Сидел у телефона и тупо, механически, через каждые пятнадцать минут звонил в районную больницу.

«Нет, его еще не привезли…», «Еще не привезли…», «Нет, еще не доставили…», «Не звоните каждую минуту, товарищ, его еще не привезли…», «Нет…», «Нет…»

«Привезли. Он жив, но еще без сознания. Примем все меры…»

Жив, жив, жив!

Я глубоко вздохнул, кажется впервые за эти два часа.

Прошли еще минуты. Я по-прежнему сидел в своем кабинете у телефона. Снова взялся за трубку. Нет, рано. Прошло только шесть минут с тех пор, как я звонил. Надо подождать еще пятнадцать минут. Хотя бы еще десять.

Я сидел и смотрел на часы. Потом начал считать про себя: «Раз, два, три, четыре…» Так время пройдет быстрее. Надо досчитать до шестисот, а потом позвонить. Я набрал номер больницы, едва досчитав до ста.

«Он жив, товарищ, жив, но состояние тяжелое. Идет переливание крови, сейчас врачи консультируются, возможно потребуется операция… И не звоните, пожалуйста; каждую минуту…»

Я повесил трубку. В комнате было тихо.

Вдруг мне пришла в голову мысль:

«А почему здесь никого нет? Где Кондаков, Орлов, Рожицын? Почему я один? Почему никто не приходит?»

Потом я подумал, что мне самому надо куда-то идти, действовать, выяснять причины аварии… Ведь мне грозят страшные последствия…

Я усмехнулся про себя: какое все это монет иметь значение? Да, я знал наперед, что буду обвинен: авария произошла как раз на том месте, на том участке свода, который был закреплен штангами… Ну и что же? Зачем думать обо всем этом? Штанги, туннель, моя судьба… Какое все это может иметь значение перед лицом самого страшного факта: Агафонову грозит смерть…

…На другой день в городской газете появилась статья.

«СМОТРИ В КОРЕНЬ

Вчера произошел возмутительный случай. Куском обвалившейся породы был придавлен бригадир бурильщиков Ф. И. Агафонов, старый кадровый рабочий. Он в больнице. Его жизнь в опасности.

Мы не случайно употребили слово «возмутительный». Потому что, хотя детальные обстоятельства аварии установит техническая комиссия, уже сейчас можно с уверенностью назвать главную причину несчастья.

На «Туннельстрое» пытались применить так называемое штанговое крепление вместо общепринятой бетонной обделки туннеля. Ссылались на заграничный опыт, на американский в частности. На то, что на некоторых советских шахтах (шахтах!) этот способ применяется.

Применили его и у нас. Применили «с кондачка», видимо без надлежащей проверки, без необходимых расчетов. И вот результат…

Но мы хотим говорить сейчас не о технической стороне вопроса. Дело глубже!

Необходимо коснуться вопроса о так называемом новаторстве.

Слов нет, новаторство, инициатива — основа прогресса. Это характерные черты нашего советского общества.

Но с некоторых пор понятие «новаторство» стало удобной вывеской для карьеристов и недоучек. На «новаторстве» можно приобрести политический капитал. Словом «новаторство» можно заткнуть рот критикам. Что еще из этого выйдет, а пока приобретешь славу «передового», а «передовым» у нас везде дорога…

Строительством туннеля руководит А. Арефьев, человек, всего лишь два года назад окончивший институт. Он сделал поистине головокружительную карьеру. Прямо с институтской скамьи он становится начальником участка. Еще год — и он руководитель строительства…

Но те, кто внимательно присматривались к карьере этого недоучки, знают, что в основе ее лежат не технические знания, не опыт, но безудержная спекуляция на этом самом «новаторстве». А директор комбината Кондаков покрывает Арефьева или попросту боится его.

Мы пишем резко. Нас оправдывает то обстоятельство, что в эти минуты человек, ставший жертвой арефьевского карьеризма, находится под угрозой смерти.

Честно говоря, мы не надеемся на совесть товарища Арефьева. Он, видимо, не отдает себе отчета в том, что времена изменились, что под громкими фразами о «новаторстве», «напряжении всех сил» и т. д. и т. п. не может более скрываться бездушное, пренебрежительное отношение, к людям.

Повторяем: мы не надеемся, что сам Арефьев это поймет. Но мы верим в коллективный разум коммунистов «Туннельстроя» и в их готовность действовать в духе решений нашей партии».