Восьмая тайна моря - Михаил Белов

«В жизни есть поважнее, чем любовь. Дружба — это вещь», повторял он, когда в студенческой компании заходил разговор о любви и дружбе. Они, Панна и Олег, дружили по-настоящему и свободное время всегда проводили вместе. А теперь… Панна видела, как загорались глаза Олега, когда он смотрел на Аню. Он никогда не смотрел такими глазами на нее. Панна заторопилась.

— До свидания, Олег, — сказала она. — Скоро я уезжаю…

— Счастливо, Панна, передай привет Москве. — Он подхватил свою спутницу, и они скрылись в толпе.

…Панна опоздала к началу занятий. В день примда — это было под вечер — она сразу же побежала в жилой корпус университета. Комендант сказал, что Щербаков общежитии не живет. Она пошла в парк и села на ту же скамейку, на которой они сидели в день первого знакомства.

Встретились они случайно на улице, в начале октября, у ресторана. Она хотела пройти незамеченной. Он окликнул:

— Привет, Панна.

— Здравствуйте, Олег.

Он подошел к ней. Узкие брюки с молниями и блестящими заклепками на швах. Пестрая рубашка-распашонка. Шея повязана платком, таким же пестрым, как рубашка. Он показался ей совершенно незнакомым и чужим. Они пошли рядом.

— Как же университет, Олег? — спросила она, пересиливая себя.

— Зачем учиться, Панна? — Он говорил запальчиво, словно лишний раз хотел убедить себя. — Зачем?

Панна даже остановилась от неожиданности.

— Не надо, Олег…

Олег неловко засмеялся. Кажется, он был не в себе. Панна хотела спросить об Ане Рутковской, но промолчала.

— Что нового в университете? — спросил он, прикуривая сигарету от зажигалки. — Хорошее время было…

Вздохнул.

— Расскажите о вашей жизни, Олег.

— Зачем?

Разговор не клеился.

— Я пойду, Олег.

Он схватил ее за руку.

— Не надо, Олег.

В тот день Панна долго бродила по улицам, снова и снова припоминая разговор с Олегом. Возможно, мысль о Рутковской помешала ей остаться с ним и поговорить, как раньше, просто и откровенно. Рассказать о том, как она скучала летом, об американском балете на льду, о выставке картин Пикассо, обо всем, а главное — о жизни, о молодости, о нашем веке, бурном и веселом…

Панна любила — и она простила себя за бегство.

У дружбы свои законы, настоящие, единственные. Дружбе изменять нельзя. Дружбе надо верить, беречь ее. Помоги в беде другу, протяни руку, — и этого достаточно. Мало? Нет, не мало. Ведь для тебя протянуть руку Олегу сейчас, когда между вами и вашей дружбой стала чужая тень, — это очень много. А тень… Настанет время, и тень исчезнет. Только будь терпелива. Будь.

Так убеждала себя Панна, блуждая по городу. Домой она пришла поздно ночью. На душе ее было удивительно светло. «Странно, — думала Панна, — я, кажется, счастлива».

К ним снова вернулась дружба. На первый взгляд, ничего не изменилось в их отношениях. Панна первой протянула Олегу руку дружбы, и он принял ее так, словно ничего не произошло. Он едва ли догадывался о чувствах Панны. А она решила не просто возобновить дружбу с парнем, — ей хотелось, чтобы он стал прежним Олегом. Студентом. Веселым и остроумным спорщиком. Деятельным и энергичным человеком большой мечты. Другом, который близко к сердцу принимает радости и горести товарища. Чистым и честным.

Но все пошло иначе. Олег, познакомившись с Рутковской, вошел в какой-то другой мир — скорее узкий мирок людей, которые смотрели на окружающее совсем другими глазами, чем он. Это был мирок презрительного скептицизма и полускрытого стяжательства. У новых знакомых Олега не было ничего цельного. Эклектики, нахватавшие случайных знаний, они умели говорить с апломбом и многозначительными недомолвками. Но они же могли в продолжение одного вечера трижды менять свою точку зрения на вопрос, который случайно оказывался в центре их дебатов.

Олега это сначала бесило, потом сердило, потом — просто забавляло. Он привык слушать крикливые тирады новых знакомых — порой острые, но всегда беспорядочные и пустые.

Но капля точит скалы, и Олег, сам того не замечая, усвоил кое-что из тощенького багажика новоявленных друзей…

В эту-то компанию и попала вслед за Олегом Панна. Она хотела бороться за Олега, но, как оказалось, боролась за его любовь. Панна обладала той искоркой, которая заставляет человека разбираться в непонятном, искать правильных дорог. Она знала путь, по которому идти самой и по которому вести Олега. Но она медлила. Она с болью наблюдала за тем, как Олег все больше и больше привязывался к Рутковской.

Панна бывала свидетелем их споров и даже ссор. Олег мог быть упрямым, но не больше. Казалось, он порой не — делал никаких уступок Рутковской, но тем не менее спустя некоторое время вновь был возле нее.

О, как нелегко давалось Панне спокойствие. Но она думала, что ни разу не выдала себя, что никто не догадывается о ее любви к Олегу. Однако все знали это, кроме… Олега.

Порой Панна срывалась и тогда становилась колючей, алой, дерзкой. В такие минуты даже Рутковская оставляла ее в покое…

Едва ли Панна долго выдержала бы такую жизнь. Кризис нарастал, как буря, и только долг перед дружбой удерживал ее возле Олега.

Кризис назрел не тогда, когда арестовали Аню, — Панна все еще верила ей, — а в ночь после разговора с Алексеем Васильевичем. То, что рассказал Еремин, не укладывалось в голове. Она с ужасом думала о подлости и низости. О, какую же черную душу скрывали внешняя красота и лоск! Мерзость, лицемерие… Панне казалось, что ее окунули в грязь, что она задыхается от зловония… А Олег? Не двойную ли жизнь он ведет? Нет! Нет! Это было бы слишком жестоко и несправедливо…

Панна уехала, не повидав Щербакова. Не страх, не осторожность и не трусость, а горячее желание сохранить в душе все то хорошее, что было между ними, заставило ее покинуть город. Пусть Олег сам разберется во всем, что произошло. А он разберется — она верила в это.

Под вечер какой-то корабль бросил якорь на рейде. Экспедиция в полном составе вышла на берег. От корабля отошла шлюпка. Чигорин вскинул к глазам бинокль.

— Николай Николаевич приехал, — сказал он.

Через полчаса Лобачев пожимал руки всем знакомым и незнакомым. Он был весел, возбужден и сыпал шутками.

— Ну, здравствуй, дочка, — поцеловал он Панну. — На самочувствие не жалуемся?

— Ветер тут соленый, папа.

— Коли так, хорошо. Быстро продует.

— А дома как? — спросила Панна.

— Шумно, как в школе, — засмеялся Лобачев. — Вася, Федя, Коля — все приехали. Про тебя спрашивали.

— Не удастся встретиться, — вздохнула Панна и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Не вздыхай. У тебя все впереди. — Лобачев притянул ее к себе. Панна была точной копией матери; может быть, поэтому она стала его любимицей. — За неделю, я думаю, закончим здесь работу.