Лекарство от любви – любовь - Ольга Егорова

«А Варя?» Сакраментальный вопрос уже готов был слететь с губ, но Герман усилием воли заставил себя промолчать, понимая, что он выдаст его с головой.

– А Варька, как ни странно, осталась прежней, – продолжала Кристина, и Герман теперь уже не был уверен в том, что секунду назад он все-таки промолчал. – Жизнь на нее никак не повлияла. Ни внешне, ни изнутри. В восемнадцать она была точно такой же, как сейчас…

Герман слушал Кристину, почти замерев на краешке диване, и пытался представить себе Варю, которой восемнадцать. Наверное, Кристина права, в восемнадцать она была точно такой же, как сейчас. Та же тугая коса, переброшенная на грудь через плечо и перехваченная почти на самом конце тугой светло-бежевой резинкой. Та же подростковая угловатость линий – острые ключицы, острые коленки, остренький носик – и вместе с тем удивительная плавность движений. Взмах руки, взмах ресниц, поворот головы, медленно тающая на лице улыбка. И взгляд – синева, которую так безуспешно пытались изобразить на полотнах все гении времен эпохи Айвазовского. И музыка ее смеха, которую так безуспешно пытались сочинить все гении всех эпох. Пытались, но не сумели…

В дверном проеме появился кот и заставил Кристину позабыть про Варю.

Впервые в жизни Герман ощутил отчетливое желание убить собственного кота, которого любил так по-детски нежно. Захотелось просто взять его двумя пальцами за шкирку и выкинуть с балкона, чтобы знал в следующий раз…

Кристина в отличие от Германа испытывала к некстати появившемуся в поле зрения коту самые теплые чувства.

– Боже, какая прелесть! Какое чудо!

Герман откашлялся, с трудом подавляя желание обозвать кота мерзким гадом. Если уж не получилось выбросить его с балкона, так хоть морально припечатать. Но даже этого удовольствия Кристина его лишила. Он чувствовал – теперь они будут разговаривать про кота.

– Я просто обожаю кошек…

Спрашивать: «А Варя?» было бы настоящей глупостью. Герман почти понимал это, а потому снова заставил себя промолчать. Промолчать, а потом, преодолевая душевный протест, выдать пару фраз для поддержания разговора о кошках.

– Да, кошки неплохо скрашивают одиночество.

Не вполне уместный философский пассаж ничуть не смутил Кристину. Она не собиралась сейчас разговаривать про одиночество. Она собиралась разговаривать про кошек, в частности про конкретный экземпляр кошачьей породы, застывший в нерешительности в проеме двери.

– Ну, иди сюда, котик! Иди ко мне!

– А еще, говорят, кошки обладают лечебным эффектом, – гнул свою линию Герман, хмуро провожая взглядом Степана, который, удивительно, в первый раз в жизни откликнулся на «кыс-кыс». Впервые за десять лет своего существования. – Надо же. Раньше он обычно предпочитал, чтобы его называли по имени.

– Его имя ему совсем не подходит, – возразила Кристина. – Надо ведь было додуматься окрестить такого кота Степаном! Это почти то же самое, что назвать какого-нибудь… какого-нибудь нигерийца Ванечкой, или… Ох ты, какой тяжелый!

Воплощенный нигериец по имени Ванечка теперь сидел на коленях у незнакомой барышни и нахально тыкался носом в ее грудь.

– Ест каждый день, – прокомментировал Герман.

Кристина чудесным образом преображалась. Глаза по-прежнему были черными, но все же где-то в их глубине, на самом донышке, он заметил светлые отблески. И даже почувствовал себя в этой компании третьим лишним. Ну не уходить же в самом деле на кухню, к пустым кошачьим тарелкам?

В разговор между барышней и котом практически невозможно было вклиниться. Они беседовали о чем-то своем, прекрасно понимая друг друга, несмотря на то что были знакомы от силы пять минут. Вставить в этот диалог какую-нибудь фразу типа «А Варя?» было совершенно невозможно. Вставлять какую-нибудь другую фразу почему-то не хотелось. Герман немного сник и снова покосился на телефонный аппарат, черный цвет которого показался ему в этот момент совершенно безнадежным. Потом покосился на часы, на безнадежные зеленые цифры, разделенные между собой часто подмигивающей, еще более безнадежной точкой. Поднялся с кресла и со словами:

– Пойду хоть чайник поставлю, у меня, кажется, пряники есть, – ушел на кухню.

Кристина в ответ только кивнула, не отрывая влюбленного, почти совсем посветлевшего взгляда от кота.

На поиски спичек ушло минут пять. На поиски пряников – еще пять. Чайник на плите закипал ужасно медленно – газ стелился вокруг ободка конфорки тоненькой змейкой. Так почти всегда бывало ранней весной, когда на улице еще холодно, а центральное отопление уже отключено – все начинали спасаться газовой плитой, зажигая одновременно все конфорки и духовку в придачу. На всех желающих отогреться газа хватало с трудом. Электрического чайника у Германа не было, поэтому пришлось смириться с заторможенностью процесса и заняться изучением окрестных пейзажей, пытаясь разглядеть их в абсолютно черном проеме окна.

Четко были видны только звезды. Герман от скуки даже попытался посчитать их, три раза сбивался со счета и три раза начинал считать сначала. Полученная цифра «тридцать девять» символичной не показалась и ни о чем не говорила. Но время Герман все-таки убил – пока он изображал из себя звездочета, чайник успел нагреться практически до температуры кипения. Отыскав в шкафу с посудой вполне приличную, даже, кажется, хрустальную вазочку, он наполнил ее до верха шоколадными пряниками, выложив их красивой горкой. Поставил на поднос вазочку, две чашки, сахарницу, выложил чайные ложки – к этому времени чайник уже исходил паром. Немного подумав, налил в каждую чашку среднюю порцию заварки, плеснул кипятка и, осторожно ухватив поднос за бока, медленно направился в комнату.

В дверном проеме ему пришлось остановиться. На губах замерло что-то типа: «Прошу к столу», или «Ну вот, чай готов, извини, что так долго пришлось ждать…», или какая-то другая подходящая к ситуации фраза.

Потому что ни одна из этих фраз к ситуации никак не подходила. Кристина, переместившись с кресла на диван, лежала в обнимку с котом, поджав под себя ноги. И – спала.

И кот, доверчиво склонивший на плечо барышни свою лобастую, кремово-белую морду, спал тоже. Шоколадного цвета хвост свисал с дивана тонкой плетью.

Герман тихонько присвистнул: ну и дела!

За десять вместе прожитых лет хозяин наблюдал у кота такую щенячью покорность впервые. Диагноз не вызывал сомнений: кот влюбился. Или сошел с ума, хотя по большому счету это одно и то же.

Развернувшись на сто восемьдесят, он отправился с подносом обратно на кухню. Поставил на стол, отхлебнул из чашки горячего чая и снова подошел к окну – видимо, для того, чтобы выяснить, не пропала ли какая-нибудь учтенная им звезда и не появилась ли новая.