«Проклятые вопросы» Великой Отечественной. Утерянные победы, упущенные возможности - Александр Больных

Пехота и часть танков продвинулись примерно на 2 километра, после чего наступление застопорилось. Артиллерийский удар был нанесен по первой полосе обороны, которую немцы оставили, и сейчас советским войскам пришлось штурмовать сами высоты, которые были почти не затронуты артподготовкой.

«Немецкие пленные могли видеть также огромные колонны советской техники, ожидающие, пока войска 8-й гвардейской армии Чуйкова и 5-й ударной армии Берзарина откроют им путь на запад. Однако продвижение вперед в этот день было очень незначительным. На своем наблюдательном посту Жуков начал терять терпение. Он подгонял командиров, угрожал, что снимет их с должности и отправит в штрафную роту. Досталось и генералу Чуйкову. Его части застряли в болоте перед немецкими позициями, находящимися на возвышенности».

И тут Жуков принимает самое спорное из своих решений. Исаев пытается представить дело так, будто все изменения стратегических планов и Жуков, и Конев предпринимали по собственной инициативе. Ну не надо! Все эти изменения производились только после консультаций со Ставкой и утверждения их Сталиным. Решить, где и как задействовать подчиненный ему корпус, командующий фронтом мог, а вот повернуть несколько армий на другое направление — никогда! Собственно, об этом пишет и сам Жуков, причем, если верить этому отрывку, он на всякий случай вводит Сталина в заблуждение.

Жуков: «В 15 часов я позвонил в Ставку и доложил, что первая и вторая позиции обороны противника нами прорваны, войска фронта продвинулись вперед до шести километров, но встретили серьезное сопротивление у рубежа Зееловских высот, где, видимо, в основном уцелела оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий я ввел в сражение обе танковые армии. Считаю, что завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника».

На 6 километров его войска не продвинулись и вторую полосу обороны не прорвали. Вот где аукнулось январское промедление перед Зееловскими высотами! Более того, в этом же разговоре Сталин размышляет вслух о том, стоит ли повернуть армии Конева на Берлин. Заметьте, обо всем этом пишет Жуков, а не Конев. И маршал решает любой ценой прорвать оборону, бросая в бой танковые армии Катукова и Богданова. Судя по всему, уроки Курской битвы Жуков не усвоил. Танковые соединения могут прорвать подготовленную оборону, но лишь ценой совершенно чудовищных потерь, тем более что немецкое противотанковое оружие-45 было лучше советского оружия-43.

Пишет генерал Катуков: «Остаток дня не принес радостных сообщений. С большим трудом, неся тяжелые потери, танкисты вгрызались в оборону противника и не продвинулись дальше позиций, занятых пехотой. Нелегко приходилось и стрелковым дивизиям В. И. Чуйкова, с которыми командиры танковых корпусов тесно взаимодействовали».

В тот же день состоялся второй разговор со Сталиным, в котором Жуков пообещал любой ценой прорвать оборону на Зееловских высотах, и тут же Ставка приободрила его, сообщив о приказе Коневу наступать на Берлин с юга, а Рокоссовскому — с севера. Еще раз повторю, чтобы не быть пристрастным, я излагаю все это исключительно по мемуарам самого Жукова. Вообще-то, если говорить строго, получается, что Ставка одобрила решение Жукова и таким образом сняла с него часть вины.

Так или иначе, но во второй половине дня 16 апреля началось танковое побоище, которое продолжилось на следующий день. Все это очень сильно напоминало действия Монтгомери под Эль-Аламейном, когда он точно так же массой продавил немецкий фронт. Не прорвал, а именно продавил. Только 19 апреля немцы не выдержали натиска и начали отходить к Берлину. За эти дни, по немецким данным, было сожжено более 700 советских танков. Так это или нет — вопрос остается открытым. Но даже книга «Гриф секретности снят» сообщает, что за время Берлинской операции Красная Армия потеряла около 2000 танков. То есть во время штурма Зееловских высот Жуков дал хрестоматийный пример неправильного использования танков.

Скрепя сердце он вынужден признать: «Наступление 1-го Украинского фронта с первого же дня развивалось более быстрыми темпами. Как и ожидалось, на направлении его удара оборона противника была слабая, что и позволило с утра 17 апреля ввести там в дело обе танковые армии. В первый же день они продвинулись на 20-25 километров, форсировали реку Шпрее и с утра 19 апреля начали продвигаться на Цоссен и Луккенвальде».

А теперь просто совершенно необходимо сказать несколько слов о том, чем якобы должен был заниматься Конев, связав решением этой задачи свои главные силы, чтобы они только, не приведи бог, не вздумали наступать на Берлин. Речь идет о ликвидации так называемой франкфуртско-губенской группировки противника. Что она из себя представляла? Это были остатки в очередной раз разгромленной 9-й армии, к которой присоединились отдельные части

4-й танковой армии. Выделять для их уничтожения силы целого фронта было, мягко говоря, неразумно. К тому же над генералом Буссе видел категорический приказ: держать фронт на Одере. Конечно, в то время Конев не мог знать об этом приказе, но он отлично видел, что немцы и не пытаются двинуться в сторону Берлина. Позднее Буссе получил новый приказ: отходить на запад на соединение с 12-й армией генерала Венка, чтобы освободить Берлин. Очень советую обратить внимание на столь интересную формулировку. То есть в распоряжении генерала Буссе не было сил, чтобы как-то реально угрожать фронту Конева, о прорыве к Берлину в таких условиях не приходилось и мечтать. У него не было приказа отходить к Берлину, а что делали с нарушителями приказов в последние дни существования рейха, все отлично знали. Например, генерала Вейдлинга, командира LVI танкового корпуса, на который обрушился главный удар Жукова, успели приговорить к расстрелу за то, что не удержал позиции, но, правда, успели и помиловать. Нужны были Теодору Буссе такие приключения? Путь на Берлин ему перекрывал всего лишь 40-й стрелковый корпус 3-й армии, но и этого оказалось достаточно. Так что Конев правильно решил не воевать с призраками, выделил пару корпусов для блокирования застрявшей в лесах и озерах немецкой группы, и пошел на Берлин.

В 12 часов дня 25 апреля западнее Берлина передовые части 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта встретились с частями 47-й армии 1-го Белорусского фронта. В тот же день произошло и другое знаменательное событие. Спустя полтора часа на Эльбе 34-й гвардейский корпус генерала Бакланова 5-й гвардейской армии встретился с американскими войсками.

Именно здесь мы получаем еще одну историческую развилку. Никакой опасности выхода западных союзников к Берлину уже не было. Прорыв немецких войск к столице выглядел тоже совершенной химерой. Так нужно ли было штурмовать город? Вполне можно было ограничиться тем, что Гитлер намеревался проделать с Ленинградом: тесная блокада, постоянные артиллерийские обстрелы и бомбежки с воздуха. Ну, с последним дело обстояло не очень, советская авиация не располагала возможностями наносить мощные удары по причине отсутствия стратегических бомбардировщиков. Но зато артиллерия Красной Армии всегда служила предметом зависти и ненависти и врагов, и союзников. Тем более что 20 апреля ознаменовалось артиллерийским ударом по Берлину, нанесенным дальнобойной артиллерией 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии. Красная Армия поднесла фюреру подарочек на день рождения.

Но в данном случае мы будем вынуждены дать отрицательный ответ. Штурмовать Берлин нужно было, хотя совсем не по тем причинам, которые озвучивала

советская историография. Просто процесс медленного удушения такого огромного города занял бы слишком много времени. Жертвы среди гражданского населения? Простите, это война, и не советская армия в 1941 году вторглась в Германию, а совсем наоборот. В конце концов, сами немцы придумали понятие «Kriegsraison» — «Военная необходимость», которая всегда и безусловно превалирует над «Kriegsmanier» — «Методом ведения войны».

Удушение Берлина приводило к неоправданному затягиванию войны, ведь ни о какой капитуляции Гитлера не следовало даже и мечтать, разве что собственные охранники придавили бы его в бункере, как крысу... И вполне вероятно, что пошли бы протесты западных союзников по поводу «неоправданных жертв». Конечно, можно было бы напомнить им про бомбежки Гамбурга и Дрездена, но затевать политические дискуссии не стоило. Не время и не место. То есть — штурм!

Но и со штурмом тоже далеко не все ясно. Он начался 20 апреля 1945 года (кстати, в день рождения Гитлера), артиллерия 1-го Белорусского фронта открыла огонь по центру города. После войны наши историки утверждали, что наши пушки обрушили на город больше взрывчатки, чем тяжелые бомбардировщики союзников. Жуков пишет: «11 тысяч орудий разного калибра через определенные промежутки времени открывали одновременный огонь. С 21 апреля по 2 мая по Берлину было сделано миллион восемьсот тысяч артиллерийских выстрелов. А всего на вражескую оборону в городе было обрушено более 36 тысяч тонн металла».