Сильнее смерти - Джон Голсуорси

- Роберт! Его фамилия... совсем не Доусон! - сказала миссис Уэгг.

Наступило молчание. С одной стороны стояла, вытянув шею, эта женщина, похожая на взъерошенную курицу; с другой - Дафна, с вытаращенными глазами, горящими щеками и скрещенными на великолепной груди руками, а между ними широкоплечий седобородый господин с побагровевшим! лицом, злобными глазками и хриплым голосом:

- Так это ты, мерзавец! Ты... проклятый негодяй!

Он шагнул вперед, подняв увесистый кулак. Фьорсен выскочил из комнаты, окатился по лестнице, одним рывком распахнул дверь и выбежал на улицу.

ГЛАВА X

В тот самый вечер, стоя на углу Бэри-стрит, Саммерхэй смотрел вслед Джип, которая быстро шла к дому отца. Исчезла. Он чувствовал, как растет в нем тоска по ней, как все сильнее становится желание, чтобы она всегда была с ним. Ведь ее муж все знает - зачем же медлить? Этот субъект не оставит их в покое. Им надо немедленно уехать за границу, пока все окончательно не выяснится; а потом он найдет какое-нибудь местечко, где они смогут жить, где она будет счастлива и спокойна. Но для этого ему надо привести в порядок собственные дела. Он подумал: "Нельзя делать дело наполовину. Надо рассказать матери. Чем раньше, тем лучше!" Хмурый и задумчивый, он подошел к дому своей тетки на Кэдоган-гарденс, где всегда останавливалась мать, когда приезжала в Лондон.

В ожидании обеда леди Саммерхэй читала книгу о сновидениях. Лампа с красным абажуром бросала мягкий свет на ее серое платье, розоватую щеку и белое плечо. Это была представительная дама, со светлыми, едва начинающими седеть волосами; вышла она замуж рано и уже пятнадцать лет была вдовой. Вольнодумство, когда-то ей свойственное, давно зачахло от долгого общения с людьми, занимающими солидное положение в обществе. Душа ее, погрузившись в пучину жизни, уже не могла подняться до прежних высот, хотя в ней иногда еще пробуждались некоторые прежние порывы. Ей не чужд был некоторый либерализм, но теперь ее мнения определялись все теми же ее знакомыми с солидным общественным положением: спорить - сколько угодно, но никаких изменений в принятом укладе жизни! Различные общественные течения, которыми интересовались она и ее друзья, вопросы эмансипации и всеобщего блага - все это было для нее чем-то вроде отдушины, дававшей выход избытку врожденной доброжелательности и постоянной склонности поучать других. Она всегда думала, что действует в общих интересах, но руководствовалась все-таки тем, что влиятельные люди обычно говорят на завтраках и обедах. Конечно, это была не ее вина, что такие люди имеют обыкновение завтракать и обедать. Когда сын поцеловал ее, она протянула ему книгу и сказала:

- Я считаю, что книга этого человека позорна; он просто помешался на вопросах пола. Мы совсем не так уж одержимы ими, как ему кажется. Автора надо било бы посадить в его собственную лечебницу для умалишенных.

Саммерхэй сказал:

- У меня дурные новости для тебя, мама.

Леди Саммерхэй испытующе посмотрела на него. Она знала это выражение его лица, наклон головы, словно он собирается боднуть. Так он выглядел, когда приходил к ней после карточного проигрыша.

- Ты знаешь майора Уинтона из Милденхэма и его дочь? Так вот, я люблю ее... Она моя возлюбленная.

Леди Саммерхэй ахнула.

- Брайан!

- Тот субъект, за которого она вышла замуж, пьет. Год назад ей пришлось уйти от него и забрать с собой ребенка; были к тому и другие причины. Послушай, мама, это неприятно, но ты должна знать: на развод нет никакой надежды. - Он повысил голос: - И не пытайся переубеждать меня. Это бесполезно.

С приятного лица леди Саммерхэй словно упала маска; она сжала руки.

Уж очень внезапно обрушилась на Брайана жизнь, которая до сих пор была для него лишь серией "юридических казусов"! Это слишком жестоко. Видимо, сын сам чувствует это, хотя и не понимает, в чем тут дело. Какая неприятная, ужасная новость!

Он взял ее руку и поднес к губам.

- Не унывай, мама! Она счастлива, и я тоже.

Леди Саммерхэй пробормотала:

- Но разве... но разве... это грозит скандалом?

- Надеюсь, что нет; во всяком случае, этот скрипач обо всем знает.

- Общество не прощает таких вещей.

- Что ж, я очень огорчен за тебя, мама.

- О Брайан!

Это восклицание задело его.

- Нет нужды кому-нибудь рассказывать об этом, мама! Мы не знаем еще, что будет дальше.

Леди Саммерхэй почувствовала боль и пустоту в сердце. Женщина, с которой она не знакома, само происхождение которой было сомнительным, а замужество, видимо, тоже запятнало ее, - какая-то сирена, это ясно! Как все это тяжело! Она верила в сына, мечтала, что он займет положение в обществе, надеялась, что он, безусловно, достигнет многого!

Она спросила слабым голосом;

- Этот майор Уинтон - светский человек?

- Вполне. Но она будет достойной парой для кого угодно. И самая гордая женщина, какую я встречал. Если ты не знаешь, как тебе держаться с ней, - не беспокойся! Ей ничего ни от кого не нужно, могу заверить тебя. Она не примет подачек.

- Это очень мило! - Но, взглянув на сына, леди Саммерхэй вдруг почувствовала, что ей грозит опасность быть вытесненной из его сердца. Она сказала холодно: - Вы собираетесь жить вместе, открыто?

- Если она захочет.

- Ты еще не знаешь?

- Я скоро узнаю.

Книга о сновидениях упала с ее колен. Она подошла к камину и стала там, глядя на сына. Куда девалась его веселость? Лицо его казалось ей чужим. Она вспомнила, как однажды в Уидрингтонском парке, разозлившись на своего пони, он промчался мимо нее, и лицо у него было такое же, а вьющиеся волосы стояли дыбом, как у чертенка. Она печально сказала:

- Но не мог же ты думать, что я буду довольна всем этим! Брайан, даже если она такая, как ты говоришь, - не кроется ли здесь какая-нибудь интрига?

- Чем больше людей будет против нее, тем больше я буду ее любить.

Леди Саммерхэй вздохнула.

- А как собирается поступить тот скрипач? Я однажды слышала его игру.

- С точки зрения морали и по закону его нельзя привлечь к суду. Я только молю бога, чтобы он сам поднял дело о разводе, и тогда я смогу жениться на ней. Но Джип говорит, что он не захочет.

- Джип? Это ее имя? - Ее охватило вдруг желание, отнюдь не дружественное, увидеть эту женщину. - Ты приведешь ее ко мне? Я здесь одна до среды.

- Я не думаю, что она придет. Мама, какая она чудесная!

Улыбка пробежала по губам матери. "Ну, конечно! Афродита! А дальше что?"

- Майор Уинтон знает?

- Да.

- Что же он говорит?

- Он так же, как и ты, считает, что все это очень неприятно. Но в ее положении - все неприятно!

В сердце леди Саммерхэй словно открылся шлюз, и она разразилась потоком слов:

- Ах, голубчик, не можешь ли ты положить этому конец? Я знаю много случаев, когда такие вещи кончались плохо. Ведь не напрасно же существуют законы и правила приличия, поверь мне! Их влияние слишком велико. Разве что какие-нибудь особенные люди в каких-то особых условиях добиваются своего. Не думай, что я буду тебе препятствовать, но трудности все равно возникнут. Другое дело, если бы ты был писателем или артистом, который может работать где угодно и жить даже в пустыне. Но твоя работа - здесь, в Лондоне. Непременно подумай как следует, прежде чем пойти против общества! Это легко сказать, что никому нет до тебя дела, но ты увидишь, что это не так, Брайан! И сумеешь ли ты в конце концов сделать ее счастливой?

Заметив выражение его лица, она умолкла.

- Мама, ты, должно быть, не понимаешь. Я так предан ей, что для меня не существует ничего, кроме нее.

- Может быть, ты околдован?

- Я сказал то, что есть. Спокойной ночи!

- Разве ты не пообедаешь со мной, мой мальчик? Но он ушел; досада, тревога, тоска одолевали леди Саммерхэй. Она обедала в одиночестве, печальная и безутешная.

Саммерхэй пошел прямо домой. Фонари ярко горели в сумерках ранней осени; пронизывающий ветер то там, то здесь срывал желтые листья с платанов. Это был час, когда вечерняя синева меняет облик города, когда резкие очертания предметов смягчаются, становятся более зыбкими, таинственными, когда печаль, окутывающая людей и все эти деревья и дома, спускается на крыльях фантазии и наполняет душу поэзией. Но Саммерхэй все еще слышал голос матери и впервые почувствовал, что идет против всех. Ему уже казалось, что на лицах у прохожих какое-то другое выражение. Сейчас уже ничего не придется принимать как должное! А он принадлежит к той среде, где все принимается за должное. Он еще неясно понимал все это. Но уже начинал, как выражаются няньки, "смыслить": ему предстоит защищаться от общества.

Вставляя ключ в замочную скважину, он вспомнил тот день, когда впервые открывал эту дверь Джип, которая вошла словно украдкой и в то же время с каким-то вызовом. Теперь все будет вызовом! Он разжег камин в гостиной и принялся выдвигать ящики, раскладывать, рвать и жечь бумаги, составлять списки, упаковывать. Покончив с этим, он сел и закурил. В комнате было тихо, и казалось, образ Джип незримо наполняет ее собой,