Сильнее смерти - Джон Голсуорси

Нет, сказать обо всем Фьорсену - это только потешить свою уязвленную гордость, ведь ей приходилось делать то, чего она не хотела.

Она спустилась к завтраку, ни на шаг не приблизившись к решению; ни она, ни отец не упоминали о вчерашнем разговоре.

Потом Джип вернулась в свою комнату, чтобы после месячного отсутствия привести в порядок платья. Было уже за полдень, когда, услышав легкий стук, она открыла дверь и увидела Марки.

- Прошу извинения, мэм.

Джип впустила его. Марки закрыл за собой дверь.

- Мистер Фьорсен в прихожей, мэм. Он пролез в дверь, когда я открыл ее на его звонок; он почти оттолкнул меня, и я не смог удержать его.

- Отец дома?

- Нет, мэм. Майор отправился в клуб фехтовать.

- Что вы сказали Фьорсену?

- Сказал, что я посмотрю, но, насколько могу судить, никого нет дома. Может быть, попробовать как-нибудь отделаться от него, мэм?

Джип покачала головой.

- Скажите, что его никто не может принять.

Вальдшнепьи глаза Марки под черными кустистыми бровями смотрели на нее с грустным сочувствием. Он открыл дверь, собираясь выйти. За дверью стоял Фьорсен, он быстро, рывком проник в комнату. Она увидела, как Марки поднял руки, словно желая обхватить его сзади, и сказала спокойно:

- Марки, пожалуйста, подождите там.

Когда дверь закрылась, она отошла к туалетному столу и остановилась, глядя на мужа; сердце ее билось так, словно готово было выскочить вон.

Он отрастил себе бородку, щеки у него слегка округлились, глаза казались еще более зелеными; в остальном он был таким же, как запомнился ей. И первой ее мыслью было: "Почему я жалела его? Он не будет мучиться, не сопьется до смерти - у него жизненных сил хватит на двадцать человек".

Неестественная улыбка, с которой он вошел, исчезла с его лица. Он оглядел комнату с тем же наполовину злобным, наполовину трусливым выражением, которое ей было знакомо.

- Ну, Джип, - сказал он, и голос его слегка дрогнул. - Наконец-то! Ты не хочешь поцеловать меня?

Как глупо! Джип вдруг почувствовала себя совершенно спокойной.

- Вы хотите поговорить с моим отцом? Его нет дома.

Фьорсен возмущенно пожал плечами.

- Послушай, Джип! Я вчера вернулся из России. Я заработал кучу денег. Вернись ко мне! Я исправлюсь, клянусь тебе! Ах, Джип, вернись ко мне, и ты увидишь, как все будет хорошо! Я увезу тебя за границу, тебя и bambina {Девочку (итал.).}. Мы поедем в Рим, словом, куда захочешь, мы будем жить так, как тебе нравится. Только вернись ко мне!

Джип ответила с каменным лицом: - Вы говорите бессмысленные вещи.

- Джип, клянусь, я не встретил женщины, которая может сравниться с тобой. Будь добра ко мне еще раз. Теперь я не собьюсь с пути. Испытай меня! Испытай меня! Моя Джип!

Эти трагические, умоляющие интонации показались ей сейчас особенно фальшивыми и ребяческими; Джип поняла, как сильно то, новое чувство, которое живет в ее сердце. И чем больше оно о себе заявляло, тем жестче становились ее лицо и голос.

- Если это все, что вы пришли сказать, - пожалуйста, уходите. Я никогда не вернусь к вам. Раз и навсегда поймите это, пожалуйста.

Его молчание произвело на нее больше впечатления, чем его мольбы; своей обычной крадущейся походкой он приблизился к ней вплотную, чуть не касаясь лицом ее лба.

- Ты моя жена, - сказал он. - Я требую, чтобы ты вернулась. Ты должна быть у меня. Если ты не вернешься, я убью тебя или себя.

И вдруг он обнял ее и рванул к себе. Она подавила крик и очень тихо, не двигаясь, сказала:

- Отпустите меня, мне больно. Сядьте спокойно. Я вам кое-что расскажу.

Ее тон заставил его разжать руки и отодвинуться, чтобы увидеть ее лицо. Джип отвела его руки, села на старый дубовый сундук и указала ему на подоконник. Сердце у нее болезненно колотилось, она ощущала почти физическую тошноту: когда он стоял близко, она чувствовала сильный запах коньяка. Все выглядело так, словно она попала в клетку дикого зверя или в одну палату с сумасшедшим! Она вспомнила о его растопыренных пальцах, готовых, как когти, впиться в ее ребенка. Вспомнила так живо, что она едва видела его сейчас, сидящего на подоконнике и ждущего, что она скажет. Пристально глядя прямо ему в глаза, она тихо сказала:

- Ты говоришь, что любишь меня, Густав. Я тоже старалась тебя любить, но не могла никогда, с самого начала. Я очень старалась. Я думаю, для тебя все-таки имеет значение, что чувствует женщина, даже если это твоя жена.

Она увидела, как дрогнуло его лицо, и продолжала:

- Когда я поняла, что не могу любить тебя, я почувствовала, что у меня нет на тебя прав. Я не настаивала на своих правах, правда?

Снова его лицо дрогнуло, но она торопливо продолжала:

- Но не мог же ты требовать от меня, чтобы я всю свою жизнь прожила без любви - ты, который любил столько раз? - Крепко сжав руки, сама себе удивляясь, она проговорила: - А теперь я люблю. Я отдалась другому.

Он издал какой-то странный, скулящий звук и закрыл лицо руками. У Джип промелькнуло в голове: "Прием попрошайки: пожалейте, дорогой сэр, будьте милосердны!" Что же, он сейчас вскочит и задушит ее? Броситься к двери, позвать на помощь? Несколько долгих и страшных мгновений она смотрела на него; он сидел на подоконнике, раскачиваясь из стороны в сторону, все так же закрыв лицо руками. - Вдруг, не глядя на нее, он прижал руку ко рту и выбежал из комнаты.

Через открытую дверь Джип увидела фигуру Марки - он сделал движение, когда мимо него пробегал Фьорсен. Заперев дверь, она легла в постель. Сердца ее стучало, как молоток. Если от этого потрясения Фьорсен снова запьет, мало ли что может еще случиться?

Он говорил дикие вещи; но какое у него право на ревность, на гнев? Какое право? Она вскочила, все еще дрожа, подошла к зеркалу и машинально стала поправлять волосы. Просто чудо, что она осталась невредимой!

Она уговорилась с Саммерхэем встретиться в три часа на скамейке в Сент-Джеймском парке. Но теперь все стало другим, стало трудным и опасным. Подождать, посоветоваться с отцом? Но если бы она не пришла на это свидание, Брайан стал бы беспокоиться, думать, что с ней что-то случилось; или ему пришло бы в голову - о, глупость! - что она забыла о свидании или даже раскаялась в своей любви! А что бы подумала она сама, если бы он не пришел на свидание после стольких дней блаженства? Она, конечно, решила бы, что он раздумал, разлюбил, понял, что она недостойна его, что женщине, которая способна отдаться так легко, он не может посвятить свою жизнь.

В этих жестоких сомнениях Джип провела следующие два часа, пока стрелка не подошла к трем. Если она не пойдет, он явится сюда, на Бэри-стрит, а это еще опаснее. Она надела шляпу и быстро пошла в сторону Сент-Джеймского дворца. Убедившись, что ее никто не преследует, она почувствовала себя смелее. Она опоздала на десять минут и сразу увидела, что он прохаживается взад и вперед, оборачиваясь через каждые несколько секунд, чтобы не упускать из виду скамейку.

Поздоровавшись с той трогательной небрежностью любовников, которая мало кого обманывает, они пошли по аллее в Грин-парк. Она передала ему разговор с отцом. И только когда он крепко сжал ее руку под зонтиком, лежавшим у нее на коленях, она заговорила о Фьорсене.

Он убрал руку и спросил:

- Он прикасался к тебе, Джип?

Этот вопрос потряс ее. Прикасался ли? Да! У Саммерхэя вырвалось что-то вроде стона, он стиснул зубы. Она воскликнула:

- Брайан! Не надо! Я никогда не позволила бы ему поцеловать меня.

Он с усилием заставил себя поглядеть на нее.

- Ничего! Все хорошо, - сказал он наконец.

Она сидела неподвижно, уязвленная в самое сердце. Для него она загрязнена, запятнана. Ну, конечно! Но ведь сердце ее никогда не было затронуто; оно принадлежит только ему одному, навсегда! Видимо, этого мало для мужчины. Он хочет, чтобы осталось в неприкосновенности и тело. Но это непоправимо; надо было думать об этом раньше, а не сейчас. Убитая, она сидела, глядя прямо перед собой.

Возле них остановился маленький мальчик - он глядел на них круглыми неподвижными глазами. В руке он держал ломоть хлеба, намазанный джемом, рот и щеки у него были перепачканы. Женский голос позвал: "Джекки! Иди сюда сейчас же!" Мальчик бросился прочь, но все оглядывался, держа в руках хлеб с джемом, словно предлагая кусочек Джип. Саммерхэй обнял ее.

- Все прошло, дорогая. Это не повторится. Обещаю тебе!

Да, конечно, он может обещать, может даже выполнить это обещание. Но он будет страдать, всегда будет страдать, когда подумает о том человеке. И она сказала:

- Я могу быть только такой, какая я есть, Брайан. Я не могу стать иной для тебя. Я хотела бы этого, о, как я хотела бы этого!

- Не думай об этом, - ответил он. - Идем ко мне, выпьем чаю. Там никого нет. Прошу тебя!

Он взял ее за руки. И Джип забыла обо всем, осталась только радость оттого, что она с ним.

ГЛАВА IX

Пробежав мимо Марки, словно слепой, Фьорсен вышел на улицу; не пройдя и сотни шагов, он бросился назад. Он забыл шляпу. Слуга, все еще стоявший в дверях, протянул ему его широкополый головной убор и захлопнул дверь перед самым его носом.