Евпатий Коловрат - Лев Прозоров

…Первых выстрелов он даже не заметил. Хотя бы оттого, что пришлись они не по нему, даже не по полку его — каменные ядра ушли в орду, прибавив истошных воплей и оставив за собою страшные борозды из покалеченных тел.

Третье или четвёртое упало в глубь полка, где и так уж на ногах оставались едва ль не одни бывшие гридни да ратники городских полков — лесные охотники и селяне полегли мало не все.

— Камни! — рявкнул Догада. — Из пороков лупят, паскуды!

— Честь нам! — оскалился воевода — За детинец ходячий, значит, почитают!

Стоявший по другую руку Златко открыл рот засмеяться. Свист камня они услышали едва ли не в один миг с глухим влажным ударом, снёсшим золотоголового гридня вместе с конём в толпу утыканных стрелами поднятых. Коловрат ощерился, половиня ударом наскочившего чужака. Не в первый раз при нём валился наземь гридень, валился, чтоб спустя пару ударов сердца вскочить невредимым — разве что разозлённым пуще прежнего. Ещё один пришелец сунулся в конскую гриву, пятная её красным и серым из разрубленного шишака. Третий свалился наземь. Четвёртый ушёл от удара — на руке воеводы повис волк с белыми от страха глазами. Оторвав и швырнув в лицо врагу воющего зверя, воевода кинул взгляд через плечо.

Златко лежал неподвижно, раскидав руки. По золотистой бороде текла из носа и губ густая кровь. А на промятой камнем груди таял чёрный коловрат.

Воронов Златко не было видно. Перепуганные и озлобленные волки метались под копытами, набрасывались, не разбирая больше своих и чужих. Двое грызли, сбивши с ног, поднятых, третий вцепился в бедро воеводиному скакуну.

— Догада! Перенимай серых! — крикнул Коловрат.

Пять камней прочертили воздух — и теперь уже ни один не лёг мимо полка. Трое пришлись в толпу поднятых и сторонников. Двое… двое достались навьим. Побратимам по Пертову угору. Поднятые, которых они держали, колодами повалились наземь — и в прорехи с восторженным визгом рванулись вражьи конники.

Что же это? Кончился, наконец, запас наварившегося на их кости в Котле Хозяина непрожитого? Или…

Коловрат застонал, посылая клинок в глазницу хвалисского шлема.

Камни! Он много раз слышал, что воины Велеса были заговорены от железа — но не от камня!

Теперь уже ударила дюжина камней. И четыре побратима рухнули наземь.

— Вот теперь, Догада, нам и славу споют! — выговорил Коловрат, снося руку замахнувшегося на Догаду копьём чужака.

— Поглядим… — проговорил Догада, скаля из бороды, которой оброс ещё с безумной и напрасной скачки от Чернигова к родному городу, волчьи зубы…

Тёмное облако собралось над ним — и сквозь метель рванулось туда, где стояли, изрыгая смерть, камнебойные машины чужаков.

Чернокосый тангут с визгом выронил каменное ядро и схватился ладонями за залитое кровью лицо. Загудела втуне спущенная тетива — стрелки разбегались от воротов, размахивая руками над головой. Туча чёрных птиц обрушилась на камнемёты, на тех, кто стоял вокруг них.

— Защищать Повелителя! — раненым тигром заревел Непобедимый, сухой рукой заслоняя здоровый глаз и вслепую размахивая саблей. — Защищайте Повелителя! Лучников сюда!

И с несказанной радостью услышал пение тетив грозных монгольских луков. Даже с гордостью — луки били от чёрной юрты! Его нукеры успели первыми! Почти сразу же радующий сердце звук раздался от белого шатра — синие нукеры тоже принялись расстреливать клубящееся над камнемётами облако.

Вскоре камнеметы заговорили опять…

Поднятых больше почти не было. Он истратил их всех, бросив в отчаянную попытку прорваться к белому шатру и порокам. Навьи сомкнулись вокруг редеющего отряда сторонников, большая часть — уже пешие. Даже от поднятых коней с отрубленными или поломанными ногами проку мало. Но меч в его руке — уже третий — продолжал рубить. Рубить, хотя красный туман уже развеялся.

Тот, до кого он дотянется, уже никогда не убьёт русича. Не сожжёт русского дома. Не протянет смуглых лап к русой косе.

И когда свет пасмурного дня, для глаз навьего почти нестерпимо-яркий, заслонило каменное ядро, он успел подумать только: «Жаль»…

А камни летели. Летели и падали.

Чурыню било на его кресте, било страшно. Что-то испуганно кричали соратники снизу, о чём-то спрашивал Роман, ворвался и убежал чужак в чёрном. Это он хотя бы видел — хотя слышать уже ничего не мог. Потом накатила тьма.

Сквозь неё, как сквозь сон, почувствовал, как отцепляют от креста запястья, перевязывая толстенной верёвкой, как в обвисшее тело упираются острия копий. Выволокли во двор. Тьма перед глазами медленно расходилась.

Зря. Лучше б не расходилась, лучше бы он так и остался в той тьме.

Воевода лежал на снегу. Вместо груди — страшная вмятина-чаша, полная крови. И дивно спокойное лицо, сомкнутые веки, стальная борода, сталью отливают рассыпавшиеся волосы. Из стиснутой руки так и не выдрали рукоять широкого кривого клинка с иззубрившимся в сече лезвием.

Как сквозь сон услышал голос спрашивавшего о чём-то Батыя. Словно на том же невнятном языке окликали сзади соратники. Чёрные нукеры попятились, сторожа наставленными копьями каждое его движение.

Чурыня упал на колени.

Всё.

Это всё. Если б хоть трое наших остались на ногах — он не лежал бы здесь.

Чурыня-черниговец поднял голову. И увидел, как расступаются тучи.

Самое время. Он даже не стал закрывать глаз, готовясь подставить лицо беспощадной белизне.

Ничего не случилось. Зимнее солнце больше не слепило. Не жгло.

Ты больше не нежить, Чурыня. Ты не навий.

Ты рад?

И тогда он заплакал.

Что-то снова прозудел над ухом толмач, и осмелевший нукер шагнул вперёд, ударить непонятливого пленника древком копья, но движение руки Джихангира остановило его, принудив с поклоном отступить.

Нет смысла бить пленного мангуса — или уже бывшего мангуса?

И так всё ясно.

— Хороший пир он устроил нам, Непобедимый, — сказал Джихангир, не оборачиваясь. — У нас не хватит войска, чтобы идти дальше. Надо поворачивать на полдень, к степи.

— Да, о Повелитель… — Пёс-Людоед угрюмо кивнул. Действительно, пора возвращаться. А жаль, о большом городе на полуночи пленные рассказывали много завлекательного… но войска действительно осталось мало. Слишком мало. Пожалуй, только и хватит, чтобы добраться до степи живыми — и не настолько слабыми, чтобы в Каракоруме сочли, что улус Джучи стал лёгкой добычей.

— Тысячники. Сиятельные братья мои, — без выражения проговорил Джихангир. Названные приблизились. Брезгливо ступал Хархасун, Гуюк, уже начавший отмечать победу, двигался валкими, неверными шагами, за ним шёл Орду, затем — остальные Сиятельные ханы и тысячники — уцелевшие в битве и новоназначенные.