Угол белой стены - Аркадий Адамов

— А он говорит: «Уезжай, пожалуйста, Дай адрес только, пожалуйста. Гостем буду». — Семенов произнес это с каким-то издевательским акцентом…

— И вы…

— Дал… — упавшим голосом произнес Семенов. — До востребования, конечно…

— А не сестры адрес вы дали?

— Сестры?… Может, и сестры. Я уже не помню… Давно это было, знаете… — сбивчиво ответил Семенов, нервно потирая худые руки.

— Ну, пока неважно. Потом вспомните, если потребуется, — добродушно сказал Лобанов. — И что же он?

— Написал.

— И вы ответили?

— Не мог не ответить. Боялся.

— И тоже до востребования, конечно?

— Да, конечно.

— Как же его фамилия, имя?

— Фамилия?… — Семенов пробел бледной рукой по лбу. — Кажется, Борев… Нет, Борисов. Николай… Вот дальше забыл.

— Это узбек-то? — удивился Лобанов.

— Да… Вот так… — растерянно подтвердил Семенов. — Выходит, не узбек…

«Что-то ты, милый, путаешь, — подумал Лобанов. — Или тот путает…»

— Вы не думайте, я не вру. — Семенов прижал руки к впалой груди и с тревогой посмотрел на Лобанова. — Это точно, что Борисов.

— Ну хорошо, допустим. А что было потом?

— Потом? Прошло несколько месяцев. Я уже думал, что он забыл про меня. Обрадовался…

«Представляю себе эту радость, — саркастически подумал Лобанов. — Немалый барыш из рук-то уплывал».

— Как вдруг, — продолжал Семенов, — неожиданно приезжает от него человек. Тот самый Иван.

— Значит, вы в письме адрес сообщили?

— А что было делать? Он же потребовал. А я…

— Понимаю. Что же было дальше?

— Когда он приехал, у меня Тамара сидела. Они познакомились. Потом я ее и встречать послал. На вокзал. Когда они тот чемодан привезли. Я себя в тот вечер неважно чувствовал.

Лобанов усмехнулся:

— Будем уж до конца откровенны, Петр Данилович. Сами вы встретить побоялись. Вы же понимали, что преступление совершаете, причем преступление опаснейшее — торговля наркотиками, отравление людей. И потому лишний раз себя под удар ставить не захотели. Тамару на вокзал и послали. Так ведь?

Пока он говорил, Семенов сидел сгорбившись, низко опустив голову, с взъерошенными, седеющими волосами вокруг кругленькой лысины, и вздрагивал, как от озноба, в своем сером больничном халате, с видневшимися из-под него кальсонными тесемками, на которые он, видимо, все время наступал, потому что концы их были черные от грязи.

Но сейчас его вид уже не вызывал у Лобанова сочувствия. Он вспомнил тех двух мальчишек, которые по неведенью, из озорства и любопытства, купили у Сеньки гашиш, подумал, что бы с ними стало, если бы они его выкурили и потянулись бы за новой порцией, подумал об их семьях, об ужасе и отчаянии, которые там поселились бы после этого. Лобанову стоило немалого труда сдержать себя и тем же ровным, чуть насмешливым тоном закончить:

— Вы говорите: Сенька — мелочь. Вы для нас, извините, тоже мелочь. Нам нужен тот, Борисов, как вы его называете. И мы его найдем. Будьте уверены. С вашей помощью или нет, все равно. Вот только вам, Семенов, это не все равно.

— Я же понимаю, понимаю, — забормотал Семенов. — Пропади все пропадом. Мне бы только жить, дышать. Мне бы только выздороветь. А врачи… Разве это врачи?… Они ничего не гарантируют.

— И я вам ничего не гарантирую. Все решит суд. Но если хотите надеяться хоть на какое-нибудь снисхождение, надо его заслужить. Пока вы его ничем не заслужили. Хотите жить? Хотите дышать? Быть здоровым? А я хочу, чтобы жили, дышали, были здоровыми те мальчишки, которые купили у Сеньки вашу отраву! Мы их задержали. Но пока вас тут лечили, этот ваш Борисов…

— А кто он мне?! Брат, сват, компаньон?! — в от чаянии воскликнул Семенов. — Почему он мой?! Я его знать не знаю! Я его видеть не хочу!..

— Все верно, — согласился Лобанов, закуривая и ломая о коробок спичку. — Видеть вам его и не требуется.

Семенов дрожащей рукой вытер со лба испарину и упавшим голосом произнес:

— Что же я могу теперь сделать? Я ничего больше не знаю, я болен, я устал…

— Кое-что вы можете, — с ударением произнес Лобанов, делая короткую затяжку. — Например, вы можете сегодня вечером… встретить племянника от дяди.

Он ожидал испуга, удивления, думал, что Семенов вскрикнет от неожиданности. Однако ничего этого не произошло. Семенов лишь еще больше съежился и пробормотал:

— Да, да, да… конечно. Я так и знал…

«Неужели он знал? — с беспокойством подумал Лобанов. — Но это означает…» — И резко спросил:

— Откуда вы знали?

Семенов в испуге посмотрел на него и прижал бледные руки к груди.

— Это должно было случиться, должно… рано или поздно. Он же не знает, что меня постигло… такое не счастье. Он же не знает, что Тамарка, эта дрянь… и вообще он ничего не знает.

— Пожалуй, — недоверчиво произнес Лобанов. — Ну, а кто же приедет, Иван? Или… как звали второго?

— Карим…

— Но ведь никого другого вы не знаете?

Семенов задумчиво покачал головой:

— Не знаю…

— Ну вот, видите. А теперь прочтите.

Он протянул Семенову бланк телеграммы. Тот осторожно, с опаской развернул его и пробежал глазами текст один раз, второй, потом взгляд его остановился, стал сосредоточен, и Лобанов, внимательно наблюдавший за ним, понял, что Семенов сейчас что-то обдумывает, на что-то, возможно, решается.

— Где их надо встречать? — сухо спросил Лобанов. — И когда?

— На вокзале… поезд тридцать восьмой…

— Это точно? Вечером прибывает и самолет.

— Точно…

— Хорошо. Вы не откажетесь поехать на вокзал?

— Не откажусь, — тихо произнес Семенов, все еще не отрывая глаз от телеграммы, и вдруг встревоженно посмотрел на Лобанова. — А врачи… они пустят?

— Мы договоримся.

— Тогда я встречу… Мне теперь уже все равно…

— Нет, Семенов, вам не все равно. А теперь идите и отдыхайте. Мы за вами заедем.

Семенов тяжело поднялся, запахнул полу халата и, шаркая тапочками, понуро направился к двери.

Когда он вышел, Лобанов подумал: «А все-таки на аэродроме мы тоже приготовим встречу. И на квартире у тебя тоже. Да, да. Мало ли что может случиться».

Он встал, потянулся, неторопливо закурил и прошелся, по комнате. Потом взглянул на часы. Ого! Надо было действовать. И все еще раз обдумать с ребятами, все предусмотреть. Он неожиданно вспомнил, как еще боцман Трофим Приходько с «Архангельска» когда-то говорил им: «Моряк всегда моряк, и бури бывают всюду, братишки». Эх, Трофим, Трофим. Таких бурь даже ты не знал. Ну что ж. Пока что полный вперед! «Моряк всегда моряк», — с удовольствием повторил он.

К вокзалу подъехали, когда совсем стемнело. Семенов, нахохлившись, сидел на заднем сиденье, надвинув на лоб шляпу и подняв воротник модного драпового пальто. Пушистый шарф укутывал его шею да самого подбородка. Возле Семенова расположился Володя Жаткин. Лобанов сидел рядом с водителем.

Когда машина остановилась перед ярко освещенным вокзалом, Лобанов посмотрел на часы:

— Так. Значит, до прихода поезда еще пятнадцать минут. Подождем в машине. А ты узнай, — он повернулся к Жаткину и неопределенно пошевелил в воздухе пальцами, — как там и что.

Жаткин толкнул дверцу и мгновенно исчез в толпе.

К вокзалу непрерывно подъезжали машины. Люди вокруг суетились, спешили, нервничали, многие с чемоданами, с тюками в руках, некоторые вели детей. Носильщики в белых фартуках грузили багаж на свои тележки. Напряженный гул висел над площадью, сплетенный из урчания автомобильных моторов, звона трамваев, чьих-то возгласов, шарканья тысяч ног, железного голоса репродукторов где-то высоко над головой и далеких паровозных гудков.

Кипящая, неумолчная жизнь, вся в движении, вся, словно на колесах, захлестывала до краев площадь, которая и сама, казалось, готова была сорваться с места и двинуться в дальний путь вслед за людьми.

Жаткин появился так же неожиданно, как и исчез. Он наклонился к Лобанову и тихо доложил через приспущенное стекло:

— Все в порядке.

— Пошли, Петр Данилович, — сказал Лобанов.

— Да, да, пошли, — заторопился Семенов, с трудом вылезая из машины.

Втроем они поднялись по ступеням вокзала, пересекли огромный с высокими сводами зал ожидания и вышли на сырой, обдуваемый ветром перрон.

Лобанов, заметив, что Семенов слегка пошатывается от слабости и волнения, взял его под руку:

— Спокойнее, Петр Данилович, спокойнее. Еще раз повторяю: мы их задержим, как только они подойдут. Вам и слова сказать не придется. Если же они вас не заметят, то…

Он говорил негромко, спокойно и уверенно и чувствовал, как Семенов постепенно успокаивается.

На перроне было людно и шумно.

Внезапно откуда-то из дальней тьмы вынырнули два ослепительно-ярких глаза, с шипением и лязгом они накатывались на перрон. Мощный электровоз, блестя и переливаясь в огнях вокзала, плавно вытянул за собой вереницу освещенных вагонов, и они неторопливо проползли мимо людей на платформе, постепенно замедляя ход, и как-то совсем незаметно остановились.