Плотские повести - Юрий Поляков

Нет, я не жадный. Я даже нищим всегда подавал - до одного удивительного случая. Тормозим мы однажды на красный свет возле Пушкинской площади, и к машине на костылях подволакивается слепой в лохмотьях:

- Помоги, брат!

А мы с Катькой как раз из постели в ночной клуб следуем, и она мне все время глазами про новый платок для «гербария» напоминает. И так мне вдруг стыдно стало. Вот я, сытый, богатый, в «джипе», с любовницей и телохранителем, а вот он - голодный, грязный, оборванный, на костылях и в синих очках. В общем, достал я сто долларов, приспустил стекло - и протягиваю. Он берет, приглядывается, даже очки снимает, потом отшвыривает костыли, прыгает через чугунную решетку и, как братья Знаменские, - стометровку со свистом! Он, наверное, решил, что я ему по ошибке, не глядя, вместо доллара сотню вынул…

С тех пор не подаю.

А просят. Все время просят! Знаете, мы с детского сада по жизни общаемся с огромным количеством людей - одноклассники, однополчане, однокурсники, сослуживцы, подруги, приятели, знакомые, дальние родственники, случайные собутыльники, попутчики… Так - массовка жизни. Но по мере того, как ты богатеешь или поднимаешься вверх по служебной лестнице, все больше участников этой массовки начинают считать себя главными действующими лицами твоей жизни. Друзьями, одним словом. А к кому еще обратиться в трудную минуту, как не к другу?

Так вот, весть о том, что Шарманов гребет бабки совковой лопатой, овладела массовкой. И вся эта очередь верных друзей выстроилась ко мне. Я человек не жадный, но деньги зарабатываются не для того, чтобы потом раздавать их, как приглашения на распродажу около входа в метро. Одного друга детства в течение месяца я пять раз случайно встретил возле дверей моего офиса - и каждый раз он бросался мне на шею с таким видом, словно мы не виделись с ним лет двадцать. Пришла одноклассница, оказавшаяся в Москве проездом, и напомнила, как на школьной дискотеке я залез к ней под кофточку, а она обозвала меня «дураком». Само собой подразумевалось, что такое теплое воспоминание требует немедленной отстежки. Из Кузбасса приперся даже однополчанин, который заставлял меня, «салагу», чистить ему сапоги, а если голенища не блестели, бил меня фильтром от противогаза по голове. Дал. За науку выживания…

«Шарманов» - фамилия редкая, но все равно добрый десяток однофамильцев энергично навязывался мне в родственники. Войдя в кабинет, «родственничек» обычно впивался нежно-пытливым взглядом в мое лицо и объявлял, что я как две капли похож на Кольку. Сходство с матерью улавливалось гораздо реже, очевидно, из-за незнания ее имени: по отчеству можно ведь выяснить только, как папу зовут. Пришлось составить подробное генеалогическое древо. Теперь каждому пришедшему проведать родную кровь секретарша в приемной выдает анкету, а потом сверяет ее с древом. Помогает…

Другое дело - настоящие родственники. Папаша мой, поисковик-женилыцик, как «оборонку» прикрыли, без работы остался, а кушать-то хочется. Да еще надо жену молодую и детеныша кормить! Купил ему мастерскую - машины теперь ремонтирует. Из других городов чиниться едут - башка-то золотая, да и руки… Все-таки ядерный щит ковал! Недавно заслал он ко мне своего сына от второго брака, мол, помоги братику в академию маркетинга и менеджмента поступить. Брат не брат, а глазки - папины. Поступил: «пятерка» - штука, «четверка» - пятьсот баксов. Но самое смешное с мамочкой получилось. Она после развода долго рыдала, потом все-таки попыталась нового спутника жизни подобрать. Бесполезно… Поужинать и позавтракать - с удовольствием, а в совместную жизнь мужика не заманишь. После сорока она у меня сильно приувяла и с личным интересом вроде совсем закончила. А тут как раз до городка долетело, что ее сынок в Москве разбогател до неприличия. Верите, очередь выстроилась! И все такие серьезные: сначала ЗАГС, потом секс! Она даже растерялась от изобилия. Пришлось мне на место вылетать. Выбрали в конце концов энергичного пятидесятилетнего вдовца, доктора наук, лауреата Государственной премии. На свадьбе весь Арзамас-16 гулял. Подарил я молодоженам «тойоту» и отправил в круиз по Средиземноморью…

Но вернемся к Кирпиченко. Дела у Вани вдруг поправились. То ли там, наверху, поняли, что голодные спецслужбы - штука опасная, то ли сами внучки железного Феликса приспособились к джунглям новой жизни… В общем, Ваня больше ко мне не приходил. Я, конечно, на всякий случай следил за его карьерой и знал, что теперь он начальник целого отдела московского ФСБ - и даже как-то видел по ящику его путаное интервью в связи с убийством популярного шоумена. Одет он был вполне прилично, а лицо выражало скорее моральные, чем материальные претензии к террариумным нравам новой жизни.

Ему-то я и позвонил. И он, бывают же благодарные люди, в тот же день приехал ко мне. Мы выпили, повспоминали добрых и злых преподавателей, позлословили о Плешанове, которого за трусость, проявленную в 93-м, сослали на каторжные работы в ЮНЕСКО, перебрали однокурсниц. Выходило теперь так, что ему не довелось попробовать только мою жену, а мне - только его… Наконец я рассказал о случившемся.

- Шантаж, - после длительного раздумья определил Ваня.

- Ну, это я и сам понял.

- Надо писать разговоры с ней на пленку. Через час срочно вызванные очкарики быстро присоединили к моему телефону какую-то штуковину - и Ваня кивнул:

- Звони ей!

Катерина, конечно же, сидела дома и ждала моего звонка, даже трубку подняла после первого же гудка. Я представил себе, как все это происходит: она любила болтать по телефону, лежа на тахте и поставив аппарат себе на живот.

- Это я…

- Привет, Зайчуган! Ты подумал?

- Да. Твои условия?

- Я ничего не скажу мальчикам о твоих денежках. Но ты переведешь полтора миллиона долларов на мой счет. Запиши номер - 16148. Лось-банк. С кем там поговорить, ты знаешь… Когда все сделаешь - перезвони!

В трубке раздались короткие гудки. Я даже представил себе, как она, скинув с живота телефон, кувыркается на тахте, повизгивая от радости и торжества. Ей сейчас хорошо! Ей по-настоящему, до воплей, до скрежета зубовного, хорошо! Не то что со мной…

- Вот стерва! - только и вымолвил Кирпиченко. Шантаж был налицо - и Ваня мог действовать.

- Что будем делать? - спросил он. - Сажать?

- Правильнее было бы грохнуть!

- Ну, этого я не слышал, хотя тебе, конечно, виднее…

- Я не могу без нее… Я ее люблю.

- Что? После всего!

- После всего…

Конечно, вызволяя Катьку, я по-слюнтяйски часто использовал разные производные от слова «любовь». Я делал это нарочно… Тактика. Но тайная правда заключалась в том, что даже после всего случившегося я не хотел терять Катьку. Я хотел, чтобы она была рядом - раздавленная, униженная, беспомощная - и оттого особенно нежная. Может, это и есть любовь? В конце концов, раньше словом «чахотка» называли любую болезнь, если человек чах. А я - чах, потому что в кулачке у этой стервы была зажата моя игла!

- Что ты предлагаешь? - пожал плечами Кирпиченко.

- Ее надо напутать. Так напутать, чтобы она на всю жизнь запомнила: от меня ей никуда не деться. Никуда!

- Ну-у нет! Вы будете друг друга пугать для полноты чувств, а мои ребята подставляться! Эх, Шарманов, всегда тебе какие-то стервы нравились.

- Ваня, помоги! - попросил я.- Ради нашей дружбы! Я же тебе никогда не отказывал…

- Хорошо. Мы ее напугаем, но ты с ней расстанешься. Навсегда. Я не хочу, чтобы однажды мне пришлось считать количество дырок в твоей башке!

- Не могу без нее! - повторил я, повесив буйну голову.

- Я тебя предупредил, - ответил Ваня голосом джинна, выполняющего последнюю просьбу зануды Аладдина.

…Штурм Катькиной квартиры громилами спецназа, прикрывающимися металлическими щитами (для достоверности их предупредили, что внутри вооруженная банда), навсегда запомнился соседям и случайным очевидцам. Представляю, что пережила сама Катька, когда дверь ее квартиры обрушилась на пол под мощными ударами и мужики в камуфляже и черных масках с матерщиной вместо «ура» ввалились в ее уютную квартирку, любовно обставленную и украшенную настоящим Зверевым и «Митьками».

Мой психоаналитик, член-корреспондент Академии педагогических наук и лауреат премии имени Ушинского, уверяет, что воспитание - это процесс нанесения зарубок на психику. Без соответствующей зарубки изменить поведение невозможно. Чем сильнее недостаток - тем глубже должна быть зарубка. Если это действительно так, то моя зарубка получилась что надо - до кости, до самого мозга стервозной Катькиной кости!

Я забрал ее через день из Лефортова, тихую, жалкую, растерянную…

- Зачем ты это сделала? - спросил я, усадив ее в машину.

- Это не я…

- А кто?