Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Андрей, прижавшийся к стене дома, как только началась стрельба, помотал оглохшей головой и обернулся к Куке, тяжело дышавшему рядом:

– Что? Что это?! Как же?..

– Не ори! – рявкнул на него капитан и отер тыльной стороной ладони рот. – Товарищ Абд эль-Фаттах оказался все-таки мужчиной… Через час должен был начаться штурм посольства, ему все равно кранты подходили, только лишние жертвы были бы… Вот и решил попробовать прорваться… Да, видно, не судьба…

– Как же это?! – не мог поверить своим глазам и ушам Обнорский. – Генерал же передавал… До утра всего несколько часов осталось… Зачем же мы тогда с Назрулло… Как же так?

– А по-твоему, лучше, чтобы все посольство на хуй вырезали?! Пойдем, студент, не забивай себе голову, не тебе с генералом объясняться… Не надо трагедий – пусть местные товарищи сами между собой разбираются, хватит уже наших жертв…

И Кука железной рукой подтолкнул Обнорского вперед…

Андрей брел, то и дело спотыкаясь, голова, казалось, готова была взорваться; за ухом – там, куда ударил ствол автомата Ташкорова, – налилась огромная шишка, пульсировавшая тупой болью, отсверкивавшей кровавыми вспышками под воспаленными веками… Обнорский сжал до скрипа зубы и, ломая себя, попытался собраться с мыслями: «Фаттах мертв… Неужели он действительно решил прорываться? Он что – идиотом был? Или его вынудили к этому… Неужели Грицалюк с Кукой не могли дотянуть до утра?.. Фотография… Палестинское оружие… Кука и Мансур… „Советские товарищи“… Фаттах мог что-то знать… Им просто нужно было от него избавиться, он мог многое рассказать потом… Опасный свидетель… У мертвого не спросишь… Неужели Мансур решился бы на штурм?.. Не верю… Царьков… Палестинское оружие… Свидетели… А теперь остался только я… Предположим, я не добрался до посольства и ничего не передал… Тогда все действия Грицалюка и посольских оправданы обстановкой…»

Он не успел додумать до конца – начав что-то понимать, Обнорский, задохнувшись, замедлил шаги и попытался оглянуться на Куку, но в этот момент в спину Андрею ударил выстрел. Если бы он не начал поворачиваться, пуля вошла бы точно под левую лопатку, а не под плечо… Обнорского крутнуло в обратную сторону, и он упал спиной вперед, больно ударившись затылком о землю. В ореоле вспыхнувших в глазах искр метрах в пяти от Андрея стояла черная фигура Кукаринцева.

– Извини, братишка, служба, – сказал Кука спокойным и совсем не злым тоном.

Неожиданно откуда-то из близкой темноты ударила пулеметная очередь, Кука стремительно пригнулся и, падая на землю, выстрелил пытавшемуся подняться Обнорскому в голову.

За вспышкой последовал удар, за ним – боль и чернота.

Чернота постепенно наполнялась оранжевыми, малиновыми и зелеными шарами, которые, сталкиваясь, взрывались холодными разноцветными искрами. Андрей лежал на боку, привалившись к стене дома; он не знал, сколько пробыл в беспамятстве, но видел, что небо над ним по-прежнему черное, а яркие звезды еще не успели потускнеть. Словно сквозь серый туман Обнорский вспомнил, как выстрелил ему в спину Кука, как откуда-то ударил по капитану пулемет, видимо сбивший точность его второго выстрела.

Андрей медленно перевернулся на живот и встал на четвереньки. От этого усилия его вырвало – желудок был почти пуст, поэтому на подбородок полилась лишь какая-то горькая слизь. Андрей медленно повел трясущейся головой и огляделся – вокруг никого не было, лишь метрах в десяти от него валялся труп какого-то йеменца в светлой, застиранной почти до белизны песчаной форме.

Обнорский осторожно поднес руку к голове – вторая пуля Куки прошла почти там же, где осколок, пойманный под Гарисом, только в этот раз ударило сильнее и крови было больше, она липкой коркой стягивала всю левую половину лица. Хуже было с плечом, точнее, с подмышкой – там первая пуля капитана вырвала довольно приличный кусок мяса, и Андрей потерял много крови, весь его левый бок и левая штанина стали мокрыми и липкими.

Обнорский медленно стащил с плеча палестинский платок и, сложив его, сунул между рукой и боком. От вспыхнувшей, как ожог, боли он снова чуть не вырубился, но все же заставил себя поплотнее прижать локоть к ребрам, прижимая кашиду как тампон. Чтобы легче было держать руку в таком положении, он засунул левую кисть за широкий ремень штанов. Царапая пальцами правой руки стену дома, Андрей медленно встал на ноги и сделал несколько неуверенных шагов. Его тошнило и трясло, как от холода, но передвигать ноги он мог. Опираясь рукой на стену, Обнорский пошел вперед…

Ни думать о чем-то, ни пытаться что-то проанализировать и понять он был уже не в состоянии – его заставляла идти не столько жажда жизни, сколько страшная, животная ненависть, причем он даже, наверное, не смог бы сформулировать к кому именно. Обнорский скрипел зубами и делал шаг за шагом.

Обнорский не знал, сколько времени прошло, прежде чем он оказался у Нади Дуббат. Наверное, несколько часов, потому что черное небо стало постепенно сереть, а потом розоветь на востоке, наступившее утро гасило звезды над Аденом. Один раз, если это только был не бред, Андрей увидел каких-то людей, которые не подошли и не помогли, но и стрелять не стали – кому был нужен полудохлый палестинец, у которого даже взять-то нечего, кроме изодранной и перепачканной кровью формы. Обойдется и без пули. Он и так уже на пути к Аллаху.

Несколько раз он падал и, видимо, терял сознание, но каждый раз поднимался и снова брел вперед, что-то бессвязно бормоча и не слыша ничего, кроме звона в ушах и каких-то странных, словно потусторонних голосов, долетавших до него как сквозь вату. Перед глазами мелькали чьи-то лица, ему казалось, что он с кем-то даже разговаривает, но с кем и о чем, понять не успевал, потому что бредовые видения быстро сменялись, как в калейдоскопе… Обнорский не думал о маршруте, потому что не мог думать вообще, тем не менее он, очнувшись в очередной раз, обнаружил себя лежащим в кювете совсем недалеко от поворота на Тарик. Он попробовал встать и не смог, тогда Андрей заплакал и пополз на четвереньках, не чувствуя уже боли в сбитых коленях. Он очень хотел пить, жажда иссушила глотку до боли, казалось, весь рот забит пылью и песком… Пить… Воды… Ну хоть один глоток, а потом можно забыться и уйти к Назрулло, чья фигура несколько раз появлялась перед безумным взглядом Обнорского, – маленький таджик внимательно смотрел на Андрея, но почему-то уходил, не пытаясь ему помочь… Пить… Один, всего один глоточек…

Он уже не мог даже ползти, когда в десятке метров от него затормозила какая-то машина и чей-то голос недовольно сказал:

– Давай быстрее, тоже мне место нашел… Вон зеленый какой-то дохлый валяется… У нас на Тарик десять минут всего, там бы и ссал на здоровье…

Медленно, очень медленно до Обнорского дошло, что говорят по-русски. Он зашевелился и попытался крикнуть, но из горла вырвался только еле слышный хрип.

– Смотри, смотри – этот дохлый шевелится! Илья! Назад! Назад, кому говорю! Не трогай эту падаль, пальнет еще… Новоселов, мать твою!!!

Голос визгливо кричал что-то еще, но Андрея уже переворачивали на спину сильные руки, а секунду спустя он увидел над собой заслонившее все небо лицо Илюхи.

– Андрюха?! Обнорский?.. Палестинец, ты живой? Виталий Андреевич, это же Андрюха Обнорский из Седьмой спецназа! Он ранен!..

Андрей всхлипнул, хотел что-то сказать, но не успел – лицо Ильи завертелось перед глазами, распалось на разноцветные шары, которые лопнули и уступили место блаженной, ласковой темноте.

…Ему не дали насладиться этим долгожданным покоем – чьи-то руки куда-то несли его, тормошили и переворачивали, вытаскивали из черного тумана. Обнорский сопротивлялся и не хотел выходить из него, но руки были сильными и не обращали внимания на его слабое барахтанье. В конце концов Андрей уступил, и черный туман сменился сначала розовым, а потом голубым, счастливого покоя уже не было, потому что сквозь забытье начала проникать боль вместе с осколками каких-то мыслей… А потом к нему пробился голос. Знакомый голос. Кто говорит?

– Не прикидывайся, ты меня узнал. У нас мало времени, слушай меня внимательно…

Конечно, Обнорский его узнал. У его кровати на белом пластиковом стуле сидел полковник Грицалюк собственной персоной и что-то быстро жевал – такая у него была привычка, любил грушник обязательно что-нибудь жевать во время разговора.

– Где я? – разлепил губы Андрей.

– Ты в госпитале министерства обороны, с тобой все в порядке. Пока. Насколько будет в порядке дальше – зависит только от тебя… Ты меня понимаешь?

– Нет… – слабо качнул головой Обнорский.

Грицалюк усмехнулся и потрепал Андрея по лежавшей на простыне руке: