Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Все тот же «газик» около шести вечера добросил их до того места на побережье, где начинался город. Аден дымился сотнями пожарищ, и удушливый запах горелой помойки, смешиваясь с трупно-кровяным смрадом, превращался в труднопередаваемый «букет», ощущавшийся уже на окраине. Поскольку город кольцом окружали горы, над Аденом стояло мрачное, серое марево, которое плохо пробивалось красноватыми лучами заходящего солнца. Андрей и Назрулло с неосознанной надеждой посмотрели в сторону моря, но не ощутили оттуда ни малейшего дуновения ветра. И советских военных кораблей тоже не было…

На этот раз они решили идти берегом моря через Нади Дуббат[69]. Этот путь был, во-первых, немного короче, а во-вторых, ребята инстинктивно оттягивали момент, когда придется снова идти по заваленным разлагающимися трупами улочкам…

До офицерского клуба они добрались быстро – узкая улица, отходившая от Нади Дуббат, была пустынна, в лучах заходящего солнца она вся переливалась тысячами отблесков от усеивающих ее стреляных гильз… Эти красно-оранжевые танцующие блики начали завораживать Обнорского, он смотрел на них не отрываясь, поэтому, наверное, и не заметил вовремя опасности. Ее ощутил Назрулло – маленький таджик с неожиданной силой толкнул Андрея в плечо и закричал:

– Ложись!

Андрей упал на бок, еще не успев ничего понять, над ухом у него коротко ударил автомат Ташкорова, но секундой позже со стороны третьего дома по улочке затрещали ответные очереди сразу из нескольких стволов. Назрулло как-то по-детски ойкнул и упал на пытавшегося перекатиться вправо Андрея. Ствол автомата Ташкорова больно ткнул Обнорского за правое ухо, и Андрей, похоже, ненадолго отключился, потому что, когда он смог поднять голову, к ним уже подбегали три йеменца в гражданской одежде, но вооруженные автоматами. Наверное, их ввела в заблуждение неподвижность тел переводчиков, лежавших на земле, во всяком случае они явно не ожидали длинной автоматной очереди, срезавшей всех троих. Обнорский не опускал палец со спусковой скобы до тех пор, пока затвор его «калашникова» не лязгнул в последний раз… После оглушительной стрельбы у Андрея звенело в ушах, ему казалось, что по улочке еще бродит эхо от его бесконечной очереди… Больше никто не стрелял.

Андрей торопливо поменял магазин на полный и выждал несколько минут – улица была все так же пустынна, и так же посверкивали на солнце гильзы и осколки стекол, как и пять минут назад, но посреди нее лежали три неподвижных тела… Обнорский не знал, кто были эти люди – насеровцы, фаттаховцы, просто горожане, решившие за что-то сквитаться с двумя палестинцами или просто завладеть их оружием. Убитые могли быть кем угодно…

Андрей повернулся к Назрулло и перевернул его на спину. Маленький таджик был мертв – пуля вошла ему аккуратно между глаз, туда, где сходились широкие лохматые брови, за которые Илья иногда называл Ташкорова Леонидом Ильичом…

Не спуская глаз с улицы, Обнорский подхватил Ташкорова под мышки и, пятясь задом, оттащил его за угол здания Нади Дуббат. Там он осторожно опустил тело Назрулло на землю и присел рядом на корточки. Смерть изменила лицо Ташкорова – видимо, от пулевого удара в переносицу произошло кровоизлияние в нос, и он стал намного толще, чем при жизни. Карие глаза неподвижно смотрели в темнеющее небо, Обнорский бережно закрыл их, предварительно оттерев своей кашидой кровь с лица убитого. Потом он взял палестинский платок таджика, закутал им голову Назрулло и попытался вспомнить, как укладывают мертвых мусульмане. Вроде бы их располагали головой к Мекке. Андрей прикинул в уме карту и подвинул тело Ташкорова так, чтобы ступни его ног смотрели в сторону моря. Не зная, что еще сделать, он несколько раз беспомощно оглянулся, неумело опустился на колени, сложил по-католически руки перед собой и шепотом начал читать Фатиху[70]:

– Бисми-Ллахи-р-Рахмани-р-Рахим… Аль-Хамдулиль-Лла Рабби аль-Алямин, Ар-Рахмани, р-Рахим, Малик-Яум-ад-Дин…[71]

Дочитав суру до конца, Андрей выкурил сигарету, тупо глядя на море, потом поднялся и, закинув автомат стволом вниз на правое плечо, пошел прочь. Оглянувшись в наступивших сумерках на тело Ташкорова, Обнорский вдруг почувствовал что-то вроде зависти к Назрулло – тому уже не надо было идти, передвигая измученные, сопревшие ноги, он мог спокойно лежать в теплой пыли и никуда не торопиться…

К посольству он вышел часам к восьми вечера, когда на измученный город уже опустилась ночь. В черном небе ярко горели звезды, равнодушно взиравшие на грешную землю, которую свихнувшиеся люди поливали своей же кровью…

Обнорский сманеврировал так, чтобы выйти к главным воротам миссии через тот же самый пост, что и в прошлый раз, – у него была смутная надежда, что там окажется уже знакомый ему бедуин. Вариант силового прорыва Андрей даже не рассматривал – какой там прорыв, если он обессилел настолько, что не шел, а плелся, шаркая толстыми подошвами по заметавшему асфальт песку. Поэтому Обнорский снова в открытую пошел прямо на пост, надеясь только на удачу…

Но на этот раз версия о «лейтенанте Шухри, прибывшем от полковника Абу Фарраса», не прошла – Обнорского быстро разоружили и, не вступая с ним в переговоры, куда-то повели. Андрей, у которого сложилось неприятное впечатление, что кочевники словно поджидали его, не сопротивлялся, понимая всю бесперспективность этих попыток. Даже если бы он, собрав волю в кулак, и вырубил бы пару абьянских воинов – остальные просто расстреляли бы его…

Его завели в первый от посольства дом – по дороге Обнорский заметил, что дислокация кочевников вокруг посольства несколько изменилась: теперь на ворота советской миссии было направлено штук пять «безоткаток», минимум три «дашки»[72] и даже одна 155-миллиметровая гаубица. Похоже, что за прошедшее с его прошлого визита время обстановка здесь очень накалилась.

Его ввели в какую-то комнату, освещаемую керосиновыми лампами, – Андрей после темной улицы невольно зажмурился, поэтому не сразу разглядел шагнувшего ему навстречу человека в длинной накидке из верблюжьей шерсти. Лишь когда тот заговорил по-русски, Обнорский узнал его и похолодел, понимая, что влип по-настоящему.

– Товарищ Андрей… Как поживаешь? Здорова ли твоя семья?

На него смотрел и скалил белые зубы в издевательской улыбке бывший замполит Седьмой бригады майор Мансур.

– Ты удивляешь меня, переводчик… Сначала ты казался мне умнее. Почему ты надел форму палестинского офицера? Как ты себя назвал – лейтенант Шухри? Очень интересно… Что тебе здесь надо? Ты решил вмешаться в чужие дела? У нас здесь не любят шпионов…

Мансур укоризненно покачал головой и замолчал, ожидая ответа.

– Я… я не шпион… – с трудом выдавил из себя Обнорский. – Меня послали в посольство узнать, какая тут обстановка… У нашего генерала нет связи…

– А почему ваш генерал сам сюда не приехал? Он чего-то боится? – Мансур явно издевался над ним, наслаждаясь растерянностью Андрея и его беспомощностью.

– Я не знаю… Генерал мне не докладывает.

Кто-то из задержавших Обнорского кочевников протянул Мансуру отобранное у переводчика оружие. Мансур понюхал стволы и ахнул в притворном удивлении:

– Йа-лла![73] Из этого оружия много стреляли… В кого ты мог стрелять, переводчик? Только в мой несчастный народ… Это преступление, товарищ Андрей… Ты знаешь, что делают с убийцами по законам шариата?

Обнорский знал, что предписывает убийцам шариат, и поэтому почувствовал, как его левый глаз вдруг задергался в нервном тике.

Наступившую нехорошую паузу неожиданно прервал какой-то шум в дверях, в комнату вошел еще один человек, поприветствовавший всех голосом, показавшимся Андрею знакомым:

– Месэ эль-Хейр, йа мухтарамин![74]

Андрей обернулся – в комнату вошел Кука. Капитан Советской Армии Виктор Вадимович Кукаринцев. Судя по всему, Обнорского он увидеть здесь никак не рассчитывал, поэтому слегка смешался, но тут же взял себя в руки и задал вопрос:

– Ты как здесь оказался?

Андрей сглотнул комок в пересохшем горле и медленно ответил:

– Меня послал в посольство генерал.

– Снова? – удивленно переспросил Кукаринцев. – А зачем?

Обнорский опустил голову и молча уставился на носки своих серых от пыли ботинок, перед глазами у него стояла как наяву фотография Куки и Мансура, беседующих на Арусе… Что же все-таки происходит? Какая связь между бывшим замполитом и переводчиком Грицалюка?

Между тем Мансур решил проявить тактичность и слегка поклонился Куке:

– Возможно, вам лучше побеседовать наедине… Товарищ Андрей явно устал – пусть присядет…