Абель — Фишер - Николай Долгополов

А акцент отца, внешний вид, манеры, да и все остальное? Вслушайтесь даже в его вступление в «Мертвом сезоне». Конечно, даже в нем, отрепетированном, и не знаю, с какого дубля записанном, слышится акцент. Чисто фонетический. У папы к русскому языку было исключительно трогательное отношение. Никак не мог понять, почему нож — он, а рожь — она. В немецком все ясно. Более того, оба слова заканчиваются на букву «ж», но рожь пишется с мягким знаком, а нож — без. Если в письмах отец доходил до слова «нож», он всякий раз задумывался, и несмотря ни на что, на всякий случай приляпывал новенький мягкий знак.

Когда начинал нервничать, проскакивали ошибки. И в падежах, если разозлится, мог запутаться. Моей двоюродной сестре Лиде, когда была маленькой, несмышленой, очень нравилось дразнить папу и доводить до белого каления. Делалось все очень просто, приходила и говорила: дядя Вилли, у меня не выходит задача. Дядя Вилли объяснял. Поняла? И она всегда говорила, что нет. Втолковывал второй раз. Поняла? Нет. Папа начинал кипеть, объяснял в третий раз. Поняла? Нет. Отец разражался потоком негодования, путался в падежах. И Лида радостно убегала, говоря: «Спасибо, я уже давно все поняла!» Но все равно жили мы дружно.

Отец старел. Но я, даю вам честное слово, не видела, чтобы он отдыхал, как другие люди его немолодого возраста — пришел и на диван. Всегда чем-то себя занимал. Читал сидя, спать ложился довольно поздно, вставал рано.

И до последних месяцев была невиданная жажда к получению информации, чего-то нового. А на склоне моих лет я поняла: это — сугубо профессиональное. Столько лет в разведке — отпечаток, прямо генный, отложился, проник в сознание.

Болтать не любил. К нашим разговорам относился терпимо, с пониманием, но сам в них предпочитал не участвовать. Больше слушал. Или это так немецкая кровушка в нем на русскую разговорчивость реагировала? Зато со специалистами, с мастерами своего дела до чего же любил беседовать! Но и тут, по-моему, тоже брало в нем вверх нечто профессиональное. Впитывал ими сказанное, ему неведомое, будто губка. И чем сложнее тема, тем больше молчал, слушал, подбадривал собеседника своими короткими, точными, уважительными вопросами. И люди это ценили, раскрывались. Нет, это все-таки говорил в нем нелегал-разведчик.

Я всю жизнь была поборницей точной информации. Поэтому когда мне попадаются на глаза какие-то непонятно откуда взявшиеся вещи, я этого очень не люблю.

Появились какие-то публикации, где утверждается, будто мой отец работал радистом в Китае вместе с дядей Рудольфом. Никогда в Китае он не был — это на сто процентов выдумка. И даже фотография, которую вы мне сейчас опять показываете — не его. Это и тетя Ася, и Рудольф Абель, и другие разведчики. Только отца здесь нет — есть человек, на него похожий, что совсем не одно и то же.

Из семейных отношений в нашей семье делают идиллию. Прямо Эдем. Но это не совсем так. Семья — крепкая, верная, любящая, но ссоры не исключались. Отец, я говорила, дома бывал вспыльчив. Когда приехал из Штатов, то за 14 лет от заведенных порядков отвык. Маме же нравилось пришедшее после его отъезда всевластие. И в первые месяцы после возвращения ссоры случались чаще, чем когда-либо на моей памяти. Отцу приходилось ко многому привыкать заново. И из всего этого к «Беломору», к которому я его в 1962-м приучила, ему было вернуться легче всего. А уклад жизни, еда, некоторая наша тутошняя безалаберность коробили, раздражали. Мамины естественные потуги прибрать его заваленный бесполезными, с ее точки зрения, вещами столик доводили до белого каления: найти ничего не было возможно. У него появились чисто американские привычки. Маму они обижали.

И тут я вставала стеной. Клялась уехать, оставив их обоих. Они приходили в себя, отыгрывали назад. Постепенно все улеглось, утихомирилось. Я бы сказала, вернулось на прежние любимые места.

Теперь о том, что раздражает меня. Многие люди называют себя хорошими знакомыми и даже друзьями папы. Они и в вас эти мифы вбили… Вы знаете: количество людей, которые несли бревно с Владимиром Ильичом, приближается к тысяче. А число пивших у нас на даче чай из самовара тоже достигает нескольких сотен. Причем чай из самовара мы не пили очень давно: последний раз еще до войны, при бабушке. Папа предпочитал в основном кофе, самовар даже никогда не ставился. Так что если попадется вам где-нибудь чаепитие на даче Фишеров в Челюскинской, можете говорить сразу — вранье!

После смерти папы все кому не лень принялись читать о нем доклады. И легенды никак не состыковывались. Вылезали нелепости. Потом они превращались в части якобы настоящей биографии. Ей-богу, издадите вы, наконец, эту свою книгу, и тогда я скажу, что не зря мы с вами тратили эти наши с вами субботы-воскресенья.

Некоторые чуть не обвиняют нас с мамой: при аресте у отца были найдены письма из дома. В иностранной прессе об этом тоже писали. Но было ли так на самом деле? После возвращения отец об этом ни разу в жизни не заговорил.

Я и сейчас кое-что делаю для журнала «Цветоводство». Давно уже ничего туда не пишу, но раньше писала. Если говорить о том, чем я занималась в цветоводстве, то интродукцией. Есть такой термин. Никакой ландшафтной архитектуры. И никаких садов и парков я нигде не проектировала.

Вот на даче в Челюскинской с детства составляли гербарии. Иногда, когда чувствую в себе силы, собираю соседских детей, учу тому же.

Бывает, мы с Лидой участвуем в выставках. Как-то и призы какие-то нам вручили. Люблю цветы. У отца любимые — ирисы.

И не надо, ради бога, меня снимать. Ужасно не люблю, когда меня снимают.

— Хорошо, не буду.

Но все-таки я сфотографировал ее украдкой. Уже уходящую, уже неизлечимо больную…

Героев и генералов нам тогда не давали

Дмитрий Петрович Тарасов не склонен был много рассказывать о себе. Позволю сделать это за него. Полковник, родившийся в 1911-м, долгие годы работал в контрразведке, дослужившись до начальника отдела. Затем был переведен на ту же должность уже во внешней разведке. Занял ее, когда будущий подчиненный Вильям Фишер находился в американской тюрьме. С 1971-го полковник Фишер — на пенсии, Тарасов, моложе его на восемь лет, дослужил до 1974-го. На мой вопрос, в каком отделе они вместе трудились, Дмитрий Петрович уклончиво ответил, что «в одном, название которого значения не имеет, во внутреннем». Наверное, так.

Работу же Марка в США в самые успешные годы курировал Виталий Григорьевич Павлов, дослужившийся, что в разведке в те годы случалось нечасто, до звания генерал-лейтенанта. Именно он возглавлял Четвертый отдел Четвертого управления нелегальной разведки — американское направление. Под его руководством и готовились нелегальные разведчики для отправки в резидентуру Марка в Штаты.