Путь Наверх - Белогор Юрьевич Седьмовский

немного замедлившись. От колес мгновенно пошел дым, и машина с ревом помчалась по выбранной Заверганом улице. По нему продолжали стрелять, он прижался к рулю, словно это могло защитить его от случайного попадания. Вскоре показался ещё один перекресток, в салоне дул ветер из разбитого дверного окна. Заверган начал было поворачивать, как увидел на той улице стоящий танк, направленный дулом в его сторону. Несколько секунд они словно воевали взглядами – Заверган и дуло танка – после чего он вдавил ногу в педаль газа, и переключил скорость, а танк в свою очередь не замедлил сделать выстрел. Благо, что снаряд прошел мимо. Заверган погнал по совершенно незнакомой улице, думая просто объехать этот танк, но не тут-то было. За ним увязался дрон, летящий в воздухе, и начал по нему стрелять небольшими разрывными ракетами.

– Чтоб твоё появление! – выругался он, и схватил пистолет с соседнего сидения, виляя на дороге, и объезжая другие подбитые машины, которые встречались не так часто. – И как я на ходу должен завалить эту штуку?!

Он решил рискнуть. Либо он, либо этот дрон. Он высунулся из окна, и начал целиться в летающую машину убийства, подал газу, и в момент, когда дрон выстрелил ракетами, резко снизил скорость, больно ударившись затылком о дверь, и сделал несколько выстрелов, при этом продолжая крутить руль, совершенно не следя за дорогой.

– Попал, – вскрикнул он, и сел обратно. Когда он поднял взгляд на дорогу, то лицо его приняло гримасу ужаса, ибо машина мчалась прямо в стену здания, и скорость была приличная.

Пристегнулся ли я, – мелькнуло в последний момент в голове, – Да, пристегнулся. Хвала причинности.

Машина врезалась в стену, нарушая тишину улицы, заглохла. Из капота шел дым, лобовое стекло разбилось, стоял противный запах, по крыше стучал дождь крупными каплями. Заверган ткнулся лицом в руль, лицо его было покрыто кровью, он был без сознания.

К утру, он поднял голову, и почувствовал, что не может открыть глаза из-за засохшей на них крови. Он быстро очистил глаза от грязи и крови, и начал моргать, оглядывать свое тело, а затем окружающую обстановку. Пока он смотрел, то понял, что левый глаз не видит. Он пощупал его, и наткнулся на осколок, который пробил веко, и прошиб глаз, который собственно вытек. С шипением от боли, он выдрал осколок из глазницы, со всей силы нажал двумя руками на больное место, замычав от боли. Когда же она утихла, он первым делом полез в перчаточный ящик (бардачок), и извлек оттуда перекись водорода, и полил на глаз. Его ещё сильнее защипало, он, скрипя зубами, протер медицинской ватой, которую заранее приготовил, и после этого обмотал ранение бинтом.

Он оглядел окружающую его обстановку. Похоже, его никто так и не нашел.

– А спас меня ремень безопасности, – прошептал он, – иначе бы я вылетел, и моя голова разбилась бы всмятку о стену. Выйдя из машины, он сверился с картой. До улиц его района было совсем недалеко, всего пара кварталов.

Заверган шел по разрушенным улицам своего города, прихрамывая на одну ногу – хоть ему пришили новую, он никак не мог к ней привыкнуть – и часто поглаживая забинтованный левый глаз. Внутренний карман плаща оттягивал полицейский пистолет марки June's, ёмкостью на 15 патронов с остроконечными пулями, что заменяло назначение пистолета с останавливающего действия на поражающее, и увеличивало дальность стрельбы и его мощность.

Увидев пустые улицы, воронки от взрывов после обстрела артиллерии или бомбардировки с воздуха, гонимые ветром обрывки газет и объявлений, и черный дым от догорающих заводов, и разрушенные здания, он испытал страх. Впервые за долгое время он испугался. Ему не было страшно, когда он ползал по-пластунски под свистящими над головой пулями, ему не было страшно, когда на него было направлено дуло здоровенной пушки танка, который он уничтожил спустя минуту, потеряв при этом правую ногу. Но он испугался, за то, что он лишился чего-то больше, чем ноги, глаза или руки – их он всегда сможет восстановить, либо найти донора, либо определить по группе крови совместимость тела противника со своим, и провести кустарную операцию – благо навык и оборудование имелись. Но он никогда не смог бы вернуть утрату близкого человека. Нет, он не боялся одиночества, он рос в нем с детства, у него не было матери, он был человеком искусственного происхождения, однако, он боялся быть одиноким.

Он поспешил найти дом, в котором жил до мобилизации и отправки на фронт. Проходя по улице, он видел, как выжившие люди жгли мусор в бочках, и грели руки, как по городу копошились патрули армии, из которой он дезертировал, где-то слышались выстрелы – стычки не прекращались, но противника удалось вытеснить из города.

И вот, он перешёл реку по мосту, перебежал по разбитому асфальту шоссе, и вышел на место, где раньше были клумбы, цветник, который обихаживали старушки, живущие на первых этажах – а теперь здесь было пусто, лишь перепаханная снарядами и облитая кровью земля, укрытая обрывками ткани, платками. Но здание, в котором он жил, было цело. Он бегом побежал туда, ноги его тряслись, в теле началась сильная слабость. Только бы она была жива – мелькнуло в его голове.

Дверь подъезда была оторвана, и покрыта копотью, похоже, всё-таки тут был пожар. Он вбежал по ступеням, и ощутил в подъезде вонь, пахло чем-то сгнившим вперемешку с гарью, похоже тут кого-то сожгли заживо – он уже знал запах горелой плоти.

Ноги подкашивались, пару раз он споткнулся на ступенях, но продолжал карабкаться вверх, тело его не слушалось, словно в страшном сне, когда надо спасаться от чего-то опасного, или сражаться с кем-то, а тело становится ватным, и тебя настигает печальная участь. Наконец поднявшись на свой этаж, он увидел, что дверь его квартиры сорвана с петель, на пороге видна засохшая кровь. Зайдя внутрь он увидел погром, всё было перевернуто, раскидано, шкафы и мебель сломаны, на кухне кто-то вырывал раковину, и сделал из нее подобие печки или мангала, на полу валялись осколки посуды, ложки, стекла на окнах были разбиты, горшки с цветами, которые он с ней выращивал, были разбиты, цветы валялись на полу – кто-то осознанно выдернул их из горшков и раздавил.

– Дикость… Люди никогда не избавлялись от своего архаизма, потому мы и говорим об этом, ругаясь. Мы ещё дикари, мы ещё масса, которую ведет либо вождь, либо духовный лидер, идея, зачастую абстрактная, и которая лишает нас самих себя в определенном движении. Благо, времена