Бриг «Три лилии» - Уле Маттсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Погоди, Туа-Туа. — Он осторожно отодвинул ее в сторонку. — Лучше жди здесь.
— Я пойду с тобой, Миккель.
— Ладно.
Миккель собрался с духом и толкнул следующую дверь.
В узкую щель было видно, как качается от ветра паутина на потолке. Справа виднелся скелет водяного колеса, прикрытого истлевшим кожухом. По ржавым болтам барабанил дождь.
Дверь заскрипела сильнее — показался старый очаг.
В нем тлели угли, а рядом… рядом стояли на кирпиче башмаки.
Туа-Туа стиснула руку Миккеля. На каменной лавке за очагом лежал Цыган.
— Он… он спит, Туа-Туа! — Миккель хотел успокоить ее, но не сумел скрыть дрожь в собственном голосе.
Грудь Цыгана прикрывала драная куртка; ноги были босые, с мозолями от башмаков. Подушку заменял обломок кирпича.
Глаза Туа-Туа расширились от ужаса. Миккель шагнул вперед, к неподвижному телу.
Куртка? Брюки? Где искать? Сталь мексиканского ножа блестела во мраке, словно злой глаз.
— Может, в башмаках? — услышал он шепот Туа Туа.
Миккель присел, не сводя глаз со спящего. Правый башмак… пусто! Левый… Пальцы пошарили внутри и нащупали что-то твердое, холодное…
Молодец, Туа-Туа! Миккель обернулся с торжествующей улыбкой: в руке у него поблескивал ключ.
Он махнул Туа-Туа, чтобы выходила первая:
— Иди, я за тобой.
Несколько шагов — и лошадь будет твоя, Миккель Миккельсон!
Под полом бушевал поток. Сквозь щели проникал сырой запах ила и грязи, гнилые доски прогибались и скрипели так, что…
Тр-р-рах! Правая нога Миккеля провалилась. Он услышал крик Туа-Туа и почувствовал, как острые щепки впиваются в кожу. Словно пила прошлась по колену — тому самому, которое Эббер крюком зацепил.
Из тумана перед его глазами вынырнула рука Туа-Туа:
— Скорей, Миккель! Он просыпается!
Миккель оперся ладонью и рванулся. Есть! Колено горело, как ошпаренное, и он сильно прихрамывал, догоняя Туа-Туа.
— Ах вы, крысы проклятые!..
Огромный башмак пролетел возле самой головы Миккеля и грохнул о стену. Ба-ам-м! Туа-Туа захлопнула дверь.
Миккель подтолкнул задвижку.
Цыган заколотил кулаками по доскам:
— Откройте, козявки, не то я… не то!..
Но голос его звучал очень жалобно. А Миккель уже бежал через двор, через балку — в конюшню!
— Ну, ну, Белая Чайка… — бормотал он, возясь с цепью. — Узнаешь меня теперь?.. Славная моя!.. Все в порядке, Туа-Туа?
— Да, да, живей, он ломает дверь!
— Приготовься, Туа-Туа, сейчас!
Миккель вскочил на спину лошади — будь что будет! прильнул к ее дрожащей шее и крикнул:
— Но-о!
Одним прыжком Белая Чайка перелетела через балку.
Дождь хлестнул Миккеля по лицу — ничего, зато Чайка с ним и слушается его, как прежде. Он схватил Туа-Туа за руку и помог взобраться на лошадь.
— Дверь… сломал… — выдохнула она ему в затылок. Гони, Миккель!
Миккель рывком повернул лошадь, и они помчались к мосту. Цыган бежал к реке.
— Скорей, Белая Чайка, скорей!..
Старые доски на мосту жалобно застонали под копытами. Новый возглас Туа-Туа заставил Миккеля еще сильнее сжать каблуками потные лошадиные бока.
— Ой, Миккель! Он чуть не упал…
Но Цыган в последний момент удержался. Взмахнув руками для равновесия, он прыгнул вниз к бурлящему потоку. Еще прыжок — босые ноги Цыгана уверенно несли его вперед по камням, через реку.
Миккель обмер: Цыган бежит напрямик, хочет перехватить их!
— Белая Чайка, милая, хорошая… Скорее, скорее!..
И тут Цыган поскользнулся. Они увидели, как он ударился о гальку лицом и грудью. Течение потащило его за собой к водоскату, но он встал на колени и успел схватить корни на берегу.
А Чайка уже вбежала в лесок. Молодец, Белая Чайка!
Вдруг от реки донесся пронзительный, резкий крик:
— Сирокко!
Чайка вздрогнула всем телом.
Миккель нагнулся к лошадиному уху:
— Не бойся, Белая Чайка. Скачи скорей!
Но лошадь уже замедлила бег. Она трясла головой, точно невидимая рука держала ее за гриву.
— Сирокко, Сирокко!.. — звал голос с реки, уверенно, властно.
Передние копыта взлетели вверх, грива белым пламенем окутала лицо Миккеля. Лошадь сделала полный оборот и пошла, наклонив голову, к человеку, который лежал на прибрежной траве.
— Сирокко, Сирокко!
Миккель бессильно съехал с лошадиной спины на землю. Бежать! Но ноги точно отнялись. Цыган по-прежнему лежал на траве. Смуглое лицо исказилось от гнева, на щеках блестели капли… но не дождя и не пота.
— Кыш, букашки! — Он угрожающе похлопал ладонью по ножнам. — Али ножа захотелось отведать?
И тут раздался голос Туа-Туа, такой уверенный и спокойный, что Миккель даже удивился:
— Где ты ушибся?
— А тебе что! — Лицо Цыгана скривилось в гримасе. — Забыла, что я детей ем?
— Ногу, да?
Видно, было что-то такое в ясных зеленых глазах под мокрым рыжим вихром, отчего у Цыгана пропала охота огрызаться.
— Вывихнул! — буркнул он. — И нога, и сам — все не так…
Туа-Туа присела на корточки и осторожно коснулась распухшей ступни.
— Надо вправить ее, — сказала она.
Белая Чайка стояла неподвижно, над гривой поднимался пар.
Цыган сердито отвернулся:
— Не прикидывайся, что смелая! Небось сердце в пятки ушло.
— Раз Чайка тебя не боится, то и мне бояться нечего, ответила Туа-Туа.
— А ты, Колченогий? — Цыган сорвал пучок травы и кинул в Миккеля.
Миккель словно очнулся от кошмара.
— Лошадь твоя? — спросил он.
Цыган перевел взгляд с Миккеля на Белую Чайку:
— Скажи сама: чья ты, Сирокко?
Лошадь опустила шею и толкнула его мордой в плечо.
— Видал, Колченогий! — Цыган попытался встать, но скривился и снова лег. — Пять лет назад, когда мы приехали в Льюнгу, Эббер отдал ее мне. За ним деньги оставались, мое жалованье. Обещал смотреть за ней, пока я вернусь. Сам знаешь, как он свое слово сдержал.
Миккель изо всех сил глотал, не пуская слезы на глаза.
— Мы… мы поможем тебе добраться до Льюнги, — произнес он, нахмурившись. — С одним условием. Что ты пойдешь к Синтору и признаешься, как воровал овец и переправлял к Эбберу под видом лам.
Цыган уставился на Миккеля, будто на привидение.
Потом громко расхохотался.
Глава двадцать девятая
ВОЗВРАЩЕНИЕ ТРЕХ БЕГЛЕЦОВ
Постоялый двор купался в солнечных лучах. У причала перекликались куликисороки, в вереске сновали серыми комочками черноголовые гаечки, над крышей летали, посвистывая, скворцы.
Чудесный день! А в доме ничего не замечали…
Боббе лежал в каморке, скулил и отказывался есть и пить.
— А ну как он фортель какой выкинул из-за этой девчонки! — причитала бабушка.
— Чепуха, он же взрослый парень, соображает уже! — отвечал Миккельсон-старший и в десятый раз шел на пригорок звать Миккеля.
Стрелки на заморских часах еле ползли. К полудню солнце спряталось в грозовые тучи. Пророкотал гром, хлынул дождь, и по склонам Бранте Клева побежали мутные ручейки.
Бабушка сидела у окна и смотрела, как пузырится море от ливня.
— И вздую же я его, оболтуса, когда вернется! — приговаривала она, утирая слезы. — Господи, неужто в море ушел?
Она пошла за утешением к сыну. Петрус Миккельсон сидел, как обычно, в своей каморке, но на этот раз забыл запереть дверь.
— Это… это что же такое? — ахнула бабушка, переступив через порог.
На столе стоял красавец бриг с полной оснасткой, чуть побольше аршина в длину. Бабушка прищурилась и нагнулась к самой корме, прочесть название.
— «Три лилии»…
Петрус Миккельсон обнял ее:
— Вот именно, мать, «Три лилии»! Жаль, я не показал его Миккелю вчера. Может, он не…
— Что ты, Петрус Юханнес! — всхлипнула бабушка. Неужто думаешь, он взаправду?..
Миккельсон-старший почесал Боббе за ухом.
— Раз Боббе здесь, то и он вернется, — сказал он.
В этот вечер бабушка выпила ячменного кофе больше, чем обычно, а от каленого ячменя снятся дурные сны. Бабушка металась на кушетке; ей мерещилось, что Миккель идет к ней в больших сапогах и клеенчатой зюйдвестке, изпод которой торчит желтый вихор. Дул сильный ветер, и половик качался, будто корабельные сходни.
«Пришлось, волей-неволей, идти в моряки», — сказал Миккель в бабушкином сне.
«Но ведь я тебе сколько раз толковала: в море опасно, сиди на берегу! Отец вон опамятовался же!»
«Много ты знаешь! — ответил Миккель. — А „Три лилии“?»
С этими словами он повернулся кругом, и бабушка ясно увидела, что ее старый половик уже не половик, а сходни.
Да что же она мешкает? Скорей за ним, дурнем этаким, пока не поздно! И бабушка, как была — в нижней юбке, прыгнула из постели на сходни. Ишь ты, бриг, и название на корме: «Три лилии»! Постой, кто это там на палубе?.. Ну конечно, Петрус Юханнес Миккельсон! В матросской куртке и бескозырке!.. Эй, что он вздумал, мазурик! Ухватился за сходни да ка-ак дернет! Бабушка бултых в воду вниз головой. И пошла на дно.