Стальная империя - Сергей Александрович Васильев

– Обратный – не обратный, но знаете, Николай Александрович, мне кажется, что мы сейчас находимся в положении артиллеристов, когда попадание в цель становится событием вероятностным.

– Предлагаете стрелять залпами и разбрасывать по морю не снаряды, а мины?

– Да. И не одним миноносцем, а всем звеном. Шесть торпед с разницей в углах наводки в пять градусов – это сотня саженей, двадцать саженей между минами… Одна из шести должна попасть.

– Да. Думаю, головной вырабатывает данные для стрельбы, сообщает ведомому…

– Флажками? – прищурился Сакс.

– Да хоть мелом на рубке писать или сигнальному поднимать таблички с цифрами. У вас, Николай Александрович, найдется хоть один толковый сигнальщик, который цифирь не перепутает?

– Надо попробовать, – кивнул тот. – Надеюсь, торпедолов вернется не пустым. Через неделю меня залатают…

– Я готов сам подать рапорт командиру над портом, – улыбнулся лейтенант. – Снова затребую ледокол, торпедолов и мины. Вижу, что вы сейчас не в духе.

– Будешь тут в духе, – нахмурился Николай Александрович, – когда все борта чуть ли не насквозь продраны, и один винт как корова языком… Сегодня ты обычный миноносец, а завтра – подводный. Кстати, вы не слышали, как…

– Говорят, на этот раз сами всплыли, хотя стрельбы еще не проводили. Только через месяц, – пожал плечами барон.

– Вот уж кто и вправду самоубийцы, – фыркнул Сакс. – Фердинанд Владимирович, позвольте поинтересоваться, что вы начищаетесь, как гардемарин-первогодок перед вахтой? Ради кого парад?

– Любезный Николай Александрович! – Барон поправил элегантную, но абсолютно не по погоде, фуражку. – Если я вам расскажу, то вы захотите ее увидеть, а если увидите – влюбитесь без памяти, и мне тогда придётся вызывать вас на дуэль, поэтому ограничусь целомудренным: она дочь священника!

– Из нового, Покровского?

– Нет, из Урадзио хонгандзи.

– Японка?

– Ну-у-у-у, какая же она японка? Японочка! Её зовут Изуми, и она действительно изумительная! Она нашла меня специально, чтобы передать благодарность от супруги японского посла, чью семью я имел честь защищать в Пекине от мятежников и… Николай Александрович, как она изумительно потешно лопочет по-русски!..

– Надеюсь, вы выполнили инструкцию? – снова нахмурился Сакс.

– Вы про приказ докладывать контрразведке обо всех случаях контакта с иностранцами? – вздёрнул бровь Раден. – Я вас умоляю, господин капитан второго ранга! Владивосток – портовый город, здесь каждый второй – иностранец. К тому же… – Раден нервно натянул тугие перчатки, – я хоть и природный немец, но русский офицер, а посему, Николай Александрович, докладывать о своей личной жизни жандарму, хоть он и носит флотский мундир, считаю ниже своего достоинства…

Сакс открыл было рот, но вспомнил унылую физиономию долговязого лейтенанта-контрразведчика, курировавшего миноносные экипажи, над которым подшучивали даже кондукторы, и решил промолчать. Эти новые правила и регламенты, удушающая секретность, атмосфера недоверия и шпиономании, окутавшая в последнее время плотным облаком самый восточный город империи, Саксу тоже не нравились, мешали дышать и чувствовать себя спокойно и уверенно. «Ну и чёрт с ними, с этими инструкциями! – зло подумал капитан. – Этих флотских жандармов скоро станет больше, чем вахтенных офицеров! Пусть сами играют в свои бумажные игры с рапортами и формулярами! А у моряков и поважнее дела найдутся! Вон, винт надо срочно заказывать и с артиллерией что-то решать: штатные тридцатисемимиллиметровые пятистволки сдали, а ни обещанных дюймовых пулемётов Браунинга, ни захваленных пушек Макклина так никто и не увидел… А ведь хвалились даже трехдюймовку каким-то образом впихнуть… А теперь чем воевать? Кулачком грозить супостату? Пусть поищут шпионов среди интендантов! У них там точно гнездо…»

– Барон, подождите, – окликнул Сакс мечтательного лейтенанта, – спросите у своей очаровательной Изуми-тян, нет ли у неё на примете хорошенькой учительницы японского языка? Я обещаю быть прилежным учеником…

Пользуясь паузой между докладами на объединенном совещании МТК и ГАУ, император просматривал списки инженеров и ученых, переселившихся за прошлый год в Россию. Первых пришлось затаскивать на аркане персональных контрактов с пятизначными цифрами, за ними потянулись опасливые ручейки самых отчаянных или тех, кому терять уже было нечего. Но когда приехавшие распробовали хлебушек с маслом, отписали домой восторженные письма, и по Европе, бьющейся в тисках очередного кризиса, покатился слух о возможности переждать «тёмные времена» за пазухой у этих «крейзи рашн», ручейки превратились в полноводную реку, грозящую вот-вот выйти из берегов.

Император пока не отказывал никому. Дефицит производств и квалифицированных кадров в России был запредельным. Поэтому, когда по совету Маши под его руку попросился сразу целый завод American Motor Co из Long Island, что в Нью-Йорке, он дал согласие не раздумывая. Эти мастеровитые парни еще 1896 году соорудили двигатель внутреннего сгорания «American», имевший удивительное сходство с моделями, известными императору из его прошлой жизни. Четырехтактного двигателя с воздушным охлаждением мощностью всего в две лошадиные силы хватало, чтобы приводить в движение 16-футовую прогулочную лодку. Теперь «ковбои», набрав учеников и подмастерьев из местного населения, ваяли всё то же самое, но в сто раз мощнее. Вместе с ними такую же задачу решали ещё восемь аналогичных коллективов. Императору оставалось только выбирать лучшие из решений, более всего соответствующие его личному послезнанию.

А народ всё прибывал и прибывал. Каждый разорённый завод в Европе и Америке превращался в новый трудовой коллектив на Урале и в Сибири. Учить своих под все поставленные задачи не хватило бы и десяти лет, а тут – вот они, готовые, пережившие локауты и банкротства, а оттого – сговорчивые. Бери – не хочу. И он, как провинциальная мещанка, впервые попавшая в столичный магазин с неограниченным кредитом, хапал и хапал ученых и инженеров, техников и мастеров, не имея никаких сил остановиться. Помнил по прошлой жизни, что такое разгромленные фабрики и опустевшие заводы, где не хватает главного технологического звена – хозяина производства, болеющего за дело, и рукастого мастерового, этому делу обученного.

В 1917 году для большевиков, увлеченных мировой революцией, но никогда не работавших на заводах и фабриках, еще не было очевидно, что расстрелять или выслать за границу инженера стоит полушку, а вырастить и обучить – сотни часов и тысячи золотых, во всех смыслах, рублей. Ценнейшие технические кадры тысячами сгорали в огне Гражданской войны, умирали от голода и тифа, эмигрировали, сопровождаемые свистом и улюлюканьем, как, например, Сикорский, услышавший, что его самолётики мировой революции не требуются.

Память об этом чудовищном разбазаривании отечественных кадров заставляла императора трепетно относиться к любому технарю, как блокадники после войны относились к хлебу – стремились собрать каждую крошку и сохранить, даже если сытость уже наступила и магазины-склады под завязку забиты мучными изделиями. Но был еще один резон, который он повторял, стиснув зубы: «Не так важно, чтобы у нас было! Главное, чтобы у