Избушка на костях - Ксения Власова

– Изгнала, – медленно ответила я. – Не чувствую в себе беды.

Слева послышался тихий, беззлобный смешок Кощея.

– Кто же ее в себе чувствует, свет души моей? – Он поднял кубок со сбитнем из калины и хмыкнул: – Люди все больше по сторонам рыщут, думают, лихо – оно снаружи. Мало кто понимает, что беда внутри скрывается, как медведь в берлоге.

Лавка под ним чуть скрипнула. Он потянулся к последнему печатному прянику, оставшемуся на блюдце, но я ловко увела угощение прямо из-под его носа. Кощей заграбастал пустоту. Он с возмущением воззрился на меня, будто не веря, что я способна на такую подлость. Пришел мой черед хмыкать.

– Невероятно голодный медведь, – проговорил Тим, наблюдавший за нами с кривой усмешкой. В споры он вмешивался редко, но мимолетно мог запустить словом, точно камнем. – Кажись, выманенный медом наружу.

Кощей закатил глаза – мол, ну и дети пошли. При этом все равно надулся как мышь на крупу. Сцапал с соседнего блюдечка моченое яблочко и неохотно принялся его жевать, поглядывая в мою сторону с безмолвной укоризной. Перстни на его пальцах то и дело с негромким царапающим звуком порывисто задевали оберег на широкой груди.

Я же с удовольствием надкусила отвоеванное угощение. По языку прокатилась тягучесть меда, смешанная с легкой ягодной кислинкой. Я слизнула сахарную глазурь с вылепленной завитушки и довольно улыбнулась Кощею. Слаще пряника еще не ела!

– Ну будет вам, – миролюбиво проговорила Яга. Взгляд ее, затуманенный дымкой неспешных дум, точно озерная гладь – утренним туманом, не отрывался от пылающего солнца за окном. – Доедай, девонька, и собирайся.

Пряник встал поперек горла, и я едва не подавилась. Ладонь Тима легла на спину и чуть похлопала. Под его нажимом пряник провалился в живот и камнем осел на взбунтовавшемся дне.

– Куда? – кашляя, спросила я. – И зачем?

– Как за ответами однажды явилась, так до сих пор и трясешь меня, точно яблоньку, – мрачно сказала Яга и со вздохом добавила: – На праздник. День летнего солнцеворота сегодня.

Я широко распахнула глаза. Про праздник напрочь забыла. Может быть, потому, что мачеха никогда не отпускала гулять с подружками. Да и подружек у меня отродясь в деревне не водилось. И все же в памяти всполохами огня пронеслись мельком подсмотренные чужие гадания, цветочные венки, сплетенные с любовью и надеждой, залитые водой оплавленные свечи, деревянный кол с колесом, вбитый в землю, и хороводы у костра, наполненные предвкушением светлого грядущего.

Яга так стремительно встала из-за стола, что я, задумавшись, не сразу бросилась за ней вдогонку. Поспеть за наставницей получилось только за порогом трапезной.

– Пусть и Тим с нами пойдет! – жарко выдохнула я с надеждой. – Позову его?

Она скривилась, будто я ей на больную мозоль с размаху наступила, да еще и надавила посильнее. Стены снова пошли рябью, будто взбаламученный омут. Вездесущий Василий Афанасьевич высунулся наружу, поприветствовал меня скрюченным поклоном, а затем беспокойной юлой завращался на месте. Со стороны казалось, будто Яга покрутила костяным пальцем у виска.

– Ну зови, – неохотно бросила она. – Коли сердечка своего не жаль…

Последние слова ударили мне в спину, точно упругий мяч, – небольно, но ощутимо. Я не обернулась, и шорох моих шагов, легких и быстрых, не стих. Пусть Яга не жалует Тима, но ведь и из дома его не выгнала. Относилась к нему с терпением, смешанным с раздражением, – липкая, клейкая основа, которая пропитала любой ее взгляд, брошенный исподволь в его сторону. Так не смотрят на докучливого гостя – скорее, на зажившегося старика, впавшего в беспамятство и требующего ухода.

От этой тяжелой, как кулак, мысли в голове стало пусто и звонко. Я тряхнула волосами, будто скидывая с себя лишний груз.

Почудилось. Привиделось.

– В ступе полетим, – крикнула мне вдогонку Яга. – Метлой сама махать будешь!

Потоки воздуха било о деревянную ступу, точно разбушевавшиеся волны. Они бы давно закружили нас, точно щепку в море, но моя рука с зажатой в ней метлой мелькала в темной синеве со скоростью вязальной спицы искусного мастера. Плечо уже простреливало болью, но подменить меня было некому. Тима зачарованная метла не слушалась, а Яга, усевшись на край ступы, прикрыла глаза и подставила лицо ветру, на этой высоте хлесткому и прохладному. На ее губах играла то ли сонная, то ли довольная улыбка.

Яга улыбалась настолько редко, что с ходу так и не разберешь.

На ней красовалось тяжелое парчовое платье, подвязанное атласным расшитым поясом. В проеме длинных, спускающихся ниже тонких запястий рукавов виднелись сложенные замочком пальцы. Они лежали на коленях, где покоился серебристый, расшитый жемчугом и драгоценными камнями венец – самый дорогой и изящный из всех, что я видела. Его жемчужные нити переливались в лучах заходящего солнца, точно молочные, посыпанные искрящейся пыльцой слезы. Яга чуть поигрывала выглядывающим из-под подола сафьяновым сапожком с меховой оторочкой.

Я оправила свой нарядный, украшенный расшитыми цветами ярко-синий сарафан. В туго заплетенной черной косе шелковыми змеями вились яркие ленты. На груди, под белой, как снег, рубашкой покоилась матушкина куколка. Теплое, нагретое дерево соприкасалось с обнаженной кожей, изредка чуть царапая ее сколом, навсегда оставшимся после первого и единственного падения на твердую землю, но я этого не замечала – за столько лет попривыкла к куколке настолько, что считала ее частью себя. Мне не приходило в голову, что можно снять оберег. Разве станешь рубить палец только потому, что часто занозишь его?

У отдаляющегося, недостижимого, как детская мечта, синего горизонта показалась серебристая извилистая лента, окаймленная широкой зеленой вышивкой с вкраплением коричневых камней. Яга открыла глаза и прищурилась. Улыбка слетела с ее губ, как согнанная со стола кошка, – неохотно, но стремительно.

– Направь ступу к реке, – уверенно проговорила Яга и царственно махнула рукой в нужном направлении. – К правому берегу.

Ступа покачнулась, закрутилась на месте и едва не перевернулась, точно полное ведро воды, нерасторопно вытащенное из колодца. Тим налетел на меня сзади. Одной рукой он обхватил мою талию, а второй вцепился в высокий деревянный борт ступы, удерживая нас обоих от возможного падения. Затем выдохнул сквозь стиснутые зубы над моим ухом, послав по спине дрожь, никак не связанную с холодным ветром. Яга, каким-то чудом не сверзившаяся вниз со своего насеста, тихо выругалась – все так же царственно и с достоинством, а я, прикусив от неожиданности губу до крови, быстро извинилась и посильнее перехватила едва не выскочившую из рук метлу.

Широкий песчаный берег, покрытый зелеными лопухами и редкими колючими кустами, предварял небольшой лесок. Там, в расщелине расколотой надвое молнией сосны, мы и оставили ступу. Даже схоронить ее не попытались – лишь небрежно прикрыли сверху парой еловых ветвей, поднятых с земли.

– Не тронут наше добро, – сказала Яга, надевая на голову венец. Жемчужные нити ласково прокатились по ее скулам, подчеркивая их остроту и белизну. – Гостей не принято обижать. А мы здесь гости, к тому же званые.

Я облизнула губу. По языку прокатился солоноватый привкус крови, и огонь, бегущий по жилам, вскипел шипящей лавой. Кончики пальцев закололо, а в волосах наверняка уже замелькала пламенная ящерица. Яга этого не видела. Она, повернувшись ко мне спиной, уже вышагивала по тропе, ведущей к берегу. В проеме зеленых ветвей проглядывала синяя гладь реки, которую, точно парус, взрезал остроугольный венец Яги.

– Пойдем?

Я обернулась. Позади стоял Тим. Алая рубаха удивительно шла ему, плавно очерчивая широкие плечи. Стройный стан подпоясывал расшитый кушак. Грубые холщовые штаны, заправленные в кожаные сапоги, не прятали длинных и, как я помнила, сильных ног. Нас разделяло меньше шага, а потому мне пришлось запрокинуть голову, чтобы встретиться с Тимом взглядом. В детстве его пробовали дразнить за высокий рост, но быстро перестали: дрался Тим всегда будто насмерть, не жалея ни себя, ни обидчиков.

– Пойдем, – тихо согласилась я. – Только мешок возьмем.

Тим вытащил со дна ступы легковесный холщовый мешок, о содержимом которого я лишь догадывалась. Чуть повела носом, улавливая приглушенный аромат лесных трав и цветов. Тим закинул ношу себе на плечо, и я с легким трепетом вложила свою руку в его свободную ладонь. Он сплел наши пальцы и послал мне улыбку – короткую, согревающую, от которой в голове зашумело сильнее, чем от самой ядреной браги.

Трава под ногами незаметно сменилась рыжим песком, а деревья резко расступились. Перед нами раскинулась полноводная река. Заходящее солнце золотило ее воды,