Румия - Виктор Владимирович Муратов

— Может быть, тетя Вера тебе не понравилась? Напрасно. Она хорошая женщина. Да, Сашок, она жизнь мне спасла на фронте. Ты узнаешь, она добрая.

Так они дошли до своего дома. С балкона четвертого этажа их окликнула тетя Вера:

— Серж! Связной прибегал. В штаб тебя вызывают.

— Эх, служба, служба, — недовольно проговорил отец. — Ну, я скоро вернусь, поиграй пока с малышами. Вечером в цирк пойдем.

Малыши спали. Тетя Вера тихо разговаривала на кухне с соседкой.

Сашка вышел на балкон, посидел, побродил по комнатам, достал семейный альбом, вытащил из него фотокарточку. Долго рассматривал смеющиеся лица матери и Жени, спрятал карточку в карман. Хотел забрать и свою детскую карточку, но передумал, взял карандаш и на обороте ее написал: «Папа, не сердись! Здесь жить я не буду. Уезжаю домой. Милый, дорогой папа. Я тебя люблю, ты хороший, но понимаешь, так лучше…» Сашка приставил карточку к фарфоровой свинке, взял из вазы огромную желтую грушу и незаметно вышел.

На билет у Сашки денег не было. Но он знал, где останавливаются товарные составы…

Как встретят его ребята? Наверное, завтра уже повезут в колхоз дождевальную установку. Хорошо. Сашка успеет. Что скажет Владимир Иванович? А Иринка…

И снова ударяет в лицо Качанову свежий ветер. И опять зеленая земля разворачивается огромной каруселью, уплывает назад. А колеса стучат на стыках и уносят Сашку в Румию.

ТОПОЛИНАЯ ВЕСНА

Рассказ

В тополиной роще, сразу же за казармой, нашли небольшую поляну. Здесь и решили строить клуб. Прямо возле тополей вырыли котлован и заложили фундамент.

В выходной день почти все подразделение вышло на воскресник. Руководил стройкой прапорщик Иван Захарович Бережной — ветеран части и мастер на все руки. Он распределил участки, и работа закипела. Но скоро небо нахмурилось тяжелыми тучами. Ударил раскатистый гром. В роще испуганно загалдели грачи, шумно вздохнули тополя и притихли. Упали первые крупные капли, и сразу, как бывает только весной, обрушился ливень. Пришлось прятаться под навесом.

Работали только машины. Подъезжали самосвалы, царапая кузовами гладкие, словно отполированные, стволы. Когда деревья особенно мешали, шоферы ворчали:

— Наработаешь тут…

Прапорщик Иван Захарович Бережной сидел на перевернутом ведре, попыхивал трубкой и ухмылялся:

— Ишь, не нравится. А ты не лезь напролом-то, забодай тебя комар. — При этом густые брови его ощетинивались, как два дикобраза.

Иван Захарович Бережной — сибиряк. В молодости всю страну исколесил, в тридцать седьмом призвали его на действительную службу. В годы войны прошагал с автоматом от Молдавии до Москвы и от Москвы до Берлина. После войны не захотел расставаться с армией. Так и служит до сих пор в родной части на сверхсрочной. Сколько ему лет? Кто знает. Он, как женщина, — скрывает. На пенсию уходить не хочет. Не любит он слова «запас», «отставка». Пробовал кое-кто советовать: «Шел бы, Иван Захарович, на отдых, малинка в садике…»

— Полезная ягода, малина, — соглашается Иван Захарович, — да хворь-то, она вот тут, на службе, лечится. Всегда человеку нагрузка нужна. Пока пружина работает, жив человек, сними нагрузку — размяк.

Иван Захарович, как и все пожилые люди, склонен к философским рассуждениям. Обо всем у него свое мнение, на все случаи жизни всякие истории припасены.

— Ломит дерево, забодай тебя комар, и кричит: работаю, — кивает он в сторону незадачливого шофера.

Рядовой Корчинов, худой, длиннорукий солдат-первогодок, пытается возразить:

— Вы же сами, товарищ старшина, требуете, чтоб мы быстро все делали. На каждом собрании: наша цель — в кратчайший срок изучить специальность. Даже в прошлую субботу перед кроссом говорили: наша цель — обогнать всех.

Корчинов — наивный парень. Старшину Бережного только зацепи.

— Эх, милок-голубок, — прищурившись, говорит он. — В любом деле поторапливаться надо. Да с головой надо-то. И к цели с головой стремиться надо. Вы вот службу только начали, да и жизнь ваша лишь начало свое берет. А вот послушайте, что расскажу. — Старшина долго раскуривает трубку. Солдаты невольно подвигаются к нему поближе. — Давно то было, а может, недавно. Не в том гвоздь. Факт был. Два брата англичанина никак наследство поделить не могли, что от папаши-капиталиста осталось. Судили-рядили, как быть? Тогда решили кончить спор на лодках. Вроде соревнования, значит. Чья рука первая коснется берега, тому — все богатство. Взяли старт. Плывут, стараются. Совсем уж близко до берега. Вперед старший вырвался. «Ах, забодай тебя комар, — кричит младший. — Не выйдет по-твоему, не уступлю!» Схватил он топор, что в лодке держал. Хрясть! Отсек кисть левой руки и бросил на берег. Его рука первой коснулась берега. Наследство за ним. Добился? Руки нет, и брата родного по миру пустил. Вот тебе и цель, забодай тебя комар. Каждый человек к цели по-своему идет. Иной крошит все на пути, абы своего добиться. А польза-то людям от твоей пользы какая?

Дождь приударил сильнее. Но рокот моторов заглушал его шум. К месту стройки между деревьями медленно полз могучий МАЗ. Вдруг машина зацепилась кузовом за деревцо. Тополек накренился, затрещал. Шофер, невысокий, кряжистый ефрейтор, вылез из кабины, плюнул с досады. Он стоял под дождем мокрый, растерянно оглядываясь. Потом снова сел за руль, прибавил газу. Мотор надрывно взревел, тополек еще больше накренился.

— Стой! — крикнул старшина, подбежал к машине, замахал руками. — Давай назад! Не трогай дерево.

Шофер выключил мотор, вылез из кабины.

— Торчать тут всякий раз? Десять рейсов у меня еще. Маята с этими деревьями. Пустите, товарищ старшина.

Старшина положил руку на плечо шофера. Он улыбнулся и спокойно проговорил:

— Посмотрите, красота какая.

Ефрейтор поднял голову и словно впервые заметил на голых еще ветках махровые тополиные сережки.

— Сами разгрузим и перенесем кирпич.

— Что вы, товарищ старшина, — удивился шофер. — Каждый раз тут мороку разводить.

— Каждый раз, милок-голубок, — спокойно, как ребенку, который не может понять простых вещей, объяснял старшина. — Пусть стоят деревья, радуют глаз. Для себя ведь строим, забодай тебя комар. — И, обернувшись к воинам, крикнул: — За мной!

Шофер почесал затылок, махнул рукой и взобрался в кузов:

— Принимай!

Солдаты стали конвейером. А дождь хлестал крупный, теплый.

Машина уехала. Изрядно вымокшие, воины вернулись под навес. Старшина вытер рукавом мокрое лицо и опять обратился к Корчинову:

— Вишь, навроде с добрым делом тот ефрейтор, а не видит всей красоты земной. Ломи ее, кроши. Разве ж не для вас мы в сороковом эти тополя сажали!

— А где ваш тополь, товарищ старшина? — оживился Корнилов. Может быть, тот?

— Не припомню теперь уж, где мой. Вон их