Эхо тайги - Владислав Михайлович Ляхницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Осторожней, ребята, – уговаривал Вавила. – Не высовывайтесь, а то дурная пуля прихватит.
Во время третьей атаки Гореву показался слишком однообразным шум боя. И крики «ура» неазартны. И стрельба редкая. «Ай да Уралов! Ловко придумал».
Спросил адъютанта:
– Вы поняли смысл демонстрации?
– Так точно, господин подполковник. Они бросают в воду бревешки, создают шум, отвлекают наше внимание, а удар готовят в другом месте.
– Правильно. Бесшумно снимайте солдат и ведите их за деревню в окопы. Там подпустите противника как можно ближе – и сразу из всех пулеметов. Чтоб ни один не ушел.
– Снял фуражку, перекрестился. – Сам бог шлет нам победу…
Вавила тоже отдал приказ:
– Игнат, пробирайся к нашим. Пускай они потихоньку, без шума, идут сюда, к берегу.
Когда ниже мельничной плотины собрался весь партизанский отряд, Вавила подал сигнал к четвертой атаке. Охрипшие партизаны снова закричали «ура» в рупоры. В реку полетели остатки камней и бревешек, но с противоположного берега колчаковские солдаты ответили хохотом.
– Еще поорите! А ну, поднажми, дурачье… Камушки побросайте…
Колчаковцы хохотали, а партизаны продолжали кричать «ура», стреляли, и всплески в реке раздавались все чаще. Вавила поднялся из-за бугра.
– Пора, ребята, Отомстим за товарищей!… За Лушку! – и первым прыгнул с берега.
Используя те же бревешки как плоты, часть партизан перебралась на другой берег Выдрихи. Послышались приглушенные вскрики, хрипы.
Отряд бесшумно плотиной перешел Выдриху, обогнул село и с тыла добрался к окопам. Тут уж не семнадцать человек, а все разом закричали «ура», прыгая в окопы на спины колчаковцам.
Военный устав запрещает кричать «ура» во время ночных атак. Но ни Вавила, ни Жура, ни их друзья не знали устава.
Несколько партизан не участвовали в этой атаке. Они оставались в Ральджерасе.
На поляне горел небольшой костер. Немолодой кержак с окладистой бородой, стоя на коленях, мешал веселкой кашу в ведре. Несподручно мешать левой – правая забинтована и подвязана к груди перекинутой через плечо опояской. Двое тяжелораненых бойцов дремали поодаль на подстилках.
У костра тоже шел «бой». Трое – кто с перевязанной головой, кто с забинтованной ногой – сражались в «шестьдесят шесть». С ними Ванюшка. В руках черноволосого кудрярого Митряя, как звали в отряде Митьку Головко, колода истрепанных карт, с которыми он никогда не расставался. Товарищи смеялись, что эти карты Митьке сунула под крестильную рубашечку крестная мать, когда поп вытащил его из купели. Митька не сердился на шутки. Незлобивый и смешливый, он умел ладить даже с самыми угрюмыми кержаками.
Тасуя карты, Митька спросил:
– Ваньша, как же баба-то твоя теперь? Обревелась небось?
– И тесть, поди, с винтарем по тайге тебя ищет, а винтарь-то пулей заряжен, как на медведя…
– Не нудите. Я свое еще отыграю. И вашему Вавиле припомню за измывку: вишь, подожди, в Ральджерасе посиди, нужно проверить, што ты за человек. А кого проверять? Мне рази можно теперь сунуться в село? Сказывали, тятьку выпустили и он вот-вот объявится дома. А Семша? А эта дура Дунька… Тьфу! Не, я тут останусь. Баста! Сдавай!
– А што, в Ральджерасе жить можно, – не унимался Митька. – Только бы бабу под бок, вроде Ксюхи.
– Заткнись! – Ванюшка сплюнул.
Прошло семь дней как увела его Ксюша из села. Опьяненный ее ласками и каким-то новым, неизвестным ему чувством, Ванюшка не думал о случившемся. Ему было хорошо. Дома зима не зима, лето не лето, а чуть зачнет зариться, отец разом поднимает: «Хватит дрыхнуть. Солнце-то эвон где…» И уж если не дело, так заделье найдет: хоть оглобли тесать, ходь двор подметать, аль прошлогоднее сено переметать. Это зимой. Летом еще хуже – пахать, косить… А тут спи, сколь хошь, и Ксюша рядом. Засунув пятерню под рубаху, Ванюшка поскреб грудь и сказал убеждённо:
– Жизнь у вас тут лучше некуда. Только вот харч не тот.
– Харч и у нас всякий бывает, – отозвался пожилой кержак, – Бывает и с квасом, а ежели разживемся, так и с приварком.
– А страшно, поди, воевать?
– Не особо. У нас командир толковый, и сами мы мужики ничего, Налетим, бывало, на колчаков, стрелим десяток-другой – и разлюбезное дело.
– И чего ты, Митряй, бахвалишься. Прежде чем налететь, надо разузнать: где колчаковцы, сколь их да где у них караулы. Без этого не возьмешь бандюг.
– На-ле-тим, – передразнил Митряя пожилой мужик с перебинтованной рукой. – Видал, што получилось намедни, как мы рты-то поразинули? Скольких недосчитались.
– Да што ты пристал? Не любо не слушай, а врать не мешай.
– И я о том же: помене болтай. Как вот наши-то седни налетят… Хоть бы все обошлось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Притаежное – самое большое село в округе. Здесь волостная управа. Церковь. Начальная школа. Почтарь. Притаежное, как вожак в табуне, а вокруг: по пригоркам, долинам, полянам – раскинулись села поменьше, деревни, деревушки, заимки, пасеки, хутора.
В каждом селе непременно два края: в Рогачево между ними ложок; в Притаежном – речушка Гольянка, где раньше водились гольяны, а нынче только лягушки квакают. Оба склона Гольянки крутые. На одном расположились крепкие старожильческие избы из кондового леса, с кружевной резьбой по карнизам и наличникам, с ярко раскрашенными ставнями, слуховыми оконцами на чердаках, крепкими надворными службами: амбарами, амбарушками, завознями, стайками, клетями. На другом берегу – новосельские срубы кое- где еще без крыш и, конечно, без служб, разве что белешенькая, чуть закоптелая над дверью банешка приткнется где на задах огорода.
Новоселы все больше батрачили. В поле работали бок о бок с хозяевами кержаками, работу не делили, харчевались из одного котла, а приглянется новосельскому парню ядреная кержацкая девка, и парень девке приглянется. Под покровом ночи проберется он в старожильческий край на «свиданку», а утром кержачата притащат его на берег Гольянки. На дерюге какой-нибудь, потому как сам парень ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Приволокут и ну орать:
– Эй, новоселы пузатые! Не ваш ли залетыш?
Пойма Гольянки – место бессчетных боев. Их всегда начинали ребятишки.
– Отдай мои санки.
– А пошто на наш берег заехал?
– Ну-ка, отвесь ему!
Стук, хрясь…
– На-аших бьют!
С горы, на ходу сбрасывая полушубки, поддевки, бежали безусые парни и с ходу вступали в драку. Ребятишки убегали с поля боя и становились зрителями.
Чуть
