Чуть позже зажглись фонари - Мария Степановна Бушуева

И когда «умная Инка» предложила Димону срочно обследоваться, причем в самой дорогой клинике, где работали ее, Инны Борисовны, друзья, которые за то, что она поставляла им буржуазных клиентов, лично ее обследовали и подлечивали бесплатно, Димон согласился. Мне о том, что ложится в клинику, сообщил эсэмэской. А через два дня я получила от него сообщение по электронной почте:

«Я не забыл про знак, о котором только ты одна знала, а теперь знает еще и Анатолий. Он надежный, честный мужик, хотя и отсидел пяток лет, говорит, по ошибке, я ему верю (ты и своей Инне Борисовне веришь, подумала я)… у него даже держу все наши документы на собственность, помру, получишь ведь ты свою законную половину, небось потому и желаешь, чтобы я сыграл в ящик как можно скорее, да нет, вру, ты смерти мне не желаешь, у тебя чувство собственности слабо представлено, в общем-то, по сути, ты бескорыстная идеалистка, таких сейчас уже нет, но вот твоя Антонина Плутарховна, за то что как бы я виноват перед тобой, вполне может мне оттуда наслать что угодно. А в чем я виноват? Ты сама способствовала тому, чтобы я последнее время жил не с вами, а в деревне. То есть фактически отказала мне в супружеской постели. Тебе-то, оторванной от реальности, с твоим вегетарианством, этого и не надо, ты же, как моя мать, рыба и выживаешь не за счет еды или секса, а за счет своей парапсихологии, другими словами, вашей родовой силы. И если она будет направлена против меня, мне каюк. А ведь подсчитай, мне удалось уже продлить себе жизнь на год: с больной руки прошло уже девять лет. Я даже решил сначала, когда подсчитал, и обрадовался, что это я тебе и Аришке нужен и ваша родовая сила мне и продлила жизнь, но потом подумал, что ты ведь несколько лет как разлюбила меня, выбросила из своей плаценты, лишила меня источника своей тонкой энергии. Я стал потому тебе изменять, наверное, чтобы получать на стороне пусть грубо-материальную силу и так выжить – и год себе уже выторговал! А тут я вспомнил, что Аришке-то нашей уже восемнадцать, то есть я ее вырастил – она сама может работать и помогать тебе, то есть я вам уже не нужен, долг я свой перед вами выполнил, и Анатолий, а мужик он очень умный, сказал мне: продлить тебе жизнь, Андреич, может только молодая жена, даже не она, а младенец, и он точно все понял: я могу жить только на чувстве долга, на ответственности, что нужно вырастить ребенка… И собственность – зло. Сам Анатолий знаешь как выжил? Когда я ему сказал по телефону, что обследуюсь в отделении онкологии, у Инки там все свои, лучшие медицинские кадры, он мне сразу рассказал, что, оказывается, у него рак был, он лечился, а, пока лечился, всю свою собственность отдал жене, а сам женился вот на этой, которая теперь с ним, они не зарегистрированы, у нее дочь от первого брака где-то на Севере, молоденькая, но уже одна с ребенком. И полностью выздоровел. А, говорит, если бы с женой остался, с которой у нас сын, давно бы помер. И от тебя мне нужно срочно бежать, он правильно советует! Если, говорит, у нее бабка была колдовка, тебе, Андреич, не выжить… И вообще он толковый мужик, хоть бизнесом никогда не занимался. Вояка бывший, но все верно думает: собственность – это зло, к ней привязываешься, а отдал все – и будешь жить как птица, и любая болезнь пройдет».

От сообщений Димона исходило тяжелое излучение страха и надежды – точно вблизи его ног уже чернела необъятная бездна, а он надеялся через нее перепрыгнуть. Но, может быть, мне все это кажется, успокоила я себя (мне было тяжело даже представить, что его на земле нет), и болезнь у него какая-нибудь пустячная, Димон который год одержим идеей собственного здоровья: живет на свежем воздухе, вдали от города, ест все «экологически чистое», окружает себя молодыми девушками – чтобы от них черпать что? Энергию? Я улыбнулась. Ну, скажем так, их витальный оптимизм. А в последнее время еще и пьет понемногу самое дорогое красное вино, прочитав, что оно что-то там уничтожает и чему-то способствует.

– Аришка, ну-ка объясни мне с точки зрения биохимии пользу красного вина.

Но дочь лежала лицом к стене и молчала.

* * *

Вечером я показала сообщение Димона Юрию и Юльке, приняв их приглашение на чай. В квартире пахло ванилью, кот Матроскин встретил меня у порога доброжелательным мурлыканьем. Чай был хорош, а бисквитный торт, который испекла Юлька, просто чудо как вкусен.

– Так, – прочитав, сказал Юрий, – похоже, Юлька права: Анатолий и подложил Димону девицу, он твоего Димона буквально зомбирует.

– Не дочка ли это его жены? – разволновалась Юлька. – И насколько мне помнится, Анатолий рассказывал Димону, что вообще никогда ничем не болел, а тут вдруг выясняется, что он излечился от рака. Помнишь, мы читали в его «Живом журнале» о знакомстве с новым работником? Все это отдает большим обманом. Если дочка жены – кто определит? Фамилии разные, отчество другое… Они утверждали, когда мы с тобой были в деревне, что она от них пряталась.

– Может, она такая робкая? – засмеялась я, хотя тревога уже подкралась ко мне и встала за спиной, как призрак. И я уже знала: теперь этот призрак будет сопровождать меня повсюду.

– Робкая не прихватила бы чужого пожилого мужа.

– Предположим, она дочь жены Анатолия, – заговорил Юрий. – Тогда, если бы она от них не пряталась, им бы пришлось Димону признаться в родстве, а так, когда он женится, получится как в старом анекдоте про браконьера и егеря. Егерь сурово спрашивает, что браконьер несет на плече, а тот, скосив глаза, вскрикивает: «Ой, кто это?!»

– Весьма убедительно, конечно. Однако есть одно но, – сказала я. – Анатолий косвенно подсказывает Димону, что тому нужно отказаться от собственности и все отдать жене. Но ведь пока жена – я?

– Пока! – произнесли Юрий и Юлька одновременно.

Будут вместе всегда, подумала я, до конца.

* * *

И вдруг Димон исчез. Телефон его был или вне досягаемости, или мой звонок срывался – длинные гудки переходили в короткие, эсэмэски оставались непрочитанными, не отвечал он и на сообщения по электронной почте.

Как часто случается в феврале, начались метели, и пришедший в субботний день посмотреть на Аришку врач, войдя в двери квартиры, сбросил с себя целый сноп снега. В окно Аришкиной комнаты видна была стена соседнего дома – старого, но добротного, летом темно-серого под гирляндами вьющейся по нему зелени, а сейчас словно утыканного огромными клочками ваты. В здании располагалось учреждение, в субботу оно пустовало.

– Так и лежишь все время отвернувшись? – присев на стул рядом с тахтой, спросил Арину врач.

– Да, – ответила она очень тихо, но к нему не повернулась.

– Почему?

– Мне все равно, на какую стену смотреть.

– А если я хочу тебя прослушать?

– Нет, – сказала она чуть громче.

Больше он не смог добиться от нее ни одного слова.

Мы вышли с ним в кухню. Среднего роста, лет пятидесяти пяти, очень спокойный, он производил впечатление вдумчивого человека.

– Депрессия у вашей дочери, ее бы подлечить.

– Она выбрасывает таблетки.

– Ну, некоторая истеричность в ней присутствует, – он снял очки и потер правой рукой глаза, – это тонкое замечание про