Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов

И он, сняв свою войлочную шляпу, медленно почесал голову.

— И трех еще не пропашешь, — заметил кузнец.

— А вон, никитовскую землю какие-то чухонцы тогда купили, так она у них никак не сходила.

— Рано захватили, вот и не сходила.

— Кто ее знает. Мяту эту все сажали.

— Слово небось знают, вот и не сходит.

— Это верно. — согласился Софрон, — как для плода, так и для земли надо слово знать. А кто его нынче знает? Вишь, молодежь-то какая пошла.

Он опять стал смотреть куда-то в сторону, потом, помолчав, прибавил:

— Вот оттого и сходит все на нет. Лесу нет за двадцать верст, земля как зола. Теперь этой прирезанной-то на много ли хватит? Как подати велят за нее платить, она и выдохнется.

— Очень просто…

— За хорошими местами бы иттить…

— Угоняешься за ними, — сказал мрачно коновал, — нынче ты на него сел, а завтра оно из паров выйдет…

— Очень просто…

— Хоть бы годочек попользоваться такою, чтоб сама рожала, — сказал кузнец, — а не гнуть бы спину-то.

— Или бы слово узнать. В старину много слов знали… пошепчет, пошепчет и — готово, загребай.

— Словами-то тоже небось не всегда потрафишь, — сказал Филипп, — а вот у немцев бы отхватить кусок хороший с хорошими местами, это бы ладно было.

— Все равно, и на два года не хватит — рвами пойдет да кочками, — отозвался безотрадно Андрей Горюн.

— Вот кабы места хорошие найтить, да к этому еще слова разузнать. — сказал кузнец, оглянувшись на всех.

Но всё уныло молчали: слова все позабыли, а хорошие места все равно долго трудового народа не выдержат.

1919

Вредная штука

Около шалаша в бывшем помещичьем саду сидели мужики, арендаторы нынешнего урожая, и варили себе кашу с салом в закопченном котелке, висевшем в ямке над огоньком.

— Новым хозяевам мое почтенье! — сказал проходивший по дороге мужичок с палочкой, останавливаясь и снимая лохматую шапку.

Все тоже сняли шапки.

— Что, в собственность к вам отошел? — спросил прохожий, кивнув головой на сад и садясь на перевернутый яблочный ящик.

— Нет, в аренду взяли, — отвечал мужичок, набивавший трубочку.

— Собственность эту теперь прикончили, — сказал другой, сидя на корточках перед котелком с ложкой наготове, чтобы снять накипающую пену, когда начнет уходить через край.

— Довольно, побаловались. Вишь, черти, огородились. Бывало, только ходишь да поглядываешь на него, на сад-то. Сторожей сколько нагнато было. Все боялись, как бы кто яблочком не попользовался. А то они обеднеют от этого.

— Жадность. Не хочется из рук соринки одной упустить.

— Да, держались крепко, — проговорил мужичок с трубочкой. Он закурил от уголька и, сплюнув в огонь, утер рот рукой, в которой держал трубку. — Бывало, за лето человек десять в волость сволокут. Собаки какие были, — по проволоке бегали. А он себе выйдет, прогуляется с папироской и опять пошел газету читать. Спокойно жили.

— Потому священно и неприкосновенно… — проговорил молодой малый, сидевший босиком на обрубке и чинивший рубаху.

— Теперь эту неприкосновенность-то здорово тряхнули.

— Да… вредная штука. Ведь вот, братец ты мой, — сказал мужичок с ложкой, пока у человека ничего нету, он тебе все понимает, к чужому горю отзывчив, из-за копейки не трясется. А как сюда попало, так кончено дело.

— Это верно. У кого два гроша в кармане, тот не задумается половину отдать. А у кого две тысячи, тот скорей удавится, чем тебе десятую долю отдаст. Намедни кум просит рублевку, а у меня у самого две. Что ж, дал… А попроси у богатого…

— Да, штука вредная, это что и говорить. И до чего человека она портит… пока бедный — хорош, а как собственностью обзавелся, набил карман — он хуже собаки.

— Верно, верно.

Все помолчали.

— А яблочек-то порядочно… — сказал прохожий, поводив глазами по деревьям.

— Яблоки есть…

— Мужики-то вас не обижают? Не трясут?

— Нет, малость… у него не обтрясешь, — отвечал мужик с трубкой, кивнув на малого, чинившего рубаху.

— Ядовит, значит? — спросил прохожий, улыбнувшись и подмигнув на малого.

— Ядовит не ядовит, а за свое кишки выпущу, — сказал малый, кончив рубаху и встряхивая ее.

Он встал от костра, потянулся, но вдруг, не докончив движения, быстро присел и посмотрел под яблони в сторону забора. Потом, не говоря ни слова, бросился в шалаш, выхватил оттуда ружье и понесся босиком куда-то по траве, пригибаясь под ветки.

— Ай-яй-яй! Держи!

Затем раздался выстрел и испуганный крик бабы на деревне:

— Чтобы вам подохнуть, сволочи! В малого из ружья стреляют! А! Что ж это делается!

— Ух, и лют! — сказал, улыбнувшись и покачав головой, мужичок, варивший кашу. — Ну, что, попал? — спросил он, когда малый вернулся и повесил ружье в шалаше на сучок.

— На бегу стрелял, — ответил тот мрачно, — выше взяло.

После тревоги разговор возобновился.

— Эх, ежели бы господь дал — ни граду бы не было, ни бури, — уж и сгребли бы денежек, мать твою!.. Прямо бы из нищих капиталистами изделались. Мы бы тогда показали…

— Да, деньжонок сгребете, — заметил прохожий, опять посмотрев на яблони.

— Сами того не ждали. Обчество нам с весны за пустяк отдало, думало, что урожая не будет, а она потом как полезла, матушка, из-под листьев, как полезла!.. Они уж теперь кричат, что мало с нас взяли.

— Глядели бы раньше. Шиш теперь с нас возьмешь, — сказал мужик с трубкой, сплюнув в огонь.

— А как силком заставят?

— Попробуй, заставь, — угрюмо сказал малый, — я уж тогда ружье не горохом буду заряжать… да еще спалю их всех, сукиных детей.

— Были бы деньги, — с деньгами все можно сделать, сунул председателю, вот и ладно. Деньги и виноватого правым сделают. Главное дело, штука хорошая: вот лето посидим, похлебку помешаем, а там по 2 рубля за меру будем гладить.

— Еще больше возьмете, — сказал прохожий.

— О!.. Ну, по четыре.

— По-питерскому?

— Безразлично…

— Нет, не безразлично, — сказал малый, — надо еще в городе узнать, почем там будут. По четыре еще в прошедшем году торговали.

— О?.. Ну, по шесть.

— Денег — уйма…

На дорожке в глубине сада показался какой-то человек. Все замолчали. А малый сделал движение к шалашу за ружьем. Но потом остановился. Это оказался мужичок в рваном кафтанишке. Он шел и, прикрывая рукой глаза от солнца, приглядывался к яблокам.

— Эй, ты чево там шляешься? Что