Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины - Збигнев Войцеховский

Маша упала на еле заметную из зала страховочную сеть, тут же пружинисто поднялась и с сияющей улыбкой поклонилась публике. Поддубный уже не слышал аплодисментов, он все свое внимание отдал этому порхающему существу. Он за секунды по уши влюбился в Дозмарову. С замирание сердца ловил на себе легкий ветерок, когда гимнастка пробегала около него, чтобы выйти на очередной поклон.

Для того чтобы влюбиться, много не надо. Для Ивана было достаточно однажды испугаться за жизнь Маши, пережить с ней в мыслях этот безумный, отчаянный полет из-под купола.

Уже после выступления, поздно вечером, Иван вернулся в цирк. Раньше ему и в голову не могло бы прийти забраться на конструкции для летающих гимнастов. Просто у каждого артиста имелось свое место, к которому он был «приписан». Ивану принадлежал борцовский ковер, гимнастам – цирковое «небо» – купол. А теперь он стоял в темном пустом зале и смотрел вверх на поднятую трапецию и небольшой мостик рядом с ней. Ему хотелось понять гимнастку, глянуть на зал ее глазами, в конце концов, проверить себя. Он не собирался прыгать, лишь хотел подняться на головокружительную высоту. Веревочная лестница призывно раскачивалась рядом.

Поддубный поплевал на ладони и полез по ней. Сперва было неудобно, лестница ужасно раскачивалась, выворачивалась из-под ног. Но Иван тут же вспомнил, как ловко взбираются по ней гимнасты, вспомнил, в чем секрет. Они поднимаются, держа перекладины перпендикулярно туловищу. Дело пошло быстрей. Поддубный не смотрел вниз. Его манили перекладина и мостик под самым куполом.

Насчет того что гимнастическое снаряжение может не выдержать его веса, Иван не беспокоился. Безопасности в цирке братьев Никитиных уделялось должное внимание. Поддубный сам видел, как раз в месяц испытывались лестницы и трапеции. К ним подвешивали груз, вдесятеро превышающий вес человеческого тела. Ну а сам Иван весил не больше, чем два среднестатистических гимнаста.

Наконец он добрался до заветной трапеции, коснулся ее рукой и почему-то тут же подумал, что именно тут стояла Маша, касалась ее своим телом. Прежде чем перебраться на мостик, Иван глянул вниз, даже дыхание перехватило. Огромная высота. Сверху страховочная сетка казалась малюсенькой, словно почтовая открытка. Было непонятно, как можно надеяться попасть в случае падения именно на нее. Поддубный ощутил, как мгновенно вспотели от волнения ладони.

– Она может, смогу и я, – пообещал себе Иван.

Колени подрагивали, когда он перебирался на мостик. Дощатый настил тревожно поскрипывал. Иван выпрямился, его голова почти касалась перекрытия купола. Зал казался сверху незнакомым, никогда прежде Поддубный не смотрел на него под таким ракурсом. Иван представил себе, как выглядит амфитеатр в свете софитов, прожекторов, как несется, сходится к одной точке гул зрительских голосов. Иван отпустил руки, поднял их над головой, закрыл глаза.

Снизу донесся шорох шагов. Иван открыл глаза и увидел на манеже фигурку Маши. Дозмарова стояла, запрокинув голову, и удивленно смотрела на забравшегося под самый купол Ивана.

– Что вы там делаете? – спросила она. Звонкий, как хрустальный колокольчик, голос, казалось, звучал совсем рядом. – Туда без подготовки, без страховки нельзя. Вы с ума сошли. Спускайтесь немедленно.

Поддубный чувствовал себя полным идиотом.

– Я сейчас, не волнуйтесь… – проговорил он, перебираясь на веревочную лестницу.

Наконец тяжело дышавший Иван ступил на опилки манежа. Виновато взглянул на Машу.

– Хорошо, что вас никто другой не застал за этим занятием, – уже слегка улыбаясь, произнесла гимнастка. – Артем Александрович устроил бы вам за такие дела взбучку.

– Но вы же ему не скажете?

– Не скажу. Зачем вам это понадобилось?

– Просто захотелось. Видел ваше сегодняшнее выступление и подумал себя испытать.

– Вы и прыгнуть хотели? Страховочная сеть не выдержала бы.

– Я бы и так спустился по лестнице, но тут вы вошли. Извините, если напугал. Больше не буду.

– Я за вас испугалась. Подумала, решили счеты с жизнью свести.

– С какой стати мне сводить счеты с жизнью? – напряженно улыбнулся Иван, он волновался, стоя так близко к Маше.

– Мало ли чего? Бывает и такое, из-за неразделенной любви например. Хотя это не про вас. Некоторые женщины ваши портреты из журналов вырезают и на стенку вешают. Сама видела. Женщины вас любят.

И тут Поддубный понял, что если не скажет этого сейчас, то, возможно, не скажет уже никогда.

– А я люблю вас, – произнес он.

– Что вы такое говорите? – покраснела Маша.

– Я вас люблю, – повторил Иван.

– И что я должна с этим делать? – прошептала Дозмарова.

– Сказать, любите ли вы меня. Могу ли я на это хотя бы надеяться?

– Так сразу? Прямо сейчас?

– Значит, не любите? И не полюбите? – Иван прикусил губу, а не дождавшись ответа, поставил ногу на веревочную лестницу. – Ну, тогда я полез под купол. Сами же говорили, что из-за неразделенной любви…

Не успел он взобраться и на высоту собственного роста, как Маша крикнула ему:

– Слезайте, я вам кое-что должна сказать.

Иван вновь стоял рядом с Дозмаровой, выжидающе смотрел на нее.

– Это очень странная история, – сказала девушка шепотом. – Когда вы впервые появились в цирке… Тогда у вас еще усов не было, но они вам очень к лицу… – торопливо добавила она. – Мы с подругой вас обсуждать начали, ну, как это обычно у женщин бывает. Говорили-говорили, а потом я ей почему-то сказала: «Вот увидишь, этот мужчина будет моим мужем». Только вы об этом никому не рассказывайте.

Признание ошеломило Ивана, оно показалось ему знаком судьбы. Он взял Машу за руки.

– Так любите или нет?

– Я должна подумать.

Уже на следующий день Иван с Машей вместе гуляли по Киеву. Дозмарова казалась Поддубному такой миниатюрной, как будто ее можно поставить на ладонь или носить в кармане. Маша рассказывала ему историю Киева, показывала древние церкви. Они вместе катались на лодке по Днепру. Иван сидел на веслах, течение ему было нипочем. Маша смотрела на него восхищенным взглядом.

Вскоре их постоянно видели вместе. Иван уже называл Дозмарову не иначе как своей невестой, души в ней не чаял. Они старались вместе отправляться на гастроли. При этом у них так и не было настоящей плотской близости, лишь поцелуи, объятия. Иван берег ее, боялся к ней прикоснуться, следуя старомодному сельскому принципу «только после свадьбы».

На Рождество он даже рискнул свозить ее на родину, в Красеновку, чтобы познакомить с родней. Отец сразу же воспринял Дозмарову настороженно, все еще помнил об Эмилии. А ведь и та и другая были циркачками. Но Маша с достоинством исполнила отведенную для нее роль. Оделась скромно. Вместе с семьей Поддубных сходила на богослужение в церковь. А потом и вовсе растрогала родителей, когда попросила постелить им с Иваном в разных комнатах, поскольку они «еще не венчаны». Максим Иванович просветлел лицом и перед самым отъездом стал называть Машу «донечкой».