Смерть как непроверенный слух - Эмир Кустурица

Пока мы спускались по Скерличевой улице, марихуанное блаженство начало отпускать. Теперь уже этот тайный, блуждающий в крови эликсир вместо того, чтобы вызывать спазмы смеха, сдабривал мозг изрядными дозами паранойи. Показал я Джонни на одно окно и сказал:

- Летом в Сараево жарища адская, и улицы вроде этой пустые. Представь, средь бела дня, эту улицу - и ни души. Когда в прошлом году наступила эта июльская предгрозовая жара, кто-то из жильцов выставил на подоконник проигрыватель и колонки. И зазвучала музыка, которой никто не ожидал. Была это моцартовская «Волшебная флейта», чей звук разлился далеко по призрачно пустынной улице. Ведь люди здесь слушают Моцарта редко, разве что на атеистических похоронах. И когда кто-то на пустой улице слушает Моцарта, это означает, что он хочет освободиться от какого-то громадного напряжения; а не отдаться наслаждению гармонии с космическим порядком, подаренному нам Моцартом.

Похоже, наш гость был впечатлён этой аллегорией грядущей войны, потому что уже на следующий день у Джонни поднялась температура и он не смог встать с постели. То ли его продуло в стылом Министерстве культуры республики Босния и Герцеговина, то ли так нахлобучило Моцартом, грохочущим из окна со всей своей чарующей красотой по пустой сараевской улице, накликая войну. Может, холод пробрал уважаемого гостя до костей, когда он принимал участие в протесте моих приятелей, организовавших забастовку, чтобы капиталисты не отобрали у них навсегда кафану, и это подкосило его иммунитет. Сенка смогла сбить ему температуру своим любимым лекарством. Компрессы с ракией и шиповниковый чай совершили чудо, и Джонни потом много раз вспоминал: „Your mother Senka saved my life, great woman”.

В тот день Джонни остался в постели, а я, в который уже раз, через некоего Миру Пуриватру, чья жена была в родстве с Изетбеговичами, получил приглашение встретиться с президентом Боснии и Герцеговины.

Изетбегович был человеком умиротворяющей внешности. Это впечатление усиливали присутствие беременной снохи и рыжеволосого сына Бакира, с которым мы были знакомы еще со школы. Когда за книгу «Исламская декларация» Алия сидел в тюрьме, мы с Добрицей Чосичем организовали петицию за его освобождение. Это благотворно подействовало на состояние духа находившегося в тюрьме бакирова отца.

- А знаешь, Эмир, мы Изетбеговичи в прошлом были записаны как сербы. Нам Белград ближе Загреба, - сказал Алия, пока его сноха подавала нам кофе с рахат-лукумом.

- Нет, не знал, любопытно, - сказал я, и добавил:

- Все мы смеялись над шутками Чкальи, просто обожали его юмор. Про Нелу Ержишника еще моя мать говорила - «Вот ведь умора!»

- Только вот какая штука, когда видишь, как сербы относятся к албанцам, сразу становится ясно, как мы, мусульмане, чувствовали бы себя в едином государстве?!

Этом он имел в виду договор между мусульманами и сербами, который уже подписал Милошевич и хотел подписать Зульфикарпашич, глава умеренной европейской партии.

- Да, но представьте себя на их месте, им же территория важна, монастыри, лазарев завет[37], тут дело-то нешуточное? - сказал я скорей как адвокат Югославии, чем сторонник сербов.

- Да чушь все это, Эмир, сербская пропаганда. А то, что их албанцы вытесняют, так это чисто демографический взрыв, никто ничего специально не планировал.

Изетбегович-сын пытался убедить меня поменять мои твердые убеждения. Бакира Изетбеговича я помнил с гимназии. Там он на перемене вытаскивал с гадливостью из булки сосиску и, с соответствующей гримасой и театральным «тьфу, мерзость!», нес ее через всю столовую в помойку.

Когда его из-за желтовато-рыжих волос звали: «Эй, Желтый!» - он пытался острить в ответ:

- Я не желтый, я - зеленый! - утверждая свои неколебимые исламские убеждения.

- Хорошо, но как заставить албанцев в Косово платить за электроэнергию? Кто там будет собирать налоги, например? - спросил я. - Насколько мне известно, там важнейшие заводы, первостатейной важности для государства, не работают со времен Тито. Это же все не Милошевич придумал.

Изетбегович посмотрел на меня свысока и объяснил одну важную вещь:

- Мне кажется, что ты, пойми меня правильно, слишком много рассуждаешь. Все это сейчас уже не важно, мы должны думать об основополагающих вещах, - и президент замолчал, как актер, делающий паузу, как раз такую, как надо, чтобы его следующие слова прозвучали весомо:

- Знаешь, Эмир, у сербов больше не будет столько генералов в Боснии. Стоит им привыкнуть к этому.

Говорил он это, думая, что я все передам Добрице Чосичу. Казалось ему, что у того имеется какое-то влияние на Милошевича - что, как вскоре выяснилось, было неверным. Я же сказал ему, шутя:

- Хорошо, но раз уж Босния светское государство, было б логично, чтобы генералы были хорошими военными специалистами.

Не подал он виду, что понял, в чем шутка, в отличие от юмора «Vox»:

- Конечно, логично. А еще логичней, чтоб они были мусульманами!

Если б я продолжил эту беседу искренне, столкновение было бы неизбежным. Не годится гостю в чужом доме устраивать скандалы - подумал я, и стал говорить о своем страхе перед войной. Изетбегович сказал:

- Ну, там видно будет. Мы попробуем все мирные варианты, но если уж придется воевать, то и повоюем. Знаешь, я б не против договориться с сербами. Например, переселить наших из районов, где мы в меньшинстве, на преимущественно мусульманские территории - и то же самое с сербами. Наши живут с нашими, сербы - с сербами, вот тебе и - мирная Босния!

И как это он так собрался переселять народы, когда у нас обычный школьный автобус не в состоянии выехать на экскурсию без безобразной неразберихи?

Источником вдохновения Изетбеговича была Турция. Думаю, все это ему присоветовал кто-то из историков, по подобию известного события из турецкой истории, депортации народов 1922 года. Турки с восточных греческих островов были переселены в Измир, а местные греки - из Измира. Переселение это было произведено в два дня, и благодаря ему мы теперь знаем подпольную греческую музыку рембетико, возникшую в неволе. Не знаю только, было ли ему известно, что тогда, в 1922 году, за эти два дня пострадало 300 000 греков? Спросил я Изетбеговича, боится ли он войны? Он ответил:

- Я боюсь только Аллаха, и верю, что имеется мирное решение для моего и других народов.

Видимо, эта набожность Изетбеговича внушала доверие, а образ страдальца-узника создавал авторитет, поэтому в конце концов он смог отобрать кормило власти у немощных коммунистов товарища Тито. Дети коммунизма уже много лет напоминали администраторов захудалых гостиниц, совершенно неспособных увлечь за собой народ. Единственным из них, имевшим шансы стать вождем в наступавшие грозные времена, был Фикрет Абдич. Творец экономического чуда в Боснийской Краине, позже за свои успехи осужденный и посаженный боснийскими коммунистами в тюрьму, он в эпоху перемен перешел в СДА, изетбеговичеву партию, не представляя себе, что его в ней ожидает. Скорее всего в первую очередь он мечтал о возрождении «Агрокоммерца» и свое участие в выборах президента Боснии и Герцеговины подчинил этой цели, веря, что если у него все получится, он сможет оживить экономическую жизнь в своей Краине.

На первых демократических президентских выборах у СДА было два кандидата, Изетбегович и Абдич. И смотрите-ка, Абдич убедительно победил, получив на десять тысяч голосов больше Изетбеговича. Таким образом боснийские мусульмане отдали предпочтение человеку, символизировавшему живую связь с тем комфортом и эмансипацией, которыми они пользовались в титовой Югославии. И гораздо меньшей была их поддержка Изетбеговича, представителя клерикальной Боснии. Фактом остается, что Фикрет Абдич мог бы стать президентом Боснии и Герцеговины, но этого не произошло. После победы на выборах, на партийном съезде СДА в Тешнье, Абдич вынужден был во имя партийной дисциплины согласиться с тем, что президентом станет не он, а Алия Изетбегович. Об этом ему сообщил легендарный Ченга, секретарь СДА, а в зале среди первых лиц партии сидели хорошо вооруженные парни, одетые в черное и в темных очках, по этому поводу приехавшие из Санджака[38]. Боснийцев же заставили поверить, что у Абдича нет времени для исполнения обязанностей президента. Насколько это неверно, стало понятно во время войны в Боснии. Абдич создал свою армию, вступил в военное противостояние с Изетбеговичем и стал его лютым врагом. Он был не единственным, кто хотел любой ценой избежать войны с сербами. Адил Зулфикарпашич, умеренный мусульманский политик, подписал с Милошевичем договор о ненападении между мусульманами и сербами. Этот договор Изетбегович выбросил в корзину.