Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства - Леонид Влодавец

— У-у-у-оа! — выдохнул Серега.

Попал, потопил, но ход не сбавил, и третий раз услышал:

— О-о-о-о-ой! — а затем какие-то всхлипы, «спаси-бы», липкие и приторные поцелуи.

Вышел «Челюскин» из плена этих жарких потных айсбергов. «Варяг» стал на якорь. Лодка всплыла. Залетные стали как вкопанные. Танки притормозили. Пушки опустили жерла. Все. Мир и тишина. Тикает будильник, весь сумасшедший мир, все его сдуревшие образы исчезли. Теперь — жуткий в своей неопровержимости соцреализм: два полупьяных взмокших человека в полуснятой одежде валяются рядом на смятой постели и не знают, что сказать друг другу.

— Нормально, — первой нарушила молчание Люська. — Вот это трахнул! Ей Богу, не знала… Думала, врет Галька…

— Чего? — пробормотал Серега, остывая и глядя в потолок.

— Ну, про это… Она вообще на себя наплетает: дескать, и того, и этого, и еще с десяток… А потом выясняется — ни шиша. А про тебя не врала. Вообще, не верилось, я думала, художники все чокнутые, насчет нашего дела — без толку. Ты и в очереди не как все, вроде не за пивом, а так, подумать пришел… Стоишь, а сам глядишь куда-то. Я помню, как-то Галька к тебе в очередь пристроилась. Я, конечно, потом у нее спросила, кто да что. Ну, она говорит: «Хахаль запасной». В смысле того, что как некуда идти, так она к тебе. Мне бы такого запасного…

Люська потянулась, мурлыкнула и шмякнула задницей о кровать. Потом деловито стащила все, что на ней еще было надето и, красуясь, пошлепала себя ладошками.

— Ничего, а? Толстовата малость, правда…

— Неважно, — Серега держал про запас дежурную фразу, — хорошего человека должно быть много.

— Точно! Знаешь, а я сейчас совсем ни в одном глазу… Всю усталость сняло. Прямо как Кашпировский, во… Смотрел? Во мужик! Там ему одна дура письмо прислала: «Помогите моей дочери забеременеть…» Хи-хи-хи! Ну а он говорит: «Пожалуйста!» Во дает, да?!

— Ты сама-то «залететь» не боишься?

— Это мои проблемы… Захочу — «залечу». Пока не нужно.

— Сколько тебе лет-то?

— А на сколько гляжусь?

— Ну, на тридцать…

— Врешь, подмазываешься. Неужели? Если честно?

— А что, тридцать мало?

— Да нет… Мне двадцать восемь, вообще-то… Только не смотрюсь я на тридцать, не болтай. Мне вон пацаны, что уже из армии пришли, и то «тетенька» говорят. И когда я с Галькой ходила, все думали, что мы ровесницы.

— Я не думал. Галька уже не такая. Злости много, а сейчас бы уже спала. А ты вон вертишься, болтаешь, еще, поди, нужно…

— А тебе?

— Надорваться боюсь… — ухмыльнулся Серега. — Я же старый, песок сыплется… Сморчок… Сморчок-старичок!

Люська захохотала, навалилась на него бюстом, бедром, погладила по боку.

— Да нет, дедушка, ты еще очень даже… Ты не сморчок, ты боровичок…

— Тебе когда на работу?

— Успею, не просплю…

Люська ластилась все горячее, все назойливее, было ясно — требует продолжения. Ему-то уж было по горло, но, нехотя, вяло, с пустотой в душе, начал гладить и тискать — все равно не отвяжется. На «Варяге» стали расчехлять орудия, разводить пары, залетные похрапывали, танки грели моторы. «Челюскин» давал прощальный гудок. Ну что еще?

Сереге вдруг показалось, что Люська плачет. И правда, из уголка ее глаза вдруг выкатилась слезинка, тоненькая микроскопическая блестка, в которой отражался свет слабенького уличного фонаря.

— Ты чего? — спросил Серега, даже испугавшись.

— Не знаю… — пробормотала она. — Хорошо очень… Никогда так не было! Неужели все взаправду, а?

— Сейчас еще лучше будет, — пообещал Серега и не ошибся, не обманул…

На сей раз вспыхнули оба, одновременно. Хорошо горели, неярко, но тепло.

ГОША УШЕЛ

Вторник, 17.10.1989 г.

Утром, когда Серега с Люськой пили чай и перемигивались, хихикая, неожиданно пришел участковый.

— Это вы с вечера засиделись, граждане, или уже ранний визит? — прищурился участковый. — Я, конечно, очень извиняюсь, только вот что, гражданка Лапина Людмила… Придется вам сегодня зайти в наше учреждение к старшему лейтенанту Зыкину Алексею Сергеевичу. Причем строго обязательно, в четырнадцать тридцать. Вот тут распишитесь. Все ясно? В случае неявки будете подвергнуты приводу. А сейчас советую домой идти поскорее… Мне с Сергеем Николаевичем надо побеседовать.

Нечего и говорить, что Люська довольно быстро выбежала из дома и поспешила к себе. Участковый поглядел ей вслед.

— Сергей Николаевич, удивляюсь вам… Молодой мужчина, солидный, образованный, а с кем путаетесь?! Даже обидно! И небезопасно, кстати. У этой Людмилы, между прочим, подростковая судимость по 146-й, часть первая, а это — разбой. Завлекала мужиков, а два дяди их чистили с применением ножа. И теперь есть сведения, что с преступным миром у нее связи. Кроме того, самогоноварение. Неоднократно — мелкое хулиганство по указу шестьдесят шестого года. Последний указ — тоже уже залетела. А сейчас подозревается вообще… Ну ладно. Это потом. Вы гражданина Корыто на Георгия Петровича знаете?

— Гошу, что ли? — спросил Серега. — Знаю,

— Вчера мы его отсюда, от вас, доставили в вытрезвитель. Что он пил, сказать можете?

— КВН… — немного смущенно сознался Серега и показал на бутылку, стоящую под столом. — Сами знаете, Иван Палыч…

— Понятно. Само по себе это нехорошо. Знаю, что аппарата у вас нет, что брали вы его у Галины. Возможно даже, даром… Но нехорошо, нездорово это. '

— Что случилось-то? — ощущая уже какую-то жуть, спросил Панаев.

— Вы, Сергей Николаевич, — расстегивая планшетку, сказал участковый, — возьмите-ка вот этот листочек и напишите, когда к вам пришли вчерашние гости, кто в каком состоянии, что пили, сколько. Можно было бы вас и к нам пригласить, но жалко как-то. Вы у меня на хорошем счету, особо не шумите, думаю, незачем вам таскаться. Сами знаете, у нас обстановка не больно.

— Да я напишу, — кивнул Серега, — а чего случилось-то?

— А вот напишете — скажу.

Серега изложил на бумаге все обстоятельства вчерашнего посещения, вплоть до появления милиции и «беретов». Гошу и Люську он называл по фамилиям, а Шурика по имени, поскольку фамилию забыл.

— Значит, с Нефедовым вы не знакомы? — спросил участковый, проглядев лист. — Ладно. В общем, так: вчера гражданин Корытов, доставленный в медвытрезвитель, скончался. Отчего — вскрытие покажет. Показания подписали? Подписали. Об ответственности осведомлены? Осведомлены. Понадобитесь — вызовем. Не понадобитесь — не вызовем. Желаю плодотворного трудового дня! -

Иван Палыч ушел, а Серега сел на стул, ошеломленный и обескураженный. Нельзя сказать, что его охватила скорбь и тоска. Просто уж очень это было неожиданно. Жил да был Гоша. Из сорока лет двенадцать отсидел в зоне. Пил, ел, матюкался, иногда ходил на работу, писал стихи. Отчего-то любил Сталина и даже Берию. И очень любил танки, потому что когда-то въехал на них в Чехословакию. И вчера пел «Гремя броней, сильней, чем были прежде…», а теперь вот взял и помер… Где-то в морге его сейчас потрошат, выясняя, чем он наполнил свой желудок перед смертью… Брр! Теперь подозревают всех, кто с ним пил, и тебя, Серега, тоже. Правда, меньше чем других. Этого Шурика, при всех его документах’, больше: нездешний, «слишком уж много ксив», слишком много денег. А еще больше — Люську. У нее — вино, мало ли чего она могла в бутылку добавить, увидев шуриковы купюры. А хлебнул не Шурик, а Гоша. Его-то травить никакого резона не было. У него в кармане и трояк редкость. Конечно, ерунда это все. Не такая уж зверюга эта Люська. К тому же пили они там наверняка из горла, все вместе. Но, конечно, нервы помотать могут. И Сереге, кстати, тоже. У него-то пили из стаканов, могли подбросить, и так далее… Хорошо, если Гоша свернулся просто так, от перебора, а вот если он перед тем, как познакомиться с Шуриком, какой-нибудь суррогат хлестанул, а он потом в смеси с водкой детонировал, тогда долго трясти будут…

Тем не менее надо было идти на работу.

…Облачившись в малярный комбинезон и газетную пилотку, Серега, подобрав нужные колеры, выкрасил три огромных фанерных щита: один — в ярко-красный, другой — в голубой, а третий, самый большой, — в зеленый. На это ушло все время до обеда. После обеда Серега малевал очередные афиши и объявления. Он сидел в комнате своего изокружка, который сегодня не работал, а в это время к зданию клуба подкатывали то небольшие грузовички «уазики», то солидные «КамАЗы». Похоже, кооператив «Спектр» уже начал готовиться к своему «Вернисаж-аукциону», который согласно Серегиному объявлению, он его рисовал для типографии, должен был состояться в будущую субботу. Вывеску и прочее для своего мероприятия привезли сами «спектровцы». Среди них оказалось много знакомых Сереге ребят, периодически кто-то из них забегал, кричал «привет» и убегал снова. «Время — деньги». Когда Серега, закончив свои дела, шел по этажу, то увидел, что кооператоры уже затащили свои ящики, сняли со стен прежнюю наглядную агитацию и уволокли неведомо куда. Сейчас они толпой сгрудились в центре зала, очевидно, прикидывая, как располагать экс-позицию и размещать освещение. Можно было подойти и спросить кое-что, но Серега не захотел. Надо было еще успеть в магазин, а то в ужин можно было остаться голодным. Купил он хлеба, банку рыбных фрикаделек в томатном соусе, а картошка, лук и чеснок были у него свои. Мяса он не покупал уже года три, только пару раз добыл курицу да по стольку же раз колбасу и сосиски, причем не в магазине, а в клубном буфете.