Казанова Великолепный - Филипп Соллерс

Приведенный пассаж — пример цветистого стиля, к которому Каза прибегал в торжественных случаях. Аполлон, третий день, пять часов утра, троекратная смена «алтаря» — настоящий магический ритуал. Каза уже несколько отвык от того, чтобы ему отдавались даром. Девушка носит греческое имя. Зачем-то приплетен Аполлон — законченная идиллия, Каза отвешивает себе порцию земного рая. На память приходит знаменитое незаконченное полотно престарелого Пуссена «Аполлон и Дафна». Очень скоро Каза возьмется переводить «Илиаду». Ариосто, Гомер — высокое общество. Но как не почувствовать, что он усматривает в происходящем эпизод своей собственной одиссеи? Фортуна, посылая то благоприятный, то противный ветер, направляет сухопутное плавание героя среди смертных, он же, несгибаемый, «хитроумный», мечтает вернуться домой, на Итаку, в Венецию. Боги наблюдают за ним. У Гомера бодрость духа поддерживает в Одиссее Афина. А нашему герою в его подвигах на травяном ложе с юной черноглазой музыканткой, с которой он сумел по ладить, помогает Аполлон. Между любовниками лад: это не выразить словами, так захотела природа, и надо не упустить миг удачи.

Скорее, ведь счастье в игре переменчиво, банк в фараоне быстро разлетается. А впереди еще дуэль. Все же Неаполь — место, где Казе всегда везло. Глядя из окна замка в Дуксе на грязный двор, он пишет:

«Все четыре раза, что я живал в Неаполе, судьба была ко мне благосклонна. Явись я туда ныне — околею от голода. Фортуна не жалует старцев».

Не жалует старых лицедеев — да, но к старцу с пером в руках это не относится, его со временем ждут лавры Аполлона.

Среди многих побывавших в Неаполе путешественников (таких, как, например, Виван Денон) есть еще один, вкусивший там величайшее счастье — это маркиз де Сад, который посетил город в 1776 году (Казанова к тому времени уже вернулся в Венецию). Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть его шедевр — «Жюльетту». Де Сад — вулкан, Казанова — зеленый парк. Де Сад с легкостью крушит человеческий род, Казанова его просвещает. Ночь сияет, как солнце. И свет и мрак — антиподы серого обскурантизма. Высказывание про сияющую ночь принадлежит, конечно, Ницше. Эта высшая истина всегда шокирует церковников всех мастей.

Не станем приводить доводы тех, кто противопоставляет Неаполь Венеции (Против Венеции — так и вижу ухмылку Казы). Диапазон суждений весьма широк: от самых резких до самых тонких. Оба города портовые — добро пожаловать под любыми флагами!

(Вспоминаю разговор с Франсуа Миттераном на одном приеме в 1988 году. Его тогда переизбрали на второй президентский срок. Во Франции ему все наскучило, и он на старости лет открыл для себя Венецию. Сказав, что рад познакомиться с «ужасным господином Соллерсом» (смех сидящих поблизости), он сразу же заговорил о том, что как раз читает Казанову (мне бы спросить, в каком издании). Мы сидели рядом на диване, и он, отечески похлопав меня по ляжке, шепнул мне на ухо: «Смотрите, берегите здоровье!» (Я уж думал, он сейчас сунет мне пачку презервативов.) Бывший тут же Октавио Пас скривился и принялся кислым тоном ругать Казу: «Ему не хватает глубины, трагизма…» и т. д.

Миттеран раздраженно перебил его: «Вы полагаете? По-вашему, умение воспроизвести сиюминутное, кипучая жизненная энергия ничего не стоят? А вы что скажете, господин Соллерс?» Я встал на сторону президента — он говорил очевидные вещи. Он уже был серьезно болен, его все утомляло, надоели сумбурные беседы с Маргерит Дюрас, его, как мошку на свет, влекло к светлой Венеции. Мазарине, его дочери, о которой еще мало кто знал, Антигоне его старости, в то время было лет четырнадцать.)

Неаполь Каза взял на рассвете, со стороны Сорренто.

Ну а Салерно — ночная опера.

Там, в Салерно, живут его давняя любовь Лукреция и их общая дочь Леонильда. Леонильде было шестнадцать лет, когда она наблюдала, как «влаготочит» отец; теперь ей двадцать пять, она «ослепительно хороша» и носит титул маркизы, ибо вышла за семидесятилетнего маркиза де ла К., богатого, но страдающего подагрой.

«Семидесятилетний вельможа, удостоившийся прозрения, тридцать лет тому назад был редкой птицей в сицилийском королевстве».

Иначе говоря, маркиз — франкмасон. Они с Казановой обнимаются.

«Мы сели бок о бок и еще раз ознаменовали объятиями свое божественное единение к немалому изумлению обеих дам: они не могли взять в толк, каким образом могло состояться наше знакомство. Донна Леонильда порадовалась тому, что муж ее давно меня знает, о чем она ему сказала, присовокупив поцелуй; почтенный же старец едва не надорвался от смеха. Донна Лукреция, та заподозрила истину, дочь же ее осталась в недоумении и отложила разгадку до другого времени».

Каза и маркиз — братья по «божественному единению». К этому братству прибавляется и земное приятельство. Казанова ни в чем себе не отказывает.

Маркиз де ла К. — человек просвещенный, он много путешествовал, много повидал на своем веку. Женился он в надежде обзавестись наследником. Он еще способен производить необходимые для этого действия со своей супругой (Леонильдой), но ввиду слабого здоровья не уверен, что они увенчаются успехом. Жену он любил в особенности за «ясный ум», такой же, каким обладал сам, хотя старался этого не обнаруживать:

«В Салерно, где никто не блистал умом, жил он с женой и тещей как добрый христианин, разделяя все предрассудки своих соотечественников».

Угадает ли современный, свободный от всяких «комплексов» читатель, что было дальше? Вряд ли.

Дальше много говорится о неком «векселе с отсрочкой на девять месяцев», плату по которому должна обеспечить Леонильда. Каза выступил в роли племенного жеребца, оплодотворив собственную дочь и получив за это вознаграждение. Оставалось пожелать Леонильде и маркизу «хорошенького мальчугана по прошествии девяти месяцев».

Чтобы понять, что произошло, нужно внимательно читать — ничего не сказано прямо, как я только что изложил. Этот эпизод «Истории моей жизни» написан виртуозно. Каза не говорит: «Я сделал ребенка своей дочери, чтобы он стал наследником маркиза». Поначалу можно думать, что маркиз не знает о том, что Леонильда дочь Джакомо, тогда как ему это отлично известно (к вящему удивлению Казы, тот сам ему на это намекнет, отдавая деньги).

Приличия соблюдены (все совершается в загородном доме), маркиз в ту ночь «посещает супругу». Однако «сделка» была заключена заранее.

Джакомо, Лукреция и Леонильда укрылись в садовой беседке. Они вспоминают ночь, которую провели вместе девять лет тому назад. Лукреция тактично оставляет отца и дочь наедине, предостерегая их от «преступных поступков».