Доктор Есениус - Людо Зубек

— Чем могу вас отблагодарить, почтеннейший рабби[30], за что вы в такой поздний час посетили мое скромное жилище? — учтиво спросил Есениус.

— «Милосердием Иеговы и вашего бога прошу вас, высокоученый доктор, спасите мою внучку! — горестно воскликнул рабби, и его голос пресекся, словно его душили слезы.

— Расскажите подробнее, чем я могу быть вам полезен. сказал Есениус, хотя уже догадывался, что разговор пойдет о медицинской помощи.

Раввин прижал руки к груди и умоляющим голосом произнес:

— Моей единственной внучке, моей любимой Мириам очень плохо. У нее камни в почке, и сегодня вечером случился приступ. Умоляю вас ради всего, что вам дорого, удалите ей камни!

Есениус уже хотел было спросить, почему, мол раввин не поможет внучке своей кабалистикой и черной магией, но искаженное горем лицо старика тронуло его сердце.

— Почему вы пришли за помощью именно ко мне, рабби? — сдержанно спросил он. Ведь у вас есть свой доктор, Лев из Левенштейна. А кроме того, вы прекрасно знаете, что врач-христианин не имеет права лечить еврея, не говоря уж о том, что врачи не занимаются удалением камней. Это дело цирюльников.

Нельзя сказать, чтобы с последним он был сам согласен, но это была хорошая, убедительная отговорка.

— Вы правы, высокоученый доктор. Я понимаю, что это занятие цирюльников. Но я не могу доверить жизнь своей внучки, своего единственного сокровища, рукам фельдшера. Да и она говорит, что это для нее равносильно смерти… Вот я и пришел к вам, высоко ученейший доктор, вы моя последняя надежда.

— Дайте своей внучке какое-нибудь успокаивающее средство, которое уменьшит боль, а завтра вечером доктор Лев сможет ею заняться…

— О нет, не отказывайтесь, высокоученый доктор! — воскликнул раввин. — Она не доживет до завтрашнего вечера. Если бы вы знали, как она слаба, какой это хрупкий цветок, вы бы сжалились над ней. Если бы вы видели, как она терпеливо переносит боль, вы бы ни минуты не раздумывали. Камень бы сжалился над ее страданиями! Ради бога, прошу вас доктор, пойдите к ней! Я заплачу вам, сколько вы скажете… Я отдам вам все свое имущество, только пойдите, только спасите мою Мириам, единственную радость моей жизни!

Голос его прервался. Есениус был тронут. Боль несчастного старика была такой искренней, что у него не хватило силы ему отказать.

И он обнадежил раввина:

— Успокойтесь, все будет хорошо.

— Значит, идете? — радостно воскликнул раввин. — Спасибо вам, тысячу раз спасибо, высокоученый доктор! Я знал, что не ошибусь в вас.

— Я не могу идти сейчас с вами, высокочтимый раввин, — возразил Есениус. — Я должен приготовить инструменты. Отправляйтесь домой, не позже чем через час я буду у вас. Где вы живете, я знаю.

— Весь этот час я буду молиться господу нашему, чтобы он внушил вам мысль прийти на помощь к моей внучке. Пусть Иегова услышит мои мольбы.

Когда раввин ушел, Есениус направился к Марии.

— Ты слышала, Мария? — спросил он.

— Слышала, — тихо ответила она. — Что ты будешь делать, Иоганн?

В волнении он несколько раз прошелся по комнате.

— Не знаю, ничего не знаю, — повторил он. — Другой врач на моем месте сказал бы себе: «Ведь это только еврейка!»

— Надеюсь, что ты так не думаешь, Иоганн? Прежде всего это человек.

— Да, человек. Речь идет о спасении жизни. И все-таки— Ты понимаешь, Мария, что это значит? Чем это нам грозит?

Мария посмотрела на него нежным, ласковым взглядом и. тихонько сказала:

— Я думаю о том, чем это ей грозит, Иоганн.

Есениус остановился и опустил голову.

— Ведь речь идет не только обо мне, Мария, но и о тебе. Ты знаешь, что врачи-христиане не имеют права лечить евреев. Но мое положение еще хуже — ведь я личный врач императора. Если император узнает, что руками, которыми я касаюсь его священного тела, я перед тем касался тела еврейки, он посчитает это оскорблением и не только лишит меня места, но и, вероятнее всего, заключит меня в тюрьму.

Упоминание о тюрьме глубоко взволновало Марию. О таком исходе она и не помышляла. Теперь она поняла, что муж не преувеличивает.

— Врач, который лечит еврея, опозорен.

— Знакомство с палачом тоже позор, но ты провел с ним целую ночь, — прошептала Мария в ответ.

Есениус с беспокойством посмотрел на жену.

— Если император и узнает, еврейские талеры все исправят. Хороший подарок Рудольфу, и он смирится… Если, например, евреи поднесут ему какую-нибудь дорогую картину или скульптуру, — в задумчивости проговорил Есениус.

Мария подняла голову. Значит, Иоганн готов идти. Просто он хочет получить ее согласие на тот случай, если произойдут неприятности, которые повлияют на его положение. Чтобы она его потом не упрекала.

Мария сжала руку мужа:

— Зачем рассчитывать только на плохое, Иоганн. А если у тебя и будут неприятности, каждый порядочный человек тебя оправдает, и я никогда не упрекну тебя, Иоганн, наоборот, буду тобою восхищаться. Спасти человеческую жизнь — самая первая обязанность врача. А если это еще связано с опасностью, заслуга врача увеличивается вдвое. Иди, Иоганн!

— Хорошо, пойду! — решительно произнес Есениус. Примерно через час, незадолго до закрытия ворот еврейского гетто, Есениус был перед домом раввина «У каменного льва» на Широкой улице.

По дороге он не встретил ни одной живой души. Евреи праздновали пасху, в каждом доме шла торжественная трапеза, на которой присутствовали все члены семьи.

Молоток у дверей имел форму львиной головы. Есениус трижды постучал. За дверями послышались торопливые шаги, и в замочной скважине зазвенел ключ. Заскрипели петли, и показался мальчик со светильником в руках.

— Вы доктор? — радостно спросил он и повел Есениуса темным коридором со сводчатым потолком в комнату, где его уже ждал раввин Лев.

— От всего сердца приветствую вас! Пусть Иегова сопровождает каждый ваш шаг и увенчает успехом все ваши начинания и в этом скромном доме.

Есениус только теперь внимательно рассмотрел раввина. Это был как будто не тот человек, который тому около двух часов умолял его о помощи. Перед Есениусом стоял не сломленный горем, причитающий старик. Здесь, в своем доме, Лев был исполнен достоинства, даже торжественности.

Он совсем не похож ни на чародея, ни на мага, скорее, напоминает ветхозаветного пророка. Его высокая, стройная фигура подобна тополю. Длиннополый кафтан, доходящий ему до щиколоток, казалось, еще больше увеличивает его рост. В лице преобладают две краски: желтая и белая. Желтый цвет имеет морщинистая, высохшая, будто лишенная крови кожа. Белый — седая борода, спускающаяся ниже пояса, усы в густые брови, словно вытканные из паутины.

Но глаза! Есениус не может оторвать от них взгляда, хотя знает и чувствует, что сейчас не время заниматься изучением физиономии хозяина. И все же то и дело он заглядывает в удивительные глаза старца. Какой благородный взгляд, величественный, властный! Сколько в нем огня, сколько жизни! Раввин уже очень стар, но в глазах у него сверкает неугасимый огонь юности.

Теперь Есениус не удивляется, что суеверные люди приписывают раввину сверхъестественную силу, предполагают, что он создал Голема.

Есениус подходит к постели больной.

Широкая постель с пологом придвинута к стене изголовьем, так что к больной можно легко подойти.

У постели жена раввина, Перль, а рядом с ней — зять, Исаак Коган. Внук раввина, открывавший Есениусу дверь, куда-то исчез. Однако он вскоре появляется вместе с некрасивой женщиной, которую называет «мама». Это дочь раввина Фёгель, мать больной. Имя, означающее «птичка», родители дали ей при рождении, надеясь, что из нее вырастет красавица. И это имя стало для дочери раввина источником еще больших мук, чем зеркало, в которое она смотрелась. Она окончательно смирилась со своей судьбой после замужества. Господь богато одарил Мириам тем, что так скупо отпустил матери. Раввин берег внучку как зеницу ока, она стала для него солнечным светом, озаряющим его старость. Родители в ней души не чаяли, а для сынов Израиля она была источником страданий, ибо они видели ее красоту или слышали о ней и приходили издалека, чтобы завоевать ее сердце. Волосы у нее были чернее эбенового дерева, в глазах светился отблеск небес, а губы напоминали дольки очищенного апельсина.

И теперь этот цветок на семнадцатой весне своей жизни увядал на глазах, а они ничего не могли сделать.

Поможет ли ей доктор, о котором они столько слышали?

От постели неслись приглушенные стоны. Глаза больной были закрыты; казалось, она не слышит, что делается вокруг.

— Чтобы умерить боль, мы дали ей маковый отвар, — сказал раввин Лев, озабоченно переводя взгляд с Есениуса на свою внучку.

Есениус огляделся. Комната была маленькой, большую часть ее занимала кровать. Рядом с нею стоял небольшой столик, на котором были расставлены кружки с отварами и пузырьки с лекарствами.