Князь ветра - Леонид Юзефович

Тургенев шагнул к своему месту и наткнулся на упершееся ему под вздох револьверное дуло.

— Вернитесь, мы ни для кого не делаем исключений,-бесстрастно проговорил высокий палладист.

Его товарищ тем временем взял на мушку Зейдлица, который предпринял попытку незаметно зайти к ним в тыл.

— Да не будут они стрелять! Ну их к черту, надоело, — сказал Шахов.

Он решительно направился к столу. Ни окрик, ни щелчок взводимого курка его не остановили. Момент был опасный. Иван Дмитриевич выхватил револьвер, прицелился в высокого, метя по ногам, чтобы не убить, а только ранить, но, когда палец уже ошутил холодящее душу сопротивление спусковой пружины, низенький в прыжке успел снизу ударить его по запястью. Грохнул выстрел, серебряная пуля срикошетила от вентиляционной решетки под потолком и с густым шмелиным жужжанием отлетела в угол. Завизжали женщины, осыпавшейся побелкой Елене Карловне запорошило волосы. Эта мгновенная седина состарила ее лет на двадцать.

— Последний раз предупреждаю, — все так же бесстрастно сказал высокий, глядя, как его напарник выкручивает из пальцев Ивана Дмитриевича еще дымящийся револьвер, — извольте стоять смирно, и мы не причиним вам ни малейшего вреда. Никому из присутствующих ничто не угрожает, кроме… Кроме вас, господин Килин, Ведь это вы убили Николая Евгеньевича.

— Я-а?

— Во всяком случае, один раз вы пытались его убить.

— Я? Николая Евгеньевича?

— Возможно, я и поторопился обвинить вас в убийстве, мы-в этом еще не уверены, зато нам точно известно, что именно вы были тем кучером в маске, который вечером двадцать пятого апреля, на Караванной, стрелял в Каменского, но промахнулся.

— Вы меня с кем-то спутали, — с принужденным смешком сказал Килин.

— Иными словами, вы это отрицаете?

— Отрицаю напрочь. Ничего такого не было и быть не могло.

— Тем хуже для вас, своей ложью вы усиливаете наши подозрения. Если вы не убивали Николая Евгеньевича, советую честно признаться в том, что пытались его убить. Это в ваших интересах.

— Да не пытался я!

— Тогда будьте добры объяснить, почему «Загадка медного дьявола» до сих пор не поступила в продажу.

— Какое отношение имеет одно к другому? — Отвечайте, пожалуйста.

— Пожалуйста, — пожал плечами Килин, — тут нет никаких тайн. Просто я решил попридержать эту книжечку, пока не разойдется предыдущая. Покойный что-то с ней перемудрил, и она раскупается медленнее, чем другие.

— А может быть, вы не хотите предавать гласности проделки этих фанатиков из Священной дружины?

— Что за ахинея! С чего вы взяли?

— Догадаться нетрудно, вы же сами являетесь членом этой организации. Гласность вам ни к чему.

— Вы хотите сказать, — вмешался Иван Дмитриевич, — что все написанное в «Загадке медного дьявола» — правда?

— Не все, но многое. Вы, господин Путилин, знаете это не хуже нас.

— А почему вы взялись расследовать убийство Каменского? Не потому ли, что он -ваш товарищ?

— Был, — согласился высокий.

— Палладист Бафомета?

— Да, хотя сам он о себе так не думал. Многие наши друзья даже не подозревают, чьей воле они подчиняются и к какой цели направлены их усилия.

— Что это за цель? — спросил Тургенев. — Я знал покойного еще студентом и сильно сомневаюсь, чтобы…

— Постойте, — прервал его Иван Дмитриевич. — Начнем не с цели, а с воли. Чья она?

— Того, — ответил высокий, — кто для одних существует как Бафомет или дьявол, для других — как Чжамсаран.

— Чего вы их слушаете?-опомнившись, вскрикнул Килин. — Это же сумасшедшие! Не видите, что ли, что они сумасшедшие?

— Что ж, всему есть предел, — проговорил высокий палладист своим лишенным всяких модуляций голосом. — Считаю до трех. Если вы не сознаетесь, что вечером двадцать пятого апреля пытались застрелить Николая Евгеньевича на Караванной, мы больше не поверим ни единому вашему слову. В таком случае нам придется признать вас виновным не только в покушении на убийство, но и в убийстве как таковом. Пока что вам вынесен условный смертный приговор. Со счетом «три» он становится окончательным и будет приведен в исполнение немедленно.

— Господа, что вы стоите? Эти сумасшедшие убьют меня! Господин Путилин, сделайте же что-нибудь!

— Что? Я безоружен, — бессильно стиснул кулаки Иван Дмитриевич.

— Не бойтесь, бейте их! -призывал Килин, сам, однако, ничего не предпринимая. — Вас много, они не посмеют стрелять!

Его голый, как у буддийского монаха, череп покрылся испариной. Он стал выкликать своих знакомых по имени, но те молча отводили глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом.

— Пристрелю первого, кто двинется с места, -прохрипел низенький и, показывая, что это не пустая угроза, пальнул себе под ноги.

Брызнули щепки паркета, поплыл дымок. Все притихли, ожидая развязки со жгучим, а то и с циничным интересом.

— Один… Два, — начал считать высокий.

Давно, точнее, с того момента, как он встретил у подъезда Гайпеля, Иван Дмитриевич предвидел, что сегодня эти двое обязательно здесь появятся, но все равно было чувство полной ирреальности происходящего. Он покосился на соседей. Кто-то крестился, кто-то поглядывал на часы. Вдова и Елена Карловна пожирающими глазами смотрели на Килина, губы Довгайло кривились в блудливой улыбке всезнания. «Тулбо», — прочел Иван Дмитриевич готовое сорваться с них слово.

Подходить к окнам было запрещено, он и не подходил, но издали, даже сквозь отражения в стеклах и сквозь тьму безлунной и беззвездной ночи, легко угадывал то место, где вознесся над городом купол Святого Исаакия Далматского. Творение Монферрана, варварской копией которого, как писал Каменский-старший, был храм Майдари в Урге.

— Два с половиной…

— Подождите, — сказал Килин совершенно иным, чем прежде, тоном, так спокойно и деловито, что натуральность недавней истерики заставляла предположить в нем недюжинный актерский талант. — Сколько вам лет? — спросил он после паузы.

— Как? — не понял низенький.

— Я спрашиваю: сколько вам лет?

Казалось, он издевается над ними, намекая, что забава им не по возрасту, но Иван Дмитриевич слишком хорошо знал, каким должен быть единственно верный ответ на этот вопрос, чтобы дальше все двинулось по накатанной колее: «Откуда вы пришли?»— «Из вечного пламени». — «Куда вы идете?» — «В вечное пламя».

Прозвучала первая фраза пароля, но отзыва не последовало. Оба палладиста молчали. Килину пришлось трижды задать свой вопрос, прежде чем низенький наконец ответил так, как нужно:

— Одиннадцать.

— В самом деле, — шепотом сказал Тургенев на ухо Ивану Дмитриевичу, — такое впечатление, что они сбежали из сумасшедшего дома.

— Одиннадцать, одиннадцать, — неуверенно повторил высокий, не зная, видимо, что теперь делать.

Килин доказал им, что принадлежит к одному с ними лагерю, а они ему— что являются теми, за кого себя выдают. Дальнейшими репликами пароля можно было пренебречь.

Давая понять, что лучше бы поговорить без посторонних, Килин повел глазами в сторону двери, но чего-то, как видно, он все же не предусмотрел. Револьверное дуло вновь твердо уставилось ему в грудь.

— Нет, — раздалось из-под маски, — говорите здесь. Больше вам не удается нас обманывать.

Гдава 7

Цитадель

31

Иван Дмитриевич так долго укутывал ноги пледом, что Сафронов не выдержал:

— И что? Сознался Килин или нет?

— А куда было ему деваться? Как умный человек он предпочел не играть с огнем и выложил все начистоту. Пришлось признать, что вечером двадцать пятого апреля он стрелял в Каменского на Караванной.

— Надеюсь, вы нам объясните, зачем это ему понадобилось.

— Само собой. Но сначала сварим-ка мы еще кофейку.

Из записок Солодовникова

Утром меня не предупредили, что всего через несколько часов мы увидим Барс-хото, цитадель открылась передо мной внезапно, в считанные секунды полностью выплыв из-за склона соседней сопки. Я восхитился тем, как ловко укрыта она в проеме холмистой гряды. Пять минут назад ничто здесь не намекало на ее присутствие, даже полоски обработанной земли далеко в стороне, на равнине, стали заметны не раньше, чем сама крепость. В бинокль хорошо видны были квадратные башни, извилистый гребень стены с равномерной линией зубцов. Стена с восточной пластичностью применялась к рельефу, то всего на несколько кирпичей поднимаясь над уступами скал или вовсе оставляя их нетронутыми, то заполняя впадины между ними сплошной кладкой в три-четыре человеческих роста. Она не попирала вершину холма, как стены западных твердынь, надменных в своей самодостаючмости, но любовно вливалась в его изгибы, так что временами трудно было понять, где проходит граница их тел. Основание стены строители всюду выложили из камней, выше иногда шел сырцовый кирпич, иногда глина, а чаще то и другое вместе, вперемешку с пластами известняка и глыбами черного базальта.