Поведай сыну своему - Михаил Белиловский

Спустя некоторое время вагоны загромыхали, поезд замедлил ход и остановился. На перроне шумно, народу много, видимо, станция крупная.

Опять напряженное ожидание. Долго ли он простоит? Выйти на перрон? Там могут проверить документы, а их нет.

Внезапно открывается дверь тамбура и в проеме появляется фигура немецкого солдата с автоматом на груди.

"Ну, кажется, все - приехали", - мелькнуло у Менделя в голове.

Пиня резко вскочил и, заложив за спину руки, прижался спиной к стенке, как бы ища у нее защиты.

У Менделя был уже опыт на такой случай. Главное не выдавать ни капли волнения. Спокойствие и еще раз спокойствие. Мендл встал и стал подчеркнуто медленно собирать пожитки, с трудом сдерживая предательскую дрожь в руках. Все резервы его волевых возможностей были стянуты воедино. Он стал лихорадочно вспоминать немецкие слова из своего скудного запаса, чтобы объяснить их пребывание в вагоне. Но немец не собирался его слушать. Вначале он молча наблюдал за ребятами, потом его терпение лопнуло - побагровел и заорал во все горло:

- Raus! Vervluchte Sсhweines! Raus!13

Он в ярости вскочил в тамбур и, замахнувшись прикладом автомата, вытолкнул на улицу ребят вместе с вещами через противоположную дверь, которую ребята успели вовремя приоткрыть.

Солдат с грохотом, деловито закрыл тамбур и удалился. Поезд, пока он стоял, отделял их от опасного, людного перрона, и это обстоятельство нужно было немедленно использовать. Рискнуть и сесть в другой вагон смысла не было, так как тот же солдат, который, возможно, обслуживал весь состав, второй раз с ними церемониться не станет.

Ребята быстрым шагом пересекли несколько путей, забитых вагонами, составами и вошли в лесопосадку, которая тянулась вдоль дороги. Они примостились на штабелях шпал на расстоянии сотни метров от станции.

Дождь со снегом шел, не переставая. Они промокли насквозь. Искать где-нибудь пристанище было опасно. Холод вызывал непрерывную дрожь. Сидели на шпалах и ждали темноты. Временами вскакивали, притоптывали на месте, размахивали руками, чтобы как-то согреться.

- Ну, что будем делать? - спрашивает Пиня. - Вижу, мы можем здесь долго просидеть и совсем окоченеть. Нужно узнать, что это за станция. Посиди, я сейчас.

Недалеко от станции к поселку подходила дорожка. Пиня решил выйти на эту дорожку и у кого-нибудь спросить, на какую они попали станцию. Пини долго не было, и Мендл уже серьезно забеспокоился. Неожиданно он услышал шаги совсем с другой стороны. В первый момент он напрягся, но, увидев Пиню, успокоился. Пиня дождался на дорожке одинокой старушки и разузнал у нее все, что мог.

Положение их оказалось неожиданно сложнее, чем можно было ожидать. Это была железнодорожная станция Жаков, последняя на тупиковой ветке. Дальше железной дороги на восток не было, и для того, чтобы осуществить свой план, нужно было вернуться назад на ближайшую узловую станцию, чтобы попасть на другую ветку.

До наступления темноты делать было нечего. Но оставаться у этих шпал под открытым небом нельзя было из-за сильного ветра и обильного дождя со снегом.

- Давай попробуем где-нибудь переночевать. Просушимся, поспим, подумаем, а потом видно будет, - сказал Мендл.

- Видишь, как снуют здесь полицейские. Это рискованно. Подождем до вечера. Терпи.

Пиня говорил и внимательно смотрел в сторону станции, куда подходил состав с несколькими пассажирскими вагонами. Некоторые из них были с разбитыми окнами и помятыми боками. Похоже, они были пустые.

- Мендл собирайся, быстрее, надо возвращаться на узловую.

- Ты что, еще светло ведь!

- Рискнем. Неизвестно, когда будет следующий. Вставай, пошли.

Быстрыми решительными шагами они приближаются к поезду и садятся в один из разбитых вагонов. Здесь гуляет ветер, но есть все же крыша над головой. Поезд шел обратно на запад медленно и часто останавливался.

С рассветом они увидели через разбитые окна белые заснеженные поля. За одну ночь выпало столько снега, что земля почти полностью скрылась под его покровом. Порывы ветра заносили обновляющий, бодрящий запах зимы.

- Смотри, сколько снега навалило, - заметил Мендл, потом задумчиво добавил: - Эх, сейчас бы погреться и поесть. Пиня, скажи, много сала в твоей сумке, или экономить надо?

- Дней на пять хватит, а там видно будет.

Мендл вспомнил, как года три тому назад, в один из ярких морозных дней, комсомольская организация школы решила организовать лыжный 12-километровый поход из Ружина в Весиловку. Руководителем этого похода был молодой учитель математики. На подходе к Весиловке все уже порядком устали и проголодались. Молча добрались до местной школы, где должны были остановиться. Заняли один из классов и стали греться у печки. Пообедали, стали обмениваться впечатлениями. От усталости, сытости и тепла всех разморило. Учитель пошел в сельсовет, чтобы, как было ранее договорено, по телефону доложить о благополучном прибытии в Весиловку. Спустя некоторое время вернулся и сказал, что райком комсомола настаивает на том, чтобы вернулись сегодня, поскольку завтра, как было известно, обмен комсомольских билетов. Никакие разговоры о том, что похолодало и что время уже около 2-х часов, не помогли. Ребята поворчали немного и собрались в обратный путь.

А мороз к вечеру все усиливался. Все двенадцать километров маршрута тянулись по чистому полю, где не было ни одного деревца, чтобы укрыться от ветра.

Вышли на дорогу в поле. Встречный ветер гнал снежную крупу, которая довольно ощутимо била в лицо. Впереди все заволокло. Дальше пяти метров ничего не видно было. Первую половину пути шли молча и тяжело, но без происшествий. Наступили сумерки, появилась опасность потерять дорогу, заблудиться.

Вдруг в голове колоны шум. Учитель сам не выдержал такого напряжения. Неожиданно он остановился, присел и свалился на бок в сугроб. Связали лыжи и положили на них руководителя похода. Нужно было доставить учителя домой как можно быстрее. Кто знает, что с ним? Кроме того, он может замерзнуть.

С трудом доставили учителя домой, потолкались там у его дома, пока жена и соседи привели его в чувство, и стали расходиться по домам.

Мендл вваливается на порог своего дома - замерзший, голодный, руки и ноги бесчувственны. Мать бросается к нему и не знает, что с ним раньше делать: то ли раздевать, то ли растирать руки и ноги, или накормить. Сестры радуются пропавшему брату. Мендл сразу почувствовал чудодейственный запах пухлых оладьев из гречневой муки и шкварок из гусиного жира. Как же он раньше не видел, не ощущал этого сказочного, домашнего рая, в котором он постоянно жил!? Тепло, светло, родные лица. Стол, уставленный солеными, нежно-салатового цвета тонкими огурчиками, аппетитно поблескивающими своими пузырчиками в остро пахнущем рассоле и покрытыми стеблями укропа. А рядом из большой фарфоровой посудины тонкой струйкой вьется пар. Там картошка в мундирах. Если разломать одну из них пополам, то она дивно искрится своей рассыпчатостью. Непременный спутник картошки - серебристая селедка с толстой жирной спинкой, искусно украшенная белыми кружочками репчатого лука. Свежая, недавно приготовленная домашняя колбаса вызывала своим тонким чесночным запахом приступ сильного, но вместе с тем здорового голода, исходящего, казалось, из самого источника нашего существования, расположенного глубоко в чреве, за солнечным сплетением. И еще мамой выпеченный круглый, с румяной, хрустящей корочкой, пухлый черный хлеб, который (в этом не могло быть никакого сомнения!) дышал, словно живое существо!

Над всеми этими яствами торжественно возвышался размеренно шумящий под раскаленными углями и нарядно поблескивающий своими боками самовар. Он не просто шумел, он играл, перебирая свои высокие и низкие ноты, удлиняя или укорачивая время звучания каждой из них, а то и накладывая одну на другую. Иногда он о чем-то шептал в глубокой вечерней тишине. Этот каждодневный тихий голос скромно и ненавязчиво о чем-то говорил. Его сдержанная музыкальная речь при безграничной ночной темноте за окном замедляла время и удлиняла жизнь во вселенной...

За этими сладостными воспоминаниями Мендл ничего не замечал. Он долго, неподвижно лежал на спине и смотрел в потолок. Но наступил момент, когда холодная, голодная реальность взяла верх, и Мендл несколько раз встряхнул головой, чтобы смахнуть воспоминания, которые в этот момент были для него довольно мучительны.

Поезд заскрипел тормозами, застучал по стрелкам. За окном в слабом освещении промелькнули станционные постройки. На путях стояли составы с шипящими под парами паровозами. Видимо, станция крупная.

- Мендл, вставай! Черт возьми, мы, кажется, проскочили Погребище до самого Казатина! - закричал вне себя Пиня, когда поезд остановился.

Они быстро собрались, соскочили на землю и скрылись за ближайшим пакгаузом.

Их поход замкнулся. Ночью поезд проскочил без остановки узловую станцию, где им нужно было сойти для того, чтобы двигаться опять на восток по другой, не тупиковой ветке. Вместо этого они оказались в Казатине всего в 25 километрах от Ружина. Замерзшие, голодные, разуверившиеся в своем стремлении добраться к своим, они сидели на бревнах за пакгаузом и молчали.