В дебрях Севера - Джеймс Кервуд

Впрочем, Мак-Кей предпочитал меньше думать на эти темы. Его гнало вперед одно желание, заслоняющее все остальное, — он хотел вновь увидеть Нейду наяву, а не во сне, вновь обнять ее, поцеловать, как в былые дни, почувствовать легкое прикосновение ее волос к лицу и вновь услышать от нее клятву в вечной любви, которую она дала ему в тот далекий вечер в хижине миссионера. Ну, а потом… его не очень тревожило, что будет потом. Пусть приходит Хорек-Брео, или Портер, или кто-нибудь еще в красном мундире конной полиции, которая неумолимо преследует его. Если игра кончится так, он будет доволен.

Когда Веселый Роджер сделал привал, чтобы вскипятить чаю и съесть чего-нибудь горячего, он попытался растолковать Питеру эту новую цель своей жизни.

— Самое главное — благополучно добраться туда… — начал он, а в голове у него роились планы.

И Мак-Кей, завтракая разогретой лепешкой с куском жирной грудинки, продолжал объяснять Питеру, на что он теперь надеется. Веселый и уверенный тон хозяина пробуждал в Питере радостное волнение. Этот тон сулил всякие приключения, и баки Питера грозно топорщились, глаза блестели, а хвост бодро стучал по снегу.

Веселый Роджер даже тихонько засмеялся.

— Сейчас февраль, — сказал он. — К концу марта мы будем там. У Гребня Крэгга, Хромуля!

И они пошли дальше, торопясь добраться до хижины прежде, чем в четыре часа дня ночной мрак окутает их толстым одеялом. Веселым Роджером вдруг овладело странное ощущение: он по-новому осознал, как бесконечно пустынен окружающий мир. Словно повязка спала с его глаз, и он постиг истину: все утратило для него значение, кроме Нейды. Только для нее он жил. Ведь там, далеко-далеко, она простирала к нему руки и умоляла его беречь себя. Единственный человек в мире, которому он нужен! Ему вспомнилась одна из потрепанных книжечек, лежавших в его заплечном мешке, — в ней рассказывалось о Жанне д'Арк. И он подумал, что в синеглазой девушке, которую он оставил у Гребня Крэгга, живет тот же великий дух и несокрушимая верность, которые вели французскую героиню.

— И я иду к ней. Иду!

Это последнее слово он произнес вслух, почти прокричал в знак того, что их ничто не остановит. И Питер залаял в ответ.

Но как они ни торопились, темнота застигла их еще в пути. Когда начало смеркаться, метель заметно утихла — по-видимому, буран истощил свои силы. Веселый Роджер понимал, что это означает. Утром небо прояснится, и Хорек-Брео вместе с Портером и Тэвишем покинет гостеприимный сугроб.

Весь его опыт и знание лесной жизни Севера подгоняли его. Как ни странно, он всем сердцем желал, чтобы вьюга продолжала бушевать. Ему надо было успеть кое-что сделать, пока она еще длится. И каждый раз, когда затишье кончалось и над тундрой снова принимался свистеть и завывать ветер, а вершины елок — скрипеть и гнуться, его это радовало. В сгущающемся мраке они вышли к невысокому длинному холму, который тянулся наискось через открытую тундру к лесу, где стояла их хижина. Они добрались до нее через час. Веселый Роджер открыл дверь и, пошатываясь, перешагнул порог. На мгновение он прислонился к стене, вдыхая чуть более теплый воздух. Дышал он с присвистом и вдруг с удивлением заметил, что совсем измучен. Он услышал, как Питер тяжело упал на пол.

— Устал, Хромуля?

Он с трудом заставил разомкнуться свои потрескавшиеся губы.

Питер в ответ постучал хвостом по половицам. Этот стук совпал с одним из тех затиший, которые внушали Веселому Роджеру такую тревогу.

— Еще бы два часа метели, — пробормотал он, облизывая губы. — А не то…

Он стянул рукавицы и нащупал спички, думая о Брео. Он боялся только его. Если буран уже кончился, Хорек конечно, отыщет хижину и его след.

Мак-Кей зажег жестяную лампу на столе и, вспомнив, что экономия ему больше ни к чему, поставил в дальних углах хижины по свече из медвежьего сала. Небольшая комнатушка была теперь ярко освещена. Но свет не озарил ничего особенно интересного — стол, сколоченный им самим, стул, старую железную печурку да одеяло на нарах, которым он накрыл остальное свое имущество. За печкой лежали сухие дрова, и через пять минут рев пламени в жестяной трубе присоединился к вою ветра, опять поднявшегося снаружи.

Не обращая внимания на усталость, Веселый Роджер хлопотал у стола и печки. Едва в комнате потеплело, он сбросил верхнюю одежду и начал готовить настоящий пир.

— Будем считать, что сейчас рождество, Хромуля, и поставим на стол все, что у нас есть. И съедим всю банку маринованных слив, вместо того чтобы взять всего шесть штучек. Сегодня мы можем ни в чем себе не отказывать!

Даже Питер был поражен бездумной расточительностью хозяина. Через час они пообедали, и Мак-Кей завершил трапезу двумя кружками горячего кофе. Он почувствовал себя отдохнувшим и откинулся на стуле, позволял себе еще несколько минут покурить трубку. Питер, объевшийся мяса карибу, растянулся на полу, думая вздремнуть. Но ему не спалось. Он никак не мог понять, что происходит с его хозяином. Тот вдруг встал, надел тяжелую доху и шапку, а трубку сунул в карман. Потом всунул руки в ремни заплечного мешка, вскинул его на спину и, к вящему недоумению Питера, вылил полбутыли керосина на сухие дрова позади раскаленной печки и поднес к ним зажженную спичку. Питер растерянно тявкнул: одним пинком хозяин опрокинул печурку на пол!

Полчаса спустя, когда Питер и Веселый Роджер у вершины холма оглянулись назад, над угрюмым хаосом северной пустыни, которую они покидали, поднимался огненный столб. Со стороны тундры налетал бешеный ветер, бросая им в глаза колючую снежную пыль. И все-таки Веселый Роджер продолжал смотреть.

— Хорошо горит! — пробормотал он в меховой воротник. — Через полчаса все выгорит дотла. И если ветер продержится еще два часа, Брео тут ничего не найдет — ни хижины, ни следов, одни сугробы.

Мак-Кей зашагал вниз по склону холма. Он шел прямо на юг, придерживаясь открытой тундры, где снежные вихри сразу же заносили след его лыж. Теперь темнота его не тревожила. Перед ним простирались просторы тундры, но чуть западнее начинался лес. Два раза Мак-Кей сбивался с пути и выходил к опушке ельника, но тут же возвращался в тундру, следя за тем, чтобы ветер дул ему точно в спину. Он не знал, сколько времени шел так. Потом принялся отсчитывать шаги, отмеряя полмили, милю… И опять начинал считать, пока наконец ему не стало казаться, что на какие-нибудь пятьсот шагов он тратит неимоверно много времени и усилий. В ноге словно заныл зуб: это было предвестие лыжной судороги. Мак-Кей ухмыльнулся окружающему мраку. Он знал, что это означает — предупреждение такое же грозное, как первая судорога, сводящая ногу пловца. Если он попробует идти дальше, то скоро ему придется ползти на четвереньках.