Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что? И объединить практики? — уточнила здравомыслящая особа.
Он вздрогнул от боли и гнева.
— Ну вы ведь не подозреваете меня в столь низменных мотивах? — воскликнул он возмущенно. — Я люблю вас настолько бескорыстно, насколько можно любить женщину.
— Да, пожалуй, задав этот глупый вопрос, я была неправа, — согласилась она, немного отодвинув стул и задумчиво постучав стетоскопом по собственному колену. — Забудьте мою оплошность. Глубоко сожалею, что мои слова разочаровали вас, и ценю оказанную честь, однако то, что вы предложили, невозможно.
С любой другой женщиной доктор Джеймс Рипли непременно начал бы настаивать, однако интуиция подсказала, что в данном случае уговаривать и убеждать бесполезно. Тон ответа свидетельствовал о неоспоримости решения. Поэтому он промолчал и обреченно откинулся на спинку кресла.
— Прошу простить, — снова заговорила доктор Верриндер Смит. — Если бы я понимала, что происходит в вашем сознании, то уже давно предупредила бы, что намерена целиком и полностью посвятить жизнь науке. На свете много женщин, склонных к замужеству, но очень мало тех, кто способен серьезно заниматься биологией и тем более медициной. Поэтому я сохраню верность избранному пути. И сюда приехала, чтобы с пользой провести время в ожидании вакансии в физиологической лаборатории в парижской Сорбонне. И вот вчера получила письмо с приглашением занять желанное место, так что больше не буду мешать вашей практике. Еще раз прошу прощения за то, что отнеслась к вам несправедливо… впрочем, как и вы ко мне. Я сочла вас человеком ограниченным и педантичным, начисто лишенным хороших качеств. А во время вашей болезни увидела, что на самом деле вы совсем другой, и отныне буду с удовольствием вспоминать нашу недолгую дружбу.
Спустя всего пару недель в Хойланде остался только один доктор. Однако от взгляда наблюдательных пациентов не укрылось, что за несколько месяцев доктор Рипли постарел на много лет: в глубине голубых глаз застыла печаль, и отныне он еще меньше, чем прежде, интересовался приятными молодыми леди, которых предлагали его вниманию обстоятельства и заботливые сельские мамаши.
Разговор о хирургии
— Люди умирают от тех болезней, про которые больше всего знают, — с профессиональной точностью и аккуратностью отрезая конец сигары, заметил опытный хирург. — Можно подумать, что недуг — злобное мстительное существо: обнаружив, что за ним охотятся, он сам влетает в глотку преследователя. Если станете излишне беспокоить бактерии, они непременно начнут беспокоить вас. Мне известно немало подобных случаев, причем не только про бактериальные заболевания. Широко известен пример Листона с его аневризмой, но я мог бы перечислить еще добрую дюжину подобных случаев. Трудно представить более характерную историю, чем страдания бедного старины Уокера из больницы Святого Христофора. Неужели не слышали? О, конечно, случай имел место достаточно давно — еще до того, как вы занялись медицинской практикой, — но странно, что о нем забыли. Вы, молодежь, так стараетесь успеть за событиями сегодняшнего дня, что теряете много интересного из дней вчерашних.
Итак, доктор Уокер считался одним из лучших в Европе специалистов по заболеваниям нервной системы. Вы наверняка знакомы с его небольшой, но глубокой работой, посвященной дегенеративно-дистрофическим изменениям дорсального столба. Написано настолько увлекательно, что кажется, будто читаешь приключенческий роман, и в то же время по-своему эпохально. Так вот, работал Уокер, как вол. Держал огромную консультационную практику, несколько часов в день проводил в больничных палатах и при этом не забывал о собственной научной работе. К тому же успевал радоваться жизни. Разумеется, «De mortuis aut bene, aut nihil»[6], и все же его похождения ни для кого не были секретом. Пусть парень умер в сорок пять лет, зато успел вместить в них добрых восемьдесят. Удивительно, что при таком образе жизни он протянул хотя бы до этого возраста. Но когда подступила болезнь, Уокер встретил удар судьбы с непревзойденным мужеством.
В то время я работал у него ассистентом в клинике. Однажды Уокер читал студентам лекцию о локомоторной атаксии. Объяснял, что один из первых симптомов заболевания — когда пациент не может с закрытыми глазами составить пятки вместе и при этом не потерять равновесия. И тут же решил подкрепить теорию практикой: показать, как проводится этот тест. Вряд ли ребята что-то заметили. Но заметил я, и заметил он сам, хотя виду не показал и блестяще довел лекцию до конца.
А потом пришел ко мне в кабинет, зажег сигарету и потребовал: «Проверьте-ка мои рефлексы, Смит».
От рефлексов не осталось и следа. Я постучал по коленному сухожилию, но с тем же успехом мог бы ждать ответа от диванной подушки. Потом он снова встал, закрыл глаза и закачался, как дерево на ветру.
«Значит, — заключил он невозмутимо, — это все-таки была не межреберная невралгия».
Потом сообщил, что испытывал резкие, стреляющие боли и теперь наконец поставил себе диагноз. Сказать в ответ было нечего, поэтому я просто смотрел, как он курит свою сигарету. Передо мной сидел человек в рассвете жизненных сил, один из красивейших мужчин Лондона — с деньгами, славой, успехом в обществе и всем остальным, о чем только можно мечтать. И вот внезапно, без предупреждения, на него обрушилась новость, что впереди не осталось ничего, кроме скорой смерти, причем в сопровождении таких изощренных мучений, которым не подвергали пленников даже кровожадные индейцы. Плотно сжав губы, он сидел в голубом облаке сигаретного дыма и смотрел в пол. Затем встал и решительно взмахнул руками, как будто отбросил прежние мысли, чтобы вступить на новый путь.
«Пожалуй, лучше сразу урегулировать дела, — произнес он спокойно. — Необходимо срочно оставить кое-какие распоряжения. Можно позаимствовать у вас несколько листов бумаги и конверты?»
Он сел за мой стол и написал с полдюжины писем. Не нарушу тайну, сказав, что послания адресовались вовсе не собратьям по профессии. Уокер был свободным мужчиной, а значит, не ограничивался знакомством с одной-единственной женщиной. Закончив, коллега вышел из моего маленького кабинета и плотно закрыл за собой дверь, словно отказываясь от всех прежних надежд и честолюбивых планов. Он вполне мог бы прожить еще год в счастливом неведенье и спокойствии, если бы не решил с максимальной наглядностью проиллюстрировать собственную лекцию.
Болезнь убивала медленно — целых пять лет, и все это время Уокер держался героически. Если раньше он
