Одиночество в Сети - Януш Вишневский

У старушки с пуделем не было никаких причин говорить ему неправду. Кроме того, у Джима действительно были две фамилии. И вторая звучала – Альварес-Варгас. Он это точно знает, так как Джим однажды сам проговорился. В тот памятный вечер. На пароходике, плывущем по Миссисипи…

Все еще продолжался сбор денег на операцию для Ани. В воскресенье утром он традиционно собирал пожертвования на площади Джексон-Сквер у собора, а Джим на набережной, откуда толпы туристов отправлялись на экскурсию пароходиками по Миссисипи, а то и дальше – к болотам, граничащим с Мексиканским заливом, полюбоваться аллигаторами. Он, помнится, был удивлен, когда Ким сказала ему, что нигде в мире нет таких больших скоплений аллигаторов, как при впадении Миссисипи в залив. В тот день Ким пригласила их прокатиться на пароходике до болот. А по возвращении вечером они собирались сходить в новый ресторан, который она обнаружила во Французском квартале. Вечер обещал быть очень приятным.

Когда они поднимались на пароход, Джим уже был слегка пьян. Якуб сразу определил это по той нежности, с какой Джим приветствовал Ким, а также по его крикливым интонациям и бегающим глазам. Как только они оказались на палубе, Джим тотчас же потащил их на корму за спасательные шлюпки, отгороженные цепями. Они уселись на нагретой металлической палубе скрытые от взглядов грязно-зеленым брезентом, которым были накрыты шлюпки, и Джим тут же вытащил из нагрудного кармана рубашки три самокрутки с марихуаной. Он сунул их в рот и все раскурил, даже не спрашивая, хотят Ким и Якуб или нет.

– Я сегодня собрал для малышки на набережной кучу денег. Мне захотелось как-то отметить это, вот я и скосил для нас чуток травки, – объявил он и протянул самокрутку Якубу.

– Помни, это нужно втягивать в себя, а не пыхтеть, словно ты докуриваешь «Мальборо» под душем. Ты должен удерживать этот дым в легких и в желудке, сколько сможешь, чтоб он проник в тебя до самых костей.

Марихуана оказывала на Якуба совершенно необыкновенное действие. Уже через несколько минут он впадал в состояние радостного и сладкого оцепенения. На все смотрел свысока и издалека. Напряжение пропадало, как после удачного сеанса аутогенной тренировки, и он готов был смеяться над чем угодно. Поводом для смеха могли стать пролетевшая птица, звонок в дверь, свистящий чайник на кухне. Как-то он курил у себя в кабинете в качестве исключения в полном одиночестве – марихуана подобна алкоголю, человек предпочитает отравляться ею в компании – и вошел в состояние, в котором, как казалось ему, вовсе не нужно дышать. Невероятное, неописуемое ощущение! Некая эйфорическая легкость. Как будто кто-то внезапно снял с него рюкзак, полный свинца, который он тащил из Кракова в Гданьск и дошел уже почти до Торуня. После того случая Якуб начал подозревать, что растение это может быть очень небезопасным. А еще он впервые в жизни осознал, какого труда требует порой обыкновенное дыхание. Вторично он понял это, когда умирала его мама.

Он и Джим сидели, опершись о шлюпку, Ким лежала на палубе, положив голову Джиму на колени.

Она расстегнула блузку и открыла солнцу декольте. На ней был желтый кружевной лифчик, того же цвета, что и огромные подсолнухи на коричневой, до земли, юбке с разрезом слева. Когда она ложилась, то повернула юбку так, чтобы разрез оказался спереди, и высоко подтянула ее. Джим сидел с закрытыми глазами и посасывал косячок, приклеившийся к нижней губе. Правой рукой он гладил распущенные волосы Ким и ее губы, а левую засунул ей между широко раздвинутыми бедрами, медленно проводя пальцами вверх и вниз по атласным трусикам того же цвета, что юбка. Иногда, когда его мизинец касался рта Ким, она приоткрывала губы и ласково его посасывала.

Прислушиваясь к легкой вибрации, вызванной вращением огромного пароходного колеса, Якуб в молчании смотрел на медленно проплывающий лесистый берег Миссисипи и представлял себе секс с Ким. В этот миг Джим подал ему новый косячок, но теперь тот был единственный и переходил по кругу. Якуб посмотрел ему в глаза и неожиданно для себя сказал:

– Джим, а знаешь, если бы моя мама была жива, то сегодня у нее был бы день рождения. Кстати, а когда день рождения у твоей мамы?

– Точно не знаю, – ответил удивленный Джим, отворачиваясь от него.

– Как это не знаешь? Не знаешь, когда родилась твоя мать?

– Она сама этого точно не знает, – раздраженно бросил Джим.

Ким широко распахнула глаза. Она взяла левую руку Джима, лежавшую на ее трусиках, поднесла ее к губам. Нежно поцеловала и прошептала:

– Расскажи ему о своей матери.

Джим вырвал руку. Достал сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Потом вскочил и, не произнеся ни слова, ушел.

– Я вовсе не хотел его обидеть, – сказал Якуб Ким.

– Ты его и не обидел. Просто ты спросил его о том, что он хотел бы забыть. И притворяется, будто забыл. Предо мной тоже. А я перед ним притворяюсь, будто забыла. Но ты новенький и не знаешь правил игры. Не беспокойся, скоро он вернется. Сейчас он, наверно, заправляет в себя понюшку кокаина в сортире на носу.

Несколько минут они сидели молча, глядя на мутную зеленую воду Миссисипи. И вдруг услыхали голос Джима. Он стоял над ними, опершись на релинг. В правой руке он держал початую бутылку красного вина.

– Я хотел купить виски, но у бармена на этой калоше лицензия только на торговлю пивом и вином, – сообщил он.

– Так вот, Якуб, я вернулся, чтобы рассказать тебе короткую интимную историю Соединенных Штатов. Слушай внимательно, потому что этого ты не прочтешь ни в одной книжке об этой изовравшейся стране.

В июне тысяча девятьсот тридцать четвертого года хозяин самой крупной типографии в шикарном вашингтонском районе Джорджтаун спросил своего единственного, тогда уже сорокапятилетнего сына, почему у того до сих пор нет детей. Задавший этот вопрос был владельцем настоящей типографской империи и очень беспокоился о наследниках, тем более что собственного сына считал самой большой неудачей своей жизни. И на то у него были все основания. Сын не закончил ни одной школы, хотя начинал учиться поочередно в четырнадцати разных заведениях, не считая краткого пребывания в интернате в Швейцарии, из которого был исключен уже через три недели.

Уже почти двадцать лет он не делал ничего, что можно было бы назвать полезным; единственное, что его интересовало, – это гольф и женщины. Именно в такой очередности. Он исходил из того, что гольф и секс имеют много общего. И там и там не нужно быть слишком сильным, чтобы получать удовольствие.

В возрасте тридцати девяти лет сын, покорившись воле отца, женился на дочери высокопоставленного чиновника Государственного департамента. Чиновник этот, обеспокоенный тем, что его единственная дочь до сих пор не замужем, гарантировал «словом чести», но для верности еще и отдельным договором, что в случае, если этот брак состоится, все, что надо печатать Белому дому, будет печататься в типографии его будущего зятя.

Надо полагать, Якуб, ты представляешь, сколько всего надо печатать Белому дому и какими деньгами это пахнет. Тем паче что Президентом тогда был некто Франклин Делано Рузвельт. Настоящий американский президент, связанный с политиками, которые проводили отпуск на Сицилии, консультирующийся перед тем, как принять любое важное решение, у астрологов, главный мужчина в жизни минимум трех женщин – одновременно двух любовниц и одной пользующейся безукоризненной репутацией жены. Постоянно пребывавший под мухой после тех восьми или десяти мартини, которые он выпивал за день. И несмотря на то что Рузвельт курил сигарету за сигаретой, он славился безумно эротическим голосом, которым завоевывал даже не понимающих ни слова по-английски мексиканских служанок из южных штатов. Кроме того, он был президентом, который желая все держать под контролем, что привело к невиданному до того росту бюрократии.

Надо думать, Якуб, ты понимаешь, что для хозяина типографии нет ничего лучше, чем хорошо функционирующая бюрократия.

Дочка предусмотрительного и коррумпированного чиновника госдепа была девушка послушная, умная, полная душевного тепла, впечатлительная и интеллигентная. Она декламировала по памяти стихи Эдгара По, читала труды немецких и французских философов и играла на фортепьяно. Но красотой отнюдь не отличалась.

Кроме того, она была хромой. От рождения.

Сын владельца типографии никогда не вожделел к ней и переспал с нею один-единственный раз.

Произошло это через три года после свадьбы. Он был тогда невменяемо пьян после приема по случаю дня рождения тестя. Для нее же это было впервые, и она запомнила пронзительную боль в районе заднего прохода, а также как она ударялась головой о ножку кровати, под которой ей не удалось спрятаться, и отвратительную вонь его мочи, проникшую даже в ее кожаный протез и еще долгие месяцы напоминавшую ей про неописуемую боль и унижение, которые она испытала в тот вечер.