За Синей рекой - Елена Хаецкая

Неожиданно Штранден чихнул. Потом еще раз. И еще. Радуясь, что находится в стороне от лагеря, он высморкался, но это не помогло. Философ весь обчихался, пока дошел до костра.

Большинство его спутников еще спали, поднялись только ранние пташки – Мэгг Морриган, Зимородок и Дубрава. Дубрава ушел созерцать, а Мэгг Морриган готовила «чайный» напиток из какого-то древесного гриба.

Штранден подумал, что ему станет легче, если он выпьет горячего, но и это не помогло. Он чихал с завидным постоянством и вскоре перебудил весь лагерь.

Проснулся и Косорукий Кукольник.

– Цветочки с утра пораньше нюхаем? – зашипел он.

– А что, нельзя? – огрызнулся Штранден в перерыве между чихами.

– Да на здоровье! – фыркнул Кукольник. – Сами же и виноваты. Теперь ждите, пока не прочихаетесь. Она к берегу и близко не подойдет.

– Почему? – спросила Марион.

– Боится, когда чихают, – объяснил Косорукий Кукольник.

– Кто «она»-то? – осведомился Зимородок.

– Большеухая Берта, – был ответ.

Штранден зажал себе нос и долго-долго не дышал. Затем оглушительно чихнул несколько раз подряд.

– Вы хоть считали их, милейший мыслитель? – с досадой спросил Кукольник.

– Кого? – не понял Штранден.

– Чихи!

– Зачем их считать?

– Чтобы знать, сколько осталось… Цветочек такой бледненький, голубенький, да?

Штранден скорбно кивнул.

– Четыреста шестьдесят два чиха, – объявил Косорукий Кукольник. – Ни чихом больше, ни чихом меньше. Об этом пишет известный исследователь природы Минимус Сидониус в своем философско-поэтическом трактате «Оборванные лепестки, или О растениях-раздражителях». Неужто не доводилось изучать?

Несчастный Штранден покачал головой.

– Ничего, ничего, – утешил его Кукольник. – Опыт – мать науки.

– А теория? – спросил Штранден, чихая. – Теория науке кто?

– Отец! – твердо сказал Кукольник.

Тут у Штрандена пошла носом кровь, его поспешно уложили, подсунули под шею полено. Мэгг Морриган сказала, что сделает холодную примочку. Девица Гиацинта порывалась оторвать для этих целей подол своей рубахи, но у лесной маркитантки нашелся прозаический лоскуток.

Вскоре Штранден уже лежал с примочкой и чихал, чихал…

Наконец чих иссяк.

Понадобилось еще полчаса, чтобы Косорукий Кукольник в это поверил, а незадачливый философ – окончательно пришел в себя. Наконец все вышли на берег, по-прежнему недоумевая: кто такая Большеухая Берта.

Кукольник пронзительно свистнул. Звук далеко разнесся над водами Красной реки.

Сперва ничего не происходило, а затем Кукольник закричал:

– Вот она! Вот она!

Он сорвал с себя шляпу и принялся ею размахивать.

По реке, приближаясь к берегу, сама собою плыла большая ладья. Ни весел, ни парусов на ней не было. Нос, высоко поднятый над водой, представлял собою собачью голову с большими висячими ушами. На корме имелся пушистый хвост, закрученный баранкой. Вообще корма вела себя довольно странно: создавалось впечатление, что она виляет.

– Берта! – радостно обратился к ней Косорукий Кукольник. – Возьми-ка на борт этих девятерых, им позарез нужно на тот берег. Перевезешь и возвращайся. И не озорничай, они плавать не умеют.

Собака преданно смотрела на Кукольника неподвижными нарисованными глазами.

На корму посадили Канделу с Гловачем. Борживоя как самого тяжелого поместили в центре. Остальные сели по одному вдоль бортов, Штранден устроился на носу. Он по-прежнему держал голову запрокинутой назад.

Кукольник похлопал ладонью по борту, и ладья послушно заскользила по воде…

Судя по всему, у Большеухой Берты было хорошее настроение. Она так радостно вертела хвостом, что Гловач и Кандела, забыв о взаимной неприязни, вцепились друг в друга, чтобы не упасть в воду. Когда лодка причалила к берегу, враги, обнявшись, ступили на землю и повалились, как подкошенные.

Освободившись от груза, Большеухая Берта медленно прошлась вдоль берега, что-то вынюхивая, распугала в осоке уток, а затем весело помчалась на призывный свист своего хозяина.

Глава восьмая

Лес продолжался и на другом берегу реки. Местность здесь была более низинная, и весь день после переправы путешественники шли по темному сырому ельнику. Густые ели почти не пропускали свет, и только бледные грибы светили на черной влажной земле, как чахлые потусторонние светляки.

Ночевать в этом краю было жутковато и холодно. Приближающаяся осень все чаще давала о себе знать. Зимородок и Мэгг Морриган со знанием дела рассуждали о заморозках на почве. На остальных эти разговоры наводили тоску.

Марион попыталась поднять настроение своим спутникам и очень удачно рассказала у костра несколько случаев про оборотней, вампиров и тому подобное.

Невзирая на невеселую обстановку, ночь прошла спокойно. Утро следующего дня не принесло ничего нового. Все те же елки, грибы, полумрак и сырость. Затем стали попадаться лиственные деревья, трава сделалась гуще, и вскоре путешественники вышли на широкую поляну.

– Ой! – сказала Гиацинта. – Какая жесткая трава! Смотрите, я изранила себе ногу! Наверное, распухнет.

– Да здесь косили! – воскликнул Зимородок. – Глядите, это стерня.

Марион сразу вспомнила рассказ Людвига о тенях. Она даже боязливо огляделась по сторонам: вдруг какая-нибудь тень стоит поблизости с косой? Ведь погубленные чародеем жители Королевства продолжают, сами не зная для чего, выполнять привычную работу.

– А вот и дорога, – добавил Дубрава. – Поблизости, похоже, какая-то деревня.

– По-моему, стоит обойти ее стороной, – предложил Освальд фон Штранден. – Разве мало мы от людей натерпелись? Лично я от них-то и бежал в эти леса.

– А я бы с удовольствием приняла горячую ванну, – заявила девица Гиацинта.

– Мы ведь не собираемся там жить, – примирительно произнес брат Дубрава. – А вот справиться о дороге не помешает.

– Кроме того, это единственная дорога, – добавил Зимородок. – Незачем продираться через бурелом, когда накатанная колея – вот она.

– А вдруг тени? – пискнула Марион, но ее никто не слушал.

Дорога действительно вскоре привела к небольшому поселку. Время шло к вечеру, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть причудливые росписи на стенах одноэтажных домов, пышные, уже увядающие цветы в садиках, ветряную мельницу на холме.

Видимо, вездесущие дети выследили путников еще давно и успели оповестить взрослых об их приближении. Мужчины, человек двадцать, поджидали на окраине.

Вперед выступил Дубрава.

– Красивые места тут у вас, – сказал он. – И село стоит замечательно.

Местные жители начали переглядываться. Из толпы выдвинулся человек почтенного возраста. Он был одет, как и все, в домотканую одежду, но, в отличие от остальных, вместо пояса носил широкий узорчатый шарф.