Я надеюсь… - Раиса Горбачева

Помню ноябрь 1985 года. Первая встреча в Женеве. Знакомились, присматривались, «примерялись» друг к другу, вели обсуждение, дискуссии. Трудно рождалось понимание, трудно рождались первые официальные документы. Помню особняк «Мэзон де Сосюр». 20 ноября здесь давался официальный обед от имени Рональда и Нэнси Рейган в честь Михаила Сергеевича и меня. Два часа ночи — мы еще в особняке. Завтра утром вылет из Женевы, но никак не дорабатывается окончательно совместный документ. Борьба идет за каждую фразу, каждое слово, каждую букву. И все же Женева родила главное: признание, что ядерной войны не должно быть, в ней не будет победителей.

После Женевы началось оживление научных, культурных, экономических связей между нашими странами, замороженных или вообще не существовавших. Затем октябрь 1986 года. Исландия, Рейкьявик. Сколько написано уже об этой советско-американской встрече в верхах, ее драматизме! Да, мы все пережили это, но помним, понимаем и ее значимость — без Рейкьявика не было бы Вашингтона в 1987 году и Москвы в 1988-м. Не было бы встреч, которые оказались более конструктивными и более результативными, чем в Женеве. Не было бы Договора об уничтожении ракет средней и меньшей дальности. И не было бы того редкостного человеческого взаимопонимания и единения советских и американских людей, четко и ярко обозначившихся в декабре 1987 года в Вашингтоне; в 1988 году в Нью-Йорке и Вашингтоне, Миннесоте и Сан-Франциско в 1990 году. Единения во имя мира и дружбы.

В Женеве мы с Нэнси Рейган приняли участие в закладке камня в здание Музея Международного Красного Креста. Сегодня этот музей уже открыт. Хотелось бы, чтобы он, как и вся деятельность Международного Красного Креста и Красного Полумесяца, всегда символизировал сотрудничество всех государств и народов во имя понимания друг друга, доверия, во имя добра и милосердия.

Из массы впечатлений, которые остаются в моей душе после поездок Михаила Сергеевича в разные страны, главное — тысячи открытых, дружелюбных человеческих лиц. Помню Дели, Нью-Йорк, Миннесоту, Прагу, Краков, Щецин, Берлин, Дортмунд, Штутгарт, Шанхай, Мадрид, Барселону, Рим, Мессину, Милан, Нагасаки… Заполненные улицы и площади городов. На лицах симпатия и дружелюбие. В сердцах и глазах людей надежда и вера: мир может жить без насилия, мир может быть без войны.

Италия. Земля Данте и Петрарки. Россыпи памятников великой культуры. Соборная площадь Милана: мраморный, удивительно красивый ажурный собор. И столь же удивительный и незабываемый всплеск чувств многих и многих тысяч собравшихся здесь людей. Миланцы приветствуют Михаила Сергеевича и делегацию. «Гóрби, Гóрби, Гóрби!» — несется над площадью. Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе и я — рядом. Мы отстали от Михаила Сергеевича и пробиваемся через плотную массу народа. Смотрю на него: на глазах у него, как и у меня, слезы. «И ради этого, — сказал он мне тогда, — тоже стоило начинать перестройку…»

Сколько раз, вновь и вновь, я задаю себе, и не только себе, один и тот же вопрос: стоило ли Эдуарду Амвросиевичу, другу и единомышленнику Михаила Сергеевича, так ее заканчивать? Я сохранила письмо, написанное Эдуардом Амвросиевичем в особый для него и для нас, его друзей, день 60-летия со дня рождения.

«Дорогие Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна!

Сегодняшний день моей жизни, высокая награда Родины и ваши добрые слова в мой адрес но случаю моего шестидесятилетия дают мне моральное право сказать вам идущее от сердца спасибо. И все-таки в этом письменном отклике на ваши поздравления и пожелания я хотел бы выйти за пределы этой знаменательной для меня даты.

Правомернее, на мой взгляд, говорить о знаменательности целого периода в жизни партии и страны, малой частицей которой стали мои жизнь и работа на порученном мне посту.

Недавно в Мадриде на приеме в советском посольстве один пожилой испанец, весьма далекий от наших идеалов, но мучительно переживший трагедию тридцатых и долгую ночь франкизма, сказал: «Наконец-то в мировой политике появились люди с высокими идеалами и чистыми помыслами, рыцари без страха и упрека, сродни Дон Кихоту в нашем, испанском понимании. Наконец-то великая человеческая цель получила пленительное человеческое воплощение».

Он имел в виду Вас.

Вы помните, с какими большими личными переживаниями и сомнениями было сопряжено для меня новое назначение. Я и сегодня не свободен от них. На каждом шагу, ежедневно и ежечасно, испытываю колоссальное «сопротивление материала». Однако и два с лишним года назад, и сегодня я находил и нахожу в себе силы для его преодоления. Источник этой силы отнюдь не в том, что мне удалось до конца постичь и освоить сложное искусство дипломатии нового типа, дипломатии эпохи нового политического мышления — к этому еще надо идти и идти. Истоки этой силы вижу в другом.

В вашей поддержке, которую ощущал и ощущаю в часы и дни самых трудных испытаний. В разработанной Вами политике, чья честность, общечеловеческая привлекательность и научная обоснованность делают ее неотразимой для миллионов людей. В позициях партии, общества и страны, по нраву отождествляемых в мире с вами.

Большую часть жизни и я, как мог, служил делу партии. Никогда не скрывал и сейчас не стану: были сомнения, нелегкие раздумья, подчас — внутреннее несогласие, но всегда над ними верх брала вера в решающий и переломный для Отечества час. Теперь, когда он наступил, я впервые ощущаю полный лад своей жизни с жизнью партии и народа.

Это большое счастье, и им я тоже обязан вам. Лучшей награды себе — не знаю. Не знаю лучшего ответа на нее, чем всегда быть рядом с вами на переднем рубеже перестройки.

Тот испанец был прав во всем, кроме одного: мы не с ветряными мельницами имеем дело. Но все преграды на нашем пути сокрушим и возродим страну для счастливой жизни в радующемся ей человечестве. В это верил и верю.

Всегда ваш

Э. Шеварднадзе».

Меня и сейчас очень волнует сказанное в этом письме…

Не раз уже спрашивали и спрашивают у меня: легко ли быть женой Президента и Генерального секретаря ЦК? Отвечаю: легче, чем быть Президентом и Генеральным секретарем. Я не принимаю государственных и политических решений, не участвую в их подготовке и не несу за них ответственности. Моя деятельность — сугубо общественная. Все, что делаю, — в ее рамках. Это так. Но Президент и Генеральный секретарь — мой муж. Его жизнь — это и моя жизнь. Его тревоги — это и мои тревоги. Боль Отечества, отзывающаяся сегодня в душе каждого здравого советского человека — может ли она пройти мимо моего сердца?

Когда присутствую на Съезде народных депутатов СССР в Кремлевском Дворце съездов, сижу среди приглашенных в амфитеатре, ко мне подходят многие люди — и депутаты, и гости, и представители прессы, корреспонденты. Что-то спрашивают, советуются, благодарят, что я здесь, вместе со всеми, в этом зале. А некоторые действительно говорят: «Зачем это Вам? Вы себя не жалеете, Раиса Максимовна. Зачем рвете свои нервы, душу, зачем?» Как-то в беседе с Аллой Борисовной Пугачевой, нашей талантливой, популярной певицей, услышала от нее: «Не могу я петь, Раиса Максимовна, на темы, должна — от души». Я ее понимаю. Я жить не могу «по теме». Не вкладывая душу во все, чем живу, во все, что делаю, к чему сопричастна, за что ответственна.