Беглый огонь (Дрон - 3) - Петр Катериничев

Часть четвертая.

ЧУЖИЕ РАЗБОРКИ

Глава 33

Пробуждение мое было хрен знает на что похоже. Вернее, ни на что не похоже. Когда я открыл глаза, то обнаружил, что смотрю лишь одним. Второй был плотно укутан слоем марли. Как и все лицо. Свободными оставались лишь губы. Провел языком: зубы тоже на месте. А вот лицо... Попытался поморщиться - откровенно засаднило. И это открытие было не единственным. За окном резвилось утро. И не какое-нибудь раннее: солнце таращилось сквозь полуприкрытые вертикальные жалюзи вполне осмысленно - часиков эдак на десять. Это означало, что провел я в отключке часов пять, никак не меньше. Попробовал шевельнуть пальцами ног и рук - слушались. Но во всем теле ощущалась какая-то вялость, словно некто, пытаясь сделать мою беспутную жизнь похожей на самый сладкий сахар, впилил мне внутримышечно инъекцию добротной патоки, литра полтора, никак не меньше. В голове клубилось то же сладкое ощущение вселенского счастья, а также равенства, братства, мира, труда и мая. Сама комната была не просто прибранная - почти роскошная. Просторная, по-европейски обставленная, светлая. И в то же время было в ней что-то от непостоянства, как номер пятизвездочной гостиницы: офорты на стенах, исключительная чистота и комфорт, но живи ты в такой комнате хоть десяток лет, домом называть не станешь. Попробовал потянуться: получилось. Кроме легкой ушибной боли - ничего. Значит, ни переломов, ни разрывов связок. Легко отделался. В том, что меня сбила машина, сомнений не было. Но вот чья это машина? Мои дальнейшие мыслительные изыски потекли в самую унылую сторону. Возможно, неизвестные преследователи все же настигли меня? Для специально обученного водилы пнуть объект бампером как раз настолько, насколько нужно, - искусство хотя и мудреное, но выполнимое. С поправкой на случай. А что это означает? А это означает, что меня таки "приземлили" не до смерти с одной-единственной целью: вдумчиво выпотрошить героя с помощью новейших модификаций аминала, скополамина и иных достижений небытовой химии. После такого вот неспешного потрошения от самих мозгов в большинстве случаев остается остов: клиента можно смело записывать в небуйное отделение местной психушки. Если, понятно, я еще не в ней. То, что произошло потом, доказывало: нет, не в ней. Просто я уже умер, и за какие-то неведомые мне заслуги перед исламом поощрен: меня поместили именно в тамошний рай. Сдвоенная филенчатая дверь распахнулась и появились - фурии или гурии, как они там называются, я запамятовал, - но точно нимфы. Две девчонки, лет не больше семнадцати, одетые... Нет, слово "одетые" здесь было не вполне уместно, скорее раздетые, но с тем шармом, какой и отличает свободных нимфеток от путан по найму: белое кружевное белье, гольфы и роскошные банты в волосах. Лукаво переглядываясь, лаская друг дружку, они освободились от трусиков и сорочек и начали заниматься любовью: нежно, раскованно и бесстыдно. М-да... Выходит, это был не рай, скорее его противоположность: некие мстительные восточные дэйвы, джинны, шайтаны ночи и прочие мракобесы решили поиздеваться над презренным гяуром и для затравки прокрутить нечто вроде кино, дабы осознал, чего лишится, а затем уж приняться за грешника всерьез со всем потусторонним демоническим старанием. А девчонки уже постанывали, выгибаясь, лаская друг дружку искренне и изощренно. Зрелище было опьяняющим до безрассудства. Одна, упруго прогнувшись, стояла ко мне спиной, демонстрируя все потаенные прелести, и, притянув подругу за бедра, ласкала ее язычком. А эта, вторая, время от времени бросала на меня невидящий взгляд, закусывала губу и снова уносилась далеко-далеко на волнах страсти и наслаждения. Похоже, мое неравнодушное внимание их здорово заводило. И когда я готов был уже взвыть, девчонки оторвались друг от дружки, одна легко сбросила одеяло, шутовски округлила глаза, увидев то, что под ним, и принялась "играть мелодию страсти на флейте любви": именно так называли подобный музыкальный ноктюрн китайские мастера в древних трактатах. Девушка оказалась в избранном жанре искусства просто Ванессой Мэй: уже через минуту я забыл, кто я, где нахожусь и зачем... Пока горячая волна не накрыла всего меня, не потащила за собой, не взорвалась тысячами пронизанных солнцем брызг... Истома и усталость жаркого солнечного дня опустились на тело лаской невидимого прибоя... Девочки снова занялись собой, оставив меня на время. Они выгибались и постанывали; и вот уже новая горячая волна накатила бешено и властно, я притянул к себе одну из девушек, она вскрикнула, почувствовав меня, другая закусила губу и запустила ногти ей в спину, глядя мне в глаза взглядом ревнивой пантеры... Словно срывающиеся порывы шквального штормового ветра захватили нас троих, и мы метались и безумствовали в этой круговерти бешеной, дикой стихии, и буря длилась бесконечно, срывая с наших губ стоны, словно пену с гребней волн... ...Я лежал на спине, обессиленный, слыша только шепот прибоя... Воздушный поток подхватил меня и нес высоко-высоко, над зеленеющими полями Уэльса, над красными виноградниками Ван-Гога, над мерцающим Парижем Дега... Я летел, окутанный прозрачным серебристым туманом, и невесомые, пахнущие фиалками теплые струи укачивали, баюкали и ласкали... Я открыл глаза. Девчонки уже встали. Одна быстро наклонилась ко мне, поцеловала в губы, прошептала: - Ты был изумителен... Подруги направились к двери. Вторая обернулась произнесла негромко: - Мы еще забежим, если ты не против, а? Все чувства, какие обуревали меня, я смог выразить только взглядом и странным междометием. - Он не против, - засмеялась первая. - Не скучай, Железная Маска. Девушка сдула с ладошки поцелуй, и обе они исчезли за прикрытыми дверями, словно мираж, оставив после себя свежий аромат осенних цветов и только что сорванных антоновских яблок. А я остался лежать и смотреть в потолок. На губах продолжала блуждать бессмысленная улыбка, которую принято называть идиотской. Чувства мои были, как пишут в романах, "сметены лавиной страсти": даже если сейчас придет палач и объявит, что пора на эшафот, после этой встречи с девчонками я уверен, что жизнь пролетела не зря. Хотя... Кто сказал, что пролетела? Я не желаю, чтобы гримаска даже легкого разочарования омрачила их лица по возвращении, а потому готов свернуть палачу шею раньше, чем он занесет топор! Да и вообще на этом свете слишком много дел, стран и людей, чтобы... Стоп. Как писали классики, Остапа несло. Пора определиться, где я нахожусь и как здесь очутился. И лучший способ выяснить это - узнать у очаровательных нимфеток. Я оглянулся в поисках хоть какой-нибудь одежды, но ее не оказалось. Тогда, завернувшись в простыню, подобно патрицию или Махатме Ганди, подошел к двери в гостиную и одним движением распахнул ее. Я был готов увидеть все, что угодно: дюжину морских пехотинцев или стриженых мордоворотов в черном, кордебалет "Гранд-опера", даже - начальника покинутого мною домзака, взирающего на бежавшего лишенца с лукавым ленинским прищуром и задорной бериевской искринкой в усталых стеклах пенсне. Никого. Никогошеньки. Девчонки исчезли, как испарились. Беглой трусцой я проскакал по квартире, открывая все двери и дверцы. Они оказались незаперты, все, кроме входной. Массивный замок, сама дверь - двойная. По-видимому, девчонки удалились, пока я блаженствовал и предавался неге: нечего сказать, деловой подход. Увидев небольшую деревянную лесенку, поднялся и оказался в просторной мансарде: квартира оказалась двухуровневая, на крайнем этаже сталинки, по-моему, где-то в центре города. Мансарда была стилизована под парижскую студию: решетчатые деревянные жалюзи едва пропускали свет, пол был застелен ковром, в углу - самый настоящий, выложенный синими гжельскими изразцами камин. Не поленился выглянуть в оконце, благо жалюзи были заперты изнутри: ну да, свинтить из этого гостеприимного дома я мог в пару секунд, по крыше, вот только... Думаю, мой наряд и закутанное в бинты лицо были бы слишком вызывающими даже при той легенде, которую я себе придумал по въезде в Покровск: художников-абсурдистов общество терпит только в костюмах от Кардена или Босса и с толстым портмоне в кармане; но стоит появиться в губернии в наряде Адама любому служаке кисти и холста, будь то абсурдист, портретист или даже матерый соцреалист-декоратор, по истечении короткого времени он приобретет временную прописку в психушке. Ну а учитывая мои несложившиеся отношения с милицией и кем-то еще, меня пропишут много дальше, зато на постоянку. К чему так спешить? И бегать от своего счастья? Узрел я и телефон. Снял трубку: работает. С грустью прослушал длинный, как хвост анаконды, гудок и положил на место. Некому мне звонить в этом городе. Да и в столице гость я пока нежданный и небезопасный. "Здесь под небом чужим я - как гость нежеланный..." И с каких пор родная страна стала для меня столь чужой? Бог весть. Набрать по межгороду прямой Крутова... И что я ему сообщу доброго и вечного? Да и кто знает, сколько "грязи" осело на этом номере... Озираю мансарду, по потолок наполненную скромным обаянием буржуазии. Нет, это никакое не пристанище теневого местечкового олигарха и не каталажка. Можно было бы решить, что роскошный бордель, но... Во-первых, мне трудно поверить, что беспамятный автопилот привел меня в такое сладкое место, а во-вторых... Занимавшиеся со мной любовью девчонки были совершенно искренни: для искусных профессионалок такая роскошь непозволительна. Но как там ни крути, а квартирка хитрая. Опыт вещал, что во всякой парижской студии, пусть и расположенной в мансарде сталинки губернского Покровска, должен иметься бар. Его я и обнаружил; пусть налицо было смешение стилей - бар располагался в тяжеленном, красного дерева немецком буфете с дверцами литого стекла, обращать внимание на это было бы пошлым снобизмом: содержимое поражало воображение разнообразием и качеством имеющегося спиртного. Э-эх! "Пить так пить!" - сказал котенок, когда его несли топить. Щедрой рукой плеснул себе в широкий стакан древнющего кальвадоса: щедрый яблочный аромат юга Франции наполнил немаленькую мансарду... И почему я не художник? Медленно осушив бокал, плеснул еще и спустился на первый этаж квартиры. Большая, изысканно обставленная гостиная, несколько дверей в спальни, подобные моей, две роскошные ванные комнаты: хрустальные светильники, мраморная плитка, полы с подогревом. В одной из последних я задержался, рассматривая свое отражение: ну да, Железная Маска. Лицо плотно закутано бинтом, как у человека-невидимки; мелькнула шальная мысль: а может статься, меня захватила-таки хитрая служба (из неупоминаемых в прессе), произвела над моим лицом пластический эквилибр, и, стоит снять бинты, как на меня из зеркала вытаращится так любимое в народе личико Егорушки Гайдара? Или - Толи Чубайса? Этакий циничный приговор: переделать клиента в одного из "великих вождей" и "любимых руководителей" и - запустить в пивнуху, так сказать, с народом пообщаться. "Такие люди, и без охраны!" В целях изучения общественного мнения и прочих социологических изысков: сколько протянет в вольном плавании? Приглядываюсь: вроде волосы на темечке растут по-прежнему густо, притом не рыжие: уф, хоть на том спасибо. Нет, что ни говори, а события последних нескольких часов подействовали на меня неадекватно: сначала - инцидент в подвальчике, потом - узилище, сразу затем - бег по пересеченной местности наперегонки с милицейской молодежью, и, как полный апофигей, наезд авто, беспамятство, и вместо аптечки первой помощи - восхитительный секс с раскованными нимфетками! Есть от чего выбиться из колеи! Да и была ли колея?.. И тут первая, по пробуждении, здравая мысль шарахнула, как кирпич по каске пехотинца: а кто тебе сказал, милый, что ты провел во сне и неге времечко от рассвета до заката? Может быть, прошли сутки? Пятеро? Месяц? С замиранием, будто действительно Гриффитс из романа старика Уэллса, я начал разматывать умело наложенную повязку. От приставания марли к коже предохранял бактерицидный слой. Наклонившись, оторвал повязку от лица. Зрелище было не для слабонервных, но меня удовлетворило вполне. Лицо саднило, кровоподтеки были свежими; то, что оно теперь из себя представляло, было вовсе не результатом хирургической пластики: в простонародье этот недуг именовался просто: "асфальтова болезнь". Как известно, трудное детство, высокие подоконники и несбалансированная психика - вот три источника "асфальтовой болезни" в субтильном возрасте, особенно при испитии в студенческом запале крепленых вин скверного качества, зато в немереном количестве. А опыт грустно нашептывал: хотя асфальтова немочь никогда не переходит в хроническую стадию, процесс избавления от острой формы и последствий соприкосновения долог: я смогу появиться, не привлекая внимания тихих добропорядочных граждан, а также правоохранительных органов, через пару-тройку недель. Это при условии режима и неусугубления. За раздумьями я заметил, что губы сами собой выдувают какую-то знакомую мелодию. Ну да: "Закаляйся, если хочешь быть здоров, постарайся позабыть про докторов, водой холодной обливайся..." Терпеть не могу холодной воды в больших количествах, а вот под душ тянет с непостижимой силой. Роскошное сооружение из мрамора и позолоты, называемое здесь ванной, стояло несколько в стороне от небольшой кабинки душа - туда я и устремился. Обильно полил себя шампунем, запустил воду и блаженно закрыл глаза, вернее, один: другой от соприкосновения с твердью заплыл так, словно в веко мне вцепилось недавно полдюжины темпераментных кавказских пчел. Все мысли, и тревожные, и фривольные, унеслись напрочь; в бестолковке болталась, повторяясь, только чудом уцелевшая в памяти от школьных времен строчка из поэта Маяковского, посвященная отмыванию металлурга от процесса производства и потому читавшаяся на грампластинке народным артистом особенно сладострастно, с придыханием: "...и течет по желобу промежду лопаток..." Из ощущения блаженного ступора меня вывел приятный, знакомый, струящийся откуда-то извне запах аромат свежеперемолотых кофейных зерен и только что сваренного кофе. Моему зажмуренному взору представилась тяжелая, безукоризненно белая чашка, полная густого напитка, ломоть горячего белого хлеба с хрусткой корочкой, намазанного свежайшим маслом; рядом - чашечка красной икры со льда, белая мякоть брынзы, зеленоватый, пряно пахнущий рокфор... И тут вдруг я понял, что запахи - не плод моего разыгравшегося голодного воображения, они - наяву. Как бы подтверждая эту догадку, обонятельные рецепторы прислали еще одну информацию: где-то недалече поджаривался бекон с яйцами. Мысль была одна: девочки вернулись с покупками, напитками и закусками. Это решало все проблемы: голода, одиночества и самоопределения во времени и пространстве. Я наскоро вытерся, художественно задрапировался в простыню, мельком глянул в зеркало - по-патрициански просто и слегка царственно. Но при обозрении гордого анфаса не удержался от сокрушенного: где былая красота, где румянец яркий?.. Задекорироваться в марлю мне без посторонней помощи все равно не удастся, и хотя мужчину украшают шрамы, а вовсе не синяки и кровоподтеки, за неимением гербовой... Зато в остальном-то я совершенен, как статуя Октавиана Августа! Бодро толканул дверь ногой и двинул на кухню, влекомый смешанным ароматом еврозавтрака. Вошел. Жизнеугверждающий оскал на побитом лице борца за идею застыл, как лещ в морозилке, превратившись в американскую циничную гримаску, означающую у янки улыбку: на меня смотрел зрачок маленького вороненого пистолета совершенно слоновьего калибра, в шпионском и прочем заинтересованном простонародье именуемого "спенсер". И зажат он был бестрепетной рукой железной леди. Сомнений в том, что порция свинца продырявит мне грудь при первом же неудачном движении, у меня не возникло. Шутки кончились.