Разрушенный мост - Филип Пулман

– Ненадолго. Она плакала и била себя кулаками, я никогда ничего подобного не видел, а он просто… Он испугался, до смерти испугался. Дал мне десять фунтов. Сразу, как ты ушла. Отозвал меня в гостиную, пока она плакала в коридоре, сунул мне деньги и сказал, что это нам двоим…

– Не нужны они мне.

– По-моему, ему ничего другого просто в голову не пришло… Но она ведь сказала, что твоя мать жива, да? Ты поэтому?.. Или из-за ее расистских разговоров?..

– Она жива, да. И я встречалась с ней, Роберт! Вчера вечером.

– Что?! Где? Что произошло?

Рассказывая ему обо всем, что произошло за это время, Джинни поймала себя на мысли: «А ведь он и правда мой брат. Я могу рассказать ему все, и он поймет».

– А потом… Я просто ходила по городу и думала. Все это совершенно невероятно. Сколько себя помню, я всегда мечтала найти маму, и вот нашла ее, но знаешь, что? Я вообще ничего не почувствовала. Мне-то казалось, я буду так рада. Казалось, все сразу станет просто замечательно… Но ничего такого. Ничего не поменялось. Хотя я видела ее картины. Это очень важно.

– Они хорошие?

– Они… Боже, да. Она настоящий талант. Это точно. Но понимаешь, я посмотрела на них и поняла, как должна рисовать сама. Не потому, что их написала моя мама, а потому, что они… Даже объяснить не могу. А про маму забудь. Зато я узнала, за что папу посадили в тюрьму. Он меня украл. Наверное, у тех самых монашек. Ну, если верить Джо Чикаго…

– Ты говорила с Джо Чикаго?!

– Только что от него. Роберт, представляешь, он так хорошо обращается со своей матерью. Ухаживает за ней. Я и подумать не могла. Держу пари, никто не знает. Она сумасшедшая, не может сама поесть – ничего не может, а он обращался с ней с такой нежностью… Боже, так глупо, но я плачу, даже просто вспомнив об этом…

Джинни попыталась взять себя в руки, Роберт молча ждал.

– Когда ты вернулся? – спросила она после паузы. – И что сказал папе?

– Я позвонил ему вчера вечером. Рассказал, где мы были. Переночевал у друга. Который живет недалеко от Ливерпуля, а утром вернулся домой. Я думал, он рассердится, но он только волновался.

– Роберт?

– Ну?

– Прости.

– За что?

– За то, что накричала на тебя. Когда мы ссорились. И за то, как обозвала тебя.

– Ну да, ты разошлась.

– Я больше так не считаю. И тогда не считала.

– Я тоже.

– Просто я так погрузилась в собственные мысли, что не могла…

– Да ладно. Я тут подумал… Ну знаешь, когда мы были у бабушки с дедушкой…

– Мы тогда были на одной волне. Я заметила.

– Какая же они странная парочка… Она ведь тоже сумасшедшая, да?

– Наверное. Я почти уверена. И вся эта история с Артуром и Китти… Ты ее помнишь?

– Китти? Я ее ненавидел. Думаю, на самом деле вся эта история была об Артуре, это он был привязан к дедушке. А Китти была непробиваема, как скала.

– Артур и дедушка. Так странно. И знаешь, когда он рассказал эту историю про папу и мою маму, она звучала так, будто ни с кем ничего подобного раньше не случалось, будто это конец света.

– Это и был конец света – для них. Ты права. Но как она на него набросилась…

– Когда я была маленькой и оставалась у них, тоже что-то подобное было, – заметила Джинни. – Помнишь, я говорила, что стояла за кухонной дверью и видела, как она его бьет? Я только что поняла – это выглядело точно так же. Будь у нее нож, она бы точно им воспользовалась. Я очень ясно это помню. Он просто отвернулся, прижав к себе руку и повторяя: «Тише, бога ради, тише!» Если бы она на него набросилась с ножом, чтобы убить, он и то попросил бы ее сделать это тихо, чтобы соседи не догадались.

– И постелил бы на пол газету, чтобы не запачкать пол кровью.

Они помолчали.

– Даже странно, насколько папа на них не похож, – сказала Джинни. – Совершенно.

– Ты собираешься расспросить его про похищение?

– О да! Вытрясу из него все по дороге домой. Я серьезно. Если он не расскажет мне, ему конец.

Они еще немного поговорили, но уже не обсуждали ничего важного, радуясь самой возможности беседовать по-дружески. Потом попрощались, и Джинни ушла в «Сундук» за кофе, и сидела там, медленно потягивая его из чашки и наблюдая в окно за парковкой, на которой вскоре появился и остановился на дальнем конце знакомый «Фольксваген-Гольф».

Закинув рюкзак на плечо, она пошла навстречу водителю.

16

Золотое время. Часть вторая

– Привет, пап!

– Привет, Джинни.

Она села на сиденье, застегнула ремень безопасности и поставила рюкзак вниз, между ног, пока он переключал передачу и выезжал с парковки. Хорошо, что вечер выдался теплым, иначе куртка Джо Чикаго очень бы ей пригодилась.

Машина миновала платный мост и свернула на ровную дорогу вдоль побережья. Папа молчал. Луна заливала серебряным светом высокие холмы слева и далекие бесконечные дюны справа. Джинни поняла, что начать разговор предстоит именно ей, но в ту самую секунду, как она поймала себя на этой мысли, папа вдруг заговорил:

– Роберт рассказал, как вы съездили к моим родителям и что случилось. Тебя это сильно потрясло?

– Пап… Я виделась с Маман. Вчера вечером. Мы даже поговорили. Ты ведь все это время знал, что она жива, да?

Молчание. Слабый свет, который отражала дорога, очерчивал его профиль, и Джинни не спускала с него безжалостного взгляда, пытаясь распознать порыв уклониться от вопроса, любую слабость, любое сходство с ужасной парой из Честера. Но его не было. Ее отец отличался от них, а в лице его читалась только печаль.

Он сбавил ход, ища, где бы остановиться, а потом подъехал наконец к ведущим на поле воротам возле дороги. Выключил зажигание и фары. Теперь вокруг них простиралась бескрайняя ночь, темная и тихая. Тогда он заговорил.

– Нужно было давным-давно все тебе рассказать, да? Нужно было обо всем поговорить. Но все шло так гладко, и мы обсуждали в основном что-то незначительное: что будем есть на ужин, куда поедем в отпуск… И вот это все же случилось. Причина проста, Джинни, – страх. Все это – результат моего страха. Я боялся об этом говорить. Страх – причина всему.

Я вырос в страхе, милая. Каждый день своей жизни я боялся, боялся, пока не съехал из родительского дома, но и до сих пор мне иногда бывает страшно. Я боюсь разных вещей, но раз уж ты спросила…

Больше всего я боюсь… Боялся, точнее. Я боялся, что отец меня ударит – это случалось часто. Но это было не так уж страшно, а когда я вырос, и вовсе прекратилось.