Крик жерлянки - Гюнтер Грасс

Решке цитирует Тиммштедта: «Нет ничего убедительней выгоды… Наконец-то в Польше начинают считать, точнее — мыслить, по-европейски… В будущем станет второстепенным, кто является собственником земли… Всем этим, да и не только этим, мы обязаны нашим почетным президентам, которым АО МК всегда будет признательно…»

Далее пошла как бы цепная реакция событий. На похороны приезжало все больше родственников и близких, среди них бывали представительницы молодого поколения, внучки и правнучки, которые порой не боялись отправляться в путешествие даже на последнем месяце беременности, что приводило либо до похорон, либо после к неожиданным, преждевременным родам. Госпожа Деттлафф, сделавшая сообщение на эту тему, сказала: «Отрадно, конечно, что на нашей исторической родине вновь появляются на свет немцы, однако мы не можем обременять этим и без того перегруженную систему здравоохранения наших польских друзей».

Тут же было решено открыть родильное отделение во флигеле просторного дома для престарелых на Пелонкенском проезде. При этом было сказано: «Медицинское оборудование должно отвечать западным требованиям. Что же касается врачей и акушерок, то в Польше найдется достаточно квалифицированных специалистов, чтобы позаботиться о маленьких уроженцах Данцига…»

Затем совет обсудил предложенные образцы табличек с названиями улиц и с пояснениями к историческим или культурным памятникам. Образцы, на которых разноязычные названия и пояснения давались одинаково крупным шрифтом, были отклонены. Немецкие члены наблюдательного совета высказали мнение, что верхняя польская часть должна быть значительно крупнее, чем тексты на трех остальных языках. Подобная тактичность вызвала взаимный обмен комплиментами, к которому подключились даже почетные президенты.

Когда же Александра Пентковская спросила, нельзя ли с учетом экономических перспектив Гданьска предусмотреть пятый текст, а именно на бенгали, то присутствующим явно изменило чувство юмора. «Этого еще не хватало!» — воскликнул Фильбранд. Марчак твердо заявил: «В Польше такое немыслимо». И только Тиммштедт отреагировал спокойно: «Почему бы и нет? В свободном обществе все возможно». Решке сопроводил вопрос Александры и невозмутимый ответ Тиммштедта репликой: «Для всех, особенно для Марчака, будет немалым сюрпризом, когда Грюнвальдскую, бывшую Большую аллею, потом Аллею Гинденбурга (после того, как на непродолжительное время она получит имя своего создателя, бургомистра Даниэля Гралата, на гербе которого изображен лев, несущий два серебряных костыля) назовут, в конце концов, в честь моего бенгальского друга и партнера за то, что он повсеместно внедрил велорикшу…»

И тут же, вновь как бы оглядываясь назад из будущего, что происходило с профессором все чаще, он вносит поправку: «Четтерджи проявил личную скромность, поэтому бывшая Грюнвальдская по предложению влиятельной бенгальской общины переименована в Аллею Рабиндраната Тагора. Ничего удивительного; мы-то с Александрой прекрасно помним, сколько улиц, площадей, городов, стадионов и верфей переименовывалось на нашем веку, порой многократно; это случалось едва ли не после каждого нового исторического поворота, иногда даже казалось, что этим переименованиям не будет конца».

Заседание, о котором идет речь, надо представить себе уже не на семнадцатом этаже отеля «Гевелиус». Магистрат предоставил немецко-польскому акционерному обществу в соседней ратуше Старого города помещение, выдержанное в духе семнадцатого века, с большим дубовым столом и дюжиной староданцигских дубовых стульев.

Есть фотография заседания за этим длинным столом, во главе которого находятся распорядители, госпожа Деттлафф и пан Марчак, а в противоположном конце, ближе к двери — наша пара, почетные президенты. Вдоль стола, по обеим сторонам расположились члены наблюдательного совета, однако немцы не сидят строго против поляков, места выбраны свободно; так, Фильбранд очутился между двумя новыми членами совета: слева от него — молодая директриса туристического агентства — личико Мадонны, прямой пробор; самого Фильбранда я узнал по очкам без оправы и по прическе ежиком, которые часто упоминаются в дневнике. Вполне определенно можно утверждать, что осанистый господин с волнистой серебряной сединой, которая похожа на весьма подходящий к старинной мебели белый парик, — не кто иной, как консисторский советник Карау; его сфотографировали вскоре после добровольного ухода в отставку. Скучающего господина, облокотившегося на подлокотник высокого стула, легко узнать по его «прозодежде» — это его преподобие отец Бироньский. Остальных членов совета трудно определить по внешности, даже не поймешь, немцы это или поляки: все они довольно молоды, не наделены яркой индивидуальностью, зато симпатичны, а главное, отличаются той ненатужной работоспособностью, которая обеспечит акционерному обществу высокую рентабельность. Вот этот молодой, совсем еще не тертый жизнью человек и есть, пожалуй, Торстен Тиммштедт; с помощью макетиков, величиною не больше спичечного коробка, он пытается склонить совет в пользу новых моделей гробов.

Лупа дает мне возможность получше разглядеть интересные по цвету, различные по форме, яйцеобразные, ящикообразные, похожие на пирамидки и даже на виолончели гробики, которые Тиммштедт предлагает включить в сервисную программу наряду с гробами традиционной формы, сужающейся к изножию. Новые, постмодернистские модели соперничают с надоевшей рутиной. Даже стеклянный гроб Спящей царевны имеет шанс войти в моду. Решке замечает: «Творческое развитие классических моделей, на сегодняшний вкус излишне помпезных, вполне оправдано. Я не мог также не приветствовать предложение Тиммштедта запретить изготовление гробов из таких тропических пород дерева, как тик, махагони и полисандр…»

Интересно, что сказали все еще весьма моложавая госпожа Деттлафф и господин вице-директор Национального банка об этих экстравагантных новинках «Ритуальной мебели»? Оба они, сидящие спиной к окнам, оказались рядом, но выглядят случайными соседями, зато оба почетных президента, которых, скорее, угадываешь за высокими спинками стульев, чем действительно видишь, смотрятся настоящей семейной парой, хотя к этому времени они еще не успели пожениться.

Больше из этих фотографий ничего не выжмешь. Спинки с роскошной резьбой, торжественная черно-коричневая полировка стульев вызывает впечатление если не удобства (для этого стулья слишком угловаты), то, по крайней мере, барочной устойчивости. Астроном и пивовар Иоганн Гевелиус, который в свое время был членом муниципалитета Старого города и жил неподалеку, в Пфефферштадте, вполне мог бы занять место среди членов наблюдательного совета немецко-польского акционерного общества, чтобы поведать им о фазах Луны или о том, во что обошлись ему недавние похороны супруги Катарины, урожденной Ребешке…

Попавшие ко мне материалы кончаются; впрочем, есть еще целая стопка записок о том, что Решке собирался сделать, но так и не сделал. В одной из записок Решке планирует побеседовать с Тиммштедтом о новых моделях гробов, а также об идее создать некрополь неподалеку от некогда восточнопрусского города Растенбурга и организовать выставку, «которая перекинула бы мостик от этрусских саркофагов, погребальных ларей, катафалков и традиционных гробов к новейшим произведениям ритуально-прикладного искусства». Ничего из этого не получилось. А может, Тиммштедт все-таки провел позже такую выставку?

На другом листочке бисерным почерком записан совет Александре получить, наконец, документ, который бы уточнил срок ее активного членства в партии, чтобы, если на этот счет возникнут вопросы, быть готовой к ответу. Этого документа у меня нет. Ясно одно: будучи еще совсем молоденькой девушкой, Пентковская стала членом партии, веря в нее, а в пятьдесят лет она вышла оттуда, окончательно разочаровавшись. На бухарестском фестивале молодежи и студентов она выступила с кратенькой речью и чествовала Сталина как освободителя Польши. Затем — сомнения, колебания, конформизм, чувство стыда, молчание, желание сделать вид, будто тебя вообще нет на свете. «Я была среди «мертвых душ» задолго до 68-го, когда в Варшаве началась антисемитская кампания…»

Это записано в дневнике, и Решке сочувственно добавляет: «Александра винит себя, перечисляет свои прегрешения, но признает, что до самого выхода из партии верила в коммунистические идеалы и только введение военного положения стерпеть уже не могла. Чем было ее утешить? Моим таким же давним чувством глухого протеста? Или тем, что в свое время я тоже был правоверным членом «гитлерюгенда?» С этим надо жить. Мы и живем. Жаль только, что потерпела крах наша прекрасная идея…»

В следующую субботу они совершили поездку в Кашубию. Хотя за рулем сидел Врубель, но вел он отнюдь не свой «польский фиат». На одном из листочков помечено: «Наконец-то мы выбрались за город на новой машине».