Ловушка. Форс-мажор - Андрей Константинов

– Так уж никто и никогда? – усомнился Паша.

– Ну, была одна попытка.

– При большевиках?

– Нет, бери раньше. Еще при Иване Грозном. Но даже тогда очень быстро скумекали, что занятие это – безнадежное.

– Ни фига себе!

– А как ты хотел? Во все времена во главе соборов стояли люди, которые не подчинялись ни милиционерам-опричникам, ни митрополиту. К тому же Церковь своих не выдает. В данном случае я, конечно, не беру в расчет священнослужителей, состоявших в особых отношениях с КГБ. Но то – песня иная, к этой истории отношения не имеющая.

– Обалдеть! Людмила Васильевна, вот вы сказали «во-первых». Значит, есть еще и «во-вторых»?

– Есть и во-вторых. Что в музее, что в церкви, один потир нетрудно заменить другим, а ценную икону – ее хорошей копией.

– Неужели так просто?

– Понимаешь, Паш, в музеях иконографический тип любой иконы, в принципе, всегда четко соблюдается, а вот описание ее особенностей, как правило, размытое. Например, в книге учета поступлений может быть записано: «Икона „Страшный суд“. XIX век». Ну и что это за описание? При таком подходе не составит труда заменить один «Страшный суд» на другой, менее ценный. А потом, даже если кто-то и заявится с проверкой и обнаружит в недрах собора наличие каких-либо подозрительных потир, икон, дарохранительниц и т.п., чем ты докажешь, что вещи эти краденые? Ведь инвентарные номера, разумеется, стирают заранее.

– Как же церковники могут потакать воровству, скупать краденое? Грех ведь?

– Ну вы даете, господин офицер милиции! Ты бы здесь еще в обморок завалился. Ныне люди таковы: унеси что с чужого двора – вором назовут. Так, что ли? Между прочим, ты в курсе, кому всегда достаются самые теплые места?… Правильно, грешникам. Кстати, в число семи смертных грехов воровство не входит. Гордыня, алчность, даже уныние есть, а вот воровства нет. Интересно, почему?

– Не знаю, как-то не задумывался.

– Вот и я не знаю. Ну, это уже из области высоких материй. Нам с тобой, по скудоумию нашему, недоступных… Ладно, что-то я тебя совсем загрузила. На эту грустную тему можно говорить бесконечно долго и столь же грустно. А времени – второй час. Со мной-то, старухой, все понятно, а тебе-то чего не спится? Молодой, здоровый, рановато еще на бессонницу жаловаться…

– Да, похоже, перегулял. Я ведь все больше за рулем, а сегодня практически весь центр на своих двоих протопал. Теперь с непривычки ноги гудят, плюс переизбыток кислорода.

– Это где же ты в центре кислород нашел? Рассказал бы, как он выглядит, – усмехнулась Михалева. – Гулял-то хоть не один, с барышней?

– С ней, – признался Паша и невольно улыбнулся, вспомнив Катю.

– То-то и гляжу: больно рожа у тебя довольная. Как у котяры, на которого миску сметаны опрокинули… Все, господин офицер, возвращайтесь-ка вы к себе, считайте слонов. Или что вы в подобных случаях делаете? А я буду спать ложиться. Мне, между прочим, завтра на работу.

– Мне тоже. Людмила Васильевна, можно последний вопрос?

– Валяй.

– Вот вы так хорошо во всех этих вещах ориентируетесь и разбираетесь. Почему бы вам все это не рассказать прессе? Или милиции? У меня, кстати, в уголовном розыске есть один знакомый. Очень хороший опер.

– Пашка, все, что я тебе сейчас рассказала, на сенсацию отнюдь не тянет. Про подобные схемы и методы тебе может поведать любой более-менее профессиональный музейщик. Тем паче что я показала только самую верхушку айсберга. А чем глубже – тем ужаснее и безнадежнее. Вот только сама я, как ты понимаешь, никого за руку не ловила и никакими вескими доказательствами не располагаю. Всего лишь опыт музейной работы, помноженный на здравый смысл. Так что не думаю, что могу представлять серьезный интерес для твоего знакомого опера. Хоть и допускаю, что он действительно хороший. Что же касается журналистов… Знаешь, когда я сегодня в новостях смотрела репортаж о брифинге, устроенном господином Пиотровским, вдруг поймала себя на мысли, что хотела бы принять в нем участие. И, подвернись такая возможность, я бы задала Михал Борисовичу один очень простой вопрос.

– Какой?

– Я бы спросила: существует ли в вашем ведомстве лимит хранения? То есть установлено ли то максимальное количество экспонатов, за которое человек может нести персональную ответственность? Потому что, если, к примеру, хранитель имеет на своем контроле тысячи экспонатов, я просто не понимаю, как он, чисто физически, может их грамотно хранить? Не говоря уже о том, чтобы уследить за ними…

Рабочее утро вторника для «семь-три-седьмого» экипажа стало точной копией утра предыдущего. С той лишь разницей, что сегодня на небе не наблюдалось ни облачка. Повторив знакомый маршрут из Рыбацкого на Разъезжую, «грузчики» сопроводили «мать Терезу» в офис и теперь отстаивались на том же самом пятачке на улице Правды. Даже разговоры в салоне велись на ту же тему. Пока Балтика-три наблюдал за выходом из «Легуги», бригадир и Хыжняк продолжали свой накануне прерванный спор о пользе/вреде срочной армейской службы. Паша снова не принимал участия в их дискуссии, однако на этот раз его голова была занята другим принципиально – он думал о Кате.

– …Ну как ты не поймешь, дурья твоя голова, что заявления, сделанные из чувства материнской любви, типа: «Мы не отдадим ребенка в армию, потому что там – риск», лишают сына права пройти этот риск и зачастую лишают его права стать мужчиной. И идти на поводу у материнского инстинкта – значит вредить парню. А солдат, который жалуется в организацию солдатских матерей на то, что от казармы до сортира – триста метров, и бегать зимой холодно, – не солдат. Матери, которые приезжают это проверять, не понимают, что вмешиваться нельзя.

– С сортиром, допустим, я согласен. А если его там бьют постоянно? Что, тоже не нужно вмешиваться?

– Нет, – категорично заявил Каргин.

– Почему?

– Да потому что любая женщина за своего ребенка готова в огонь и в воду, но есть место, где ее подход не должен учитываться. Отношение к сыну должно строиться на другой основе. Держаться за материнскую юбку можно, но кто тогда мать защитит?…

«„Семь-три-седьмой“, „семь-три-седьмой“, ответьте центральному», – дурным голосом заголосила станция, заставив всех вздрогнуть.

– Пашка, убавь ты эту дуру, – поморщился Эдик. – Со мной от ее взвизгов чуть родимчик не приключился.

– На приеме «семь-три-седьмой», – невозмутимо ответил Козырев.

– Ваша настроечка?

– На складе, на Разъезжей.

– Принято. Передайте: бригадиру срочно отзвониться «семь-ноль-третьему».

– Понял вас, бригадиру отзвониться.

– Ей-богу, место прям какое-то несчастливое, – недовольно отреагировал Каргин. – Второй день отстаиваемся, и второй день нас домогается Фадеев. Причем заметь, Паша, обращается напрямую. Нечаева, как посредника, игнорирует напрочь. Это ж какое неуважение к руководству отдела. Интересно, что у них там опять стряслось…

Продолжая ворчать («…и ведь никто на трубу денег не положит, всякий раз на свои, на кровные»), он набрал начальственный сотовый:

– Константин Евгеньевич, это Каргин беспокоит.

– Ну что, ватажники, телевизор смотрите, радио слушаете?

– Какое там! Весь экипаж, все как один, верноподданно всматривается. Ибо нет для «грузчика» большего позора, нежели прозевать выход объекта. За целое утро даже по нужде никто не отошел, терпим.

– Все-то у них шуточки да смехуечки. Балаган и балагуры! Вот и достебались, мать вашу…

– А в чем дело-то? – насторожился Эдик.

– Да ни в чем. Можете опустить свои верноподданнические взгляды к долу, выстроиться в шеренгу, вывалить свои муды и помочиться на двери склада. Теперь уже все равно.

– Не понял. У нас все под контролем: груз на складе…

– Да что б он там сгнил на этом складе, груз твой! В двенадцать пополудни в «Росбалте» началась пресс-конференция матерей с искомым солдатиком в главной роли. Чуешь? Взбледнувшие армейские мне только что отзванивались, прямо из очереди в аптечный киоск. Строем промаршировали. Рапортуют, что спрос на вазелин – ажиотажный. Всего по две баночки в руки отпускают.

– Ни хрена себе! Вот, Константин Евгеньевич, вот честное слово! «Мать Терезу» утром приняли, все честь по чести, доставили, до сих пор не выходила! – принялся оправдываться Эдик, а сам тем временем терзался вопросом: «Неужели Стрепетов лажанулся и, проспав выход, маханул бабу? Да я ж его, сердечного, самолично девства лишу, отмудохаю, как бог черепаху!»

– Да при чем здесь твоя Тереза? – досадливо отозвался Фадеев. – Пришла беда, откуда не ждали.

– В смысле?

– В том смысле, что по уму надо было ноги ставить за каждым сотрудником этого богоугодного заведения. Только где ж я столько экипажей на всех наберу? Да и то… Знаешь, кто беглого солдатика все это время холил-лелеял, а сегодня тайными тропами на прессуху вывел?