Далеко ли до Вавилона? Старая шутка - Дженнифер Джонстон

— Это верно.

— И в лабиринтах, и в запертых комнатах, куда годами никто не входил, и в погребах. И в темных заброшенных проулках. Я терпеть не могу пугаться.

— Вам, видно, чужд дух приключений. В юности почти всем кажется, что когда страшно — это очень увлекательно. Даже весело. А вам так не кажется?

— Нет.

— Чем же вы увлекаетесь?

Нэнси на минуту задумалась, беспокойно грызя ноготь.

— Мне правится пускать камешки по воде.

— Благородное занятие.

— Ехидничаете, — рассердилась она. — Я стараюсь вам объяснить. Наверно, я какая-то балбесина. Слова. Вот что меня увлекает — слова. Написанные, сказанные, они у меня кувыркаются в голове… даже не мысли, а тени, но так и шумят. Понимаете?

— Похоже, у вас впереди трудное время, молодая особа.

— Для начала у меня куча преимуществ.

— Да. Но вам следует понять, что иногда эти преимущества могут обернуться изрядной помехой.

Замолчали. На крышу опустилась чайка. Слышно было, как нетерпеливо царапали когти по крыше, пока наконец чайка не уселась удобно.

— Однако меня вы не боитесь, — сказал он после долгого молчания.

— А разве надо бояться?

— Я для вас такая же неизвестность, как запертая комната.

— Люди меня не пугают. Разве что очень умные, которые, вроде, все на свете знают.

— Но вы же понимаете, что на самом деле всезнающих нет.

— Мне тоже так кажется, а все-таки я не уверена.

Он сунул руку в карман и достал что-то. Протянул ей.

Это был револьвер.

Внутри у Нэнси что-то противно подпрыгнуло. Она не шевельнулась и не заговорила, пока это неведомое внутри не вернулось на место. Сердце неистово колотилось.

— Ну?

— Это все, что вы можете сказать?

— А что, по-вашему, я должна сказать? — Голос ее прозвучал сердито, почти пронзительно. Хочу жить, хочу жить, хочу жить!

— Вы убить меня хотите… или что?

— Нет, конечно.

Он спрятал револьвер в карман.

— Так зачем… зачем..?

— У меня при себе оружие. Я вдруг подумал, что вам следует об этом знать.

— Вы… вам надо..?

— Если надо будет, я пущу его в ход.

Он снова сунул руку в карман, и Нэнси собралась с духом, готовясь опять увидеть револьвер, но из кармана появилась пачка сигарет. Он достал одну, постучал ею о ноготь большого пальца, потом сунул в рот.

— Если я вас расстроил, не стану извиняться. — Сигарета в углу его губ кивала в такт словам. — Вот первая истина, которую вы должны усвоить, если намерены хоть чего-то достичь: в жизни далеко не всё приятно и светло и не все люди — благовоспитанные джентльмены, которые встают, когда в комнату входит дама. Напротив, жизнь полна насилия, несправедливости и страдания. Вот это вам и страшно увидеть, когда вы открываете запертые двери и заглядываете в пещеры. Грозную истину.

— Нет, — сказала Нэнси. — Нет, нет…

— В давние-давние времена… — Он опять полез в карман, на этот раз за спичками. — …дали мне красивую форму и оружие и призвали убивать врагов моего народа. Я исполнил свой долг. Я был отличным солдатом, Нэнси, наверно, потому, что не боюсь умереть… Знаю, это звучит высокопарно, но это правда; мне страшно было бы оказаться в плену у бесконечной жизни, на манер вашего деда… Я получил чин майора. Я не был, как множество несчастных дураков, героем-мальчишкой из тех, что так и скачут галопом до седых волос. Четыре распроклятых года в полевой артиллерии. У меня на глазах люди умирали за то, что кое-кто из них считал правами малых народов. Бойня. Молодые, старые, герои и негодяи и просто несчастные олухи, которые воображали, будто исполняют свой долг. — Он чиркнул спичкой, огонек отразился у него в глазах. Затрепетали сразу три огонька. — Сперва я думал, мы наносим миллион ударов во имя справедливости, совершается нечто вроде искупления… но, конечно, я ошибался. Хотя одному я научился. — Он погасил спичку и с нею огоньки в глазах, глубоко затянулся. — Теперь я знаю, кто враги народа. Настоящие враги. — Он неожиданно засмеялся. — Наверно, вы думаете, что я немножко спятил?

— Пожалуй, — осторожно сказала Нэнси. — Немножко.

— Возможно. Болтаю лишнее. Изливаю заумный бред на такую вот девочку, а ее, верно, никогда не трогало… не задевало… в конце концов, чего бы ради вам…

Изо рта и ноздрей его просочились струйки дыма. Нэнси в упор смотрела на его худое лицо. Умирает, зло подумала она, скоро умрет; надеюсь, ты скоро умрешь. Сигарета свесилась между его пальцами, загрубевшими оттого, что он столько лет нажимал на спусковой крючок.

— Моей войне конца не будет, — сказал он негромко.

Нэнси встала.

— Чем скорей вы отсюда уйдете, тем лучше, и… и… пожалуй, я не буду больше носить вам бананы… или еще что. Нет уж, дудки.

Он запрокинул голову так, что оперся затылком о стену, и захохотал.

— Ничего смешного. Уходите. Убирайтесь. Вы…

— Я не хотел вас обидеть. Поверьте, мне очень жаль. Просто меня многое забавляет.

— Вы, что ли, не понимаете, может, я пойду в полицию. К военным… мы… мы знаем офицеров…

— Пусть это не прозвучит высокомерно, но — раз вы считаете нужным, ступайте в полицию. Не возражаю.

Нэнси прошагала к двери, распахнула ее. В хижину яростно ворвались дождь и ветер. Потревоженная шагами и шумом чайка заерзала на крыше. Нетерпеливо стучала когтями, дожидаясь, когда все опять успокоится. Нэнси обернулась. Тот по-прежнему стоял у стены, улыбался.

— До свиданья.

— Вы разве не хотите забрать свои бананы?

— Молчите, вы! Чертов… чертов..!

Она вскарабкалась на насыпь и, не оглядываясь, зашагала по рельсам. Далеко на горизонте упрямо двигался в сторону Англии пароход. Видно, нелегко ему пробиваться вперед по серому взбаламученному морю. Шпалы скользкие, в глубоких провалах между ними полно воды.

Когда Нэнси переступила порог, по прихожей как раз шла тетя Мэри. В одной руке она несла чашку чая, в другой — тарелку с мелко нарезанными, намазанными маслом гренками.

— Деточка, ты насквозь мокрая. Где ты была? Беги скорей переоденься, не то завтра совсем расхвораешься.

— Чаю… — начала Нэнси.

— Не спорь. Если поторопишься, чай еще не совсем остынет, он только что подан. Знаешь, дедушка сам попросил гренки. Поразительно. Он сегодня гораздо бодрее, наш голубчик. Такое облегчение.

— Я возьму себе чай наверх.

— Незачем разгуливать по дому, когда ты вся мокрая.

Нэнси прошла в гостиную и налила себе чаю. В камине тихонько тлел сложенный пирамидой торф. Нэнси отрезала кусок бисквита и вернулась в прихожую. Тетя Мэри оказалась еще там.

— Что-то было такое… — туманно начала она. — Посмотри, сколько мокрых следов на полу, детка. Брайди очень расстроится. С тебя капает.

— Что-то такое?

— «Смерть, где твое жало?» — запел старик в комнате по другую сторону прихожей.

— Иду, голубчик. Гренки. Да, о чем бишь я?

— Терпеть не могу этот противный гимн.

— «Могила, где твой венец?»

— Сейчас, минутку. — Тетя Мэри направилась к дверям. — А, да, вспомнила. Гарри.

— Гарри? — переспросила Нэнси с полным ртом.

— Он звонил. Хорошо, что я не выходила в сад… такой ливень. Мне надо бы поработать в саду, там уже настоящие джунгли. А телефон я там не слышу… то есть слышу, но у миссис Берк такой несносный характер, она звонит от силы раза два, бросаешься к этому противному аппарату, бежишь, пыхтишь, а она говорит… я думала, никого нет дома, мисс Дуайер. А сама прекрасно знает, что всегда кто-нибудь да есть. Не может минутку потерпеть. Как будто у нее работы по горло. Я подозреваю, что она просто не может оторваться от завлекательных чужих разговоров, вечно подслушивает.

— Что же Гарри?..

Нэнси уронила крошку на ковер и нагнулась подобрать ее.

— «И в смерти восторжествую, лишь милостив будь ко мне».

— А, да. Они с Мэйв ждут тебя к ужину. Около семи. Ее родители едут по какому-то случаю в город, а Мэйв приглашает тебя и Гарри ужинать. Что-то в этом роде.

— И ты за меня согласилась… Ну, знаешь, тетя!

— Я думала, ты захочешь пойти, деточка.

— Это возмутительно! Просто… черт-те что!

— Такой молоденькой девушке совсем не пристало браниться.

Нэнси в сердцах пнула ногой по низу перил. Чай выплеснулся из чашки на блюдце.

— Гарри очень настаивал. Прими хорошую ванну, деточка, ты рискуешь подхватить ревматизм.

— Я ему нужна просто как… ну, как… вроде…

— Уймись. Ты обобьешь с балясин всю краску.

— Краска и так вся облупилась. Не дом, а какая-то облезлая развалюха.

Тетя Мэри вздохнула. Стоит тут, в руках быстро стынут гренки, а лицо вдруг сделалось такое несчастное, бесконечно усталое.

— Ты ведь сегодня вечером играешь в бридж?

— Я подумала, посижу лучше с дедушкой. Я очень мало работала в саду… из-за дождя… Не такая уж надобность около него сидеть, но… — Тетя Мэри подняла глаза и, глядя в потолок, к удивлению Нэнси довольно немузыкально посвистала. — Миссис Хэзлоп очень расстроилась. Ты ведь ее знаешь… ну, ничего не попишешь. — Она сделала несколько шагов по направлению к комнате старика. — По-моему, ему лучше, гораздо лучше. — Свободной рукой она толкнула дверь. — Он еще всех нас переживет. Гарри сказал, в семь. Беги, детка, и прими горячую ванну.