Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки - Сборник статей

За внешней риторикой статей философа, в которых содержатся и его идеи относительно географии съездов, зачастую прячутся чисто научные цели. Так, в работах 1899–1900 гг. («О месте будущего Археологического съезда», «Где быть научным съездам в Туркестане?» и др.) он задает Предварительному комитету будущего съезда вопрос: «где искать прародину ариев и как организовать комплексную экспедицию на Памир?» (Н. А. Янчук по его просьбе представил X Археологическому съезду в Риге два запроса: о прародине ариев и об учреждении комплексной международной научной экспедиции по изучению Памира [Федоров, 1995–2000. Т. 5. С. 365]; мыслитель просил В. А. Кожевникова познакомить Янчука со своей статьей «О месте будущего археологического съезда» (подробнее см. об этом: [Ершов, 2012. С. 114–116]). Н. Ф. Федоров предложил для ускорения решения этих вопросов собрать съезд в Самарканде: «Значение Памира велико и в настоящем, а потому и желательно, чтобы Самарканд, стоящий у подножия Памира, стал местом не археологического лишь съезда, но и съезда естествоиспытателей и врачей. Если исторически возможно еще сомнение относительно Памира как могилы (по народным сказаниям) или колыбели (как выражаются желающие забыть о смерти) предка, праотца, то географически и особенно этнографически Памир есть несомненно центр, кровля мира ‹…›. Это исследование тем особенно важно, что оно требует международных научных экспедиций, а вместе и соединения усилий историко-археологических и антропо-натуралистических; такая же совместная работа будет способствовать замене местного, народного патриотизма – всеплеменным и заставит как натуралистов, так и археологов признать необходимость всестороннего изучения вопроса – лингвистического, археологического и антропологического…» [Федоров, 1995–2000. Т. 4. C. 207–210].

Вопрос о прародине ариев – вопрос большей частью археологический вплоть до сего времени, и концентрируется он именно на археологическом изучении территории бывшего Туркестана и прилегающих к нему областей России; не надо при этом смешивать позицию философа с построениями тех достаточно образованных членов Туркестанского кружка любителей археологии (к примеру, В. М. Флоринского), которые искали там пращуров славян (см.: [Смирнов, 2011. С. 328]). Н. Ф. Федоров призывал всех работать вместе для достижения одной цели, а у членов кружка или у тех же германских, английских археологов, наводнивших Туркестан в конце XIX в., были цели и совсем иного рода – обосновать притязания своих империй на эти земли как на свои исконные территории.

Археология и история в системе учения Н. Ф. Федорова, таким образом, объемлют историю не только русского народа, но и всего индоевропейского племени, а через него и историю человечества вообще; он видит, что наука еще слишком слаба и неразвита и действует в отрыве от естественных наук, которые помогали бы археологии привлечь к делу воскрешения предков знания естественных законов природы («силы рождающей и созидающей»), законов, которые бы облегчали для археологии задачу искать и применять новые, до сих пор неведомые, но непременно существующие практические методики (те, которые непременно имманентно присутствуют в ней как в «проекте»).

В этом смысле комплекс проективных идей Н. Ф. Федорова, несмотря на весь «реализм» и практичность его, близок к утопии как «метажанру» русской философии и литературы (по определению Н. В. Ковтун: [Ковтун, 2009. С. 25]), но не полностью покрывается этим определением – границы между самими этими разновидностями жанра бывают порой достаточно условны. Как определить, к примеру, жанровость произведений философа и писателя В. Ф. Одоевского, хотя книги его и издаются под грифом «художественная литература», – философско-утопическая литература или философия, облеченная в оболочку литературного сюжета? И у Н. Ф. Федорова есть попытки творить в художественно-утопическом ключе (к примеру, его статья «Воронежский музей в 1998 году»), и у И. Е. Забелина были мысли написать роман в духе, как бы мы сказали теперь, «альтернативной истории» [см.: Забелин, 2001. С. 79. Запись от 6 апреля 1865 г.].

А идея великого русского натуралиста В. И. Вернадского о грядущей автотрофности человека [Вернадский, 1988], о появлении в будущем замкнутого социально-производственного цикла человечества, не оставляющего после себя никаких материальных следов (т. е. предмета археологии), – разве не утопия? Сочетается ли эта идея с воззрениями Н. Ф. Федорова о регуляции стихийных сил природы? Очевидно, да: она является предельным выражением логики философа, ее завершением [Семенова, 2000. С. 86, 448]. Нет труда физического, следовательно – нет и отходов жизнедеятельности человека. Человек, следуя этой логике, превращается в плотское, но «прозрачное» существо духовного плана. Индустрия, составляющая костяк современной цивилизации, отпадает и исчезает как бесполезная обуза. Все произведения культуры тоже созидаются только в эфире (не угадали: не в электронном формате с его материальными носителями). Это – не конец истории, но конечный предел науки археологии, у которой исчезнет предмет ее исследования. Что за этой чертой – археология будущего или ее смерть? На эти, чисто философские, вопросы уже обратила внимание современная литературная утопия (см., к примеру, роман М. Попова «Плерома» [Попов, 2006], где одной из главных движущих сил сюжета является осуществление автотрофности в практике ближайшего будущего человечества. И сама наука должна задумываться над подобными вопросами.

Вопрос о неразвитости, отставании археологии от общего прогресса остальных наук (особенно естественных) и в настоящее время является не только проблемой внешней, свидетельствующей о сильнейшей зависимости ее от развития окружающего общества. Есть еще проблемы внутреннего порядка, определяемые спецификой любого научного процесса (неравномерность разработки отдельных тем, региональных исследований, методологических направлений, цикличность развития, возвратно-поступательный характер в эволюции идей), когда та или иная проблематика, решаемая на одном этапе, на следующем этапе развития видится совсем по-иному, отодвигаясь и расширяясь подобно горизонту перед восходящим на вершину первопроходцем. Все эти трудности усугубляются и отсутствием централизации, единых программ исследований на отдельно взятой территории той или иной археологической культуры, рассеченной современными границами государств и регионов.

Что же представляла собой наука археология того времени и как сами современники Н. Ф. Федорова осмысляли ее место и значение в обществе? Определение границ и метода археологической науки во второй половине – конце XIX в. в России базировалось, как отмечает Н. И. Платонова, на двух идейно-теоретических платформах, или парадигмах: «гуманитарной или исторической» и «естествоведческой или антропологической», что свидетельствовало, по ее мнению, о наличии в тот период двух принципиально разных «систем научных и философских взглядов на науку о первобытности» [Платонова, 2010. С. 42]. В рамках первой парадигмы развивались направления историко-культурное и художественно-историческое; оба эти направления основывались на понимании древностей как продуктов творчества человека, отражающих реальную историю народов. Согласно второй парадигме, через изучение древностей исследователь может познавать и формулировать даже некие основные законы бытия, таким образом уподобляя народы и общества «биологическому организму» и утягивая археологию в лоно наук о природе [Там же. С. 70–71).

Однако современники Н. Ф. Федорова были еще не настолько изощренны в методологии и истории науки, чтобы видеть возможности ее инструментария и ее движущие силы в таком ключе, как нам кажется это почти полтора века спустя. Н. И. Платонова отмечает, что одну из первых попыток анализа массива археологических достижений второй половины XIX в. предпринял А. С. Лаппо-Данилевский в начале ХХ в. [Там же, 2010. С. 43 и далее]. Историк выделил тогда в науке три направления: классическое (идущее от европейского понимания истории искусства как эволюции стилей и олицетворявшееся, как правило, с учеными-античниками столичного Петербурга); национальное (направленное на поиск древностей русского народа, помогающий процессу самоидентификации этноса; это направление базировалось преимущественно на исследованиях московских ученых во главе с графом А. С. Уваровым); направление, пытавшееся придать изучению древностей комплексный характер с учетом влияния на культуру народов географической среды и иных факторов (развивавшееся в основном учеными-естественниками во главе с академиком К. М. Бэром). Наиболее объективным и перспективным в научном смысле было последнее направление. К сожалению, осознание этого факта пришло в науку в полной мере лишь спустя столетие после появления трудов К. М. Бэра, уже в первой четверти XX в., когда начали оформляться палеоэтнологические школы Москвы и Петербурга и развиваться естественно-научные методы в археологии [Там же. С. 60–65].