Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки - Сборник статей

Однако следует подчеркнуть и «вневременность», несиюминутность основных постулатов учения Н. Ф. Федорова, их тесную взаимосвязь с корневыми основами христианского вероучения вообще; по этой причине можно говорить о влиянии на формирование личности мыслителя всего комплекса русской культуры в ее самом широком пространственно-временном контексте [Семенова, 2004. С. 445–462].

Кратко суть философского ядра его учения («супраморализма, или великого синтеза» [Федоров, 1995–2000. Т. 3. С. 320–321; работа написана в основном в Подольске], «философии общего дела» [Федоров, 1982]) можно выразить как предельное развитие христианской этики, основывающейся на постулатах всеобщей любви и братства и на этой почве требующей безусловного восстановления живой братской связи всех ныне живущих со всеми умершими предками (вплоть до «воскрешения отцов», понимаемого им как сложный двуединый метафизический, но осязаемый процесс). Здесь необходимо иметь в виду, что эта эсхатология, по мнению мыслителя, сохраняет свое место в рамках христианской догматики, о чем не устают напоминать нам и современные исследователи: «Еще С. Н. Булгаков обратил внимание, что ни одна идея Николая Федоровича не подвергается такой опасности лжетолкования, искажения, вульгаризации, как этот головокружительно смелый его „проект“. Особенно велика опасность истолковать религиозную идею Николая Федоровича в духе современных научных позитивистов a la Мечников и религиозный идеал превратить в невыносимую пошлость» [Булгаков, 1998. С. 326]. Впрочем, и сам Федоров предвидел возможность искажения своих мыслей и, по свидетельству Кожевникова, «многократно высказывал, что „ничего так не боится, как того, что „передовые“ и „неверующие“ „пожалуют“ его в атеисты, от каковой чести он наотрез отказывается“» (из письма В. А. Кожевникова П. А. Флоренскому, 7 сентября 1913 г. // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 114) [Морозова, 2003. С. 323].

Это также и понимание Истории и археологии как пути от «небратства» ко всеобщему «братству» и Истории как «проекта», т. е. История – то, что дóлжно осуществить, что можно запланировать, если человечество пойдет по этому пути (некоторые исследователи пытаются включать учение Н. Ф. Федорова в общую схему развития «проективной философии», имеющей не только чисто российские территориально-хронологические истоки и пределы, но и общемировые [Шишкин, 2003. С. 153–158]. Нам кажется, что это является упрощением и схематизацией, удобной лишь для самих историков науки). Никто и ничто, кроме самого человека как существа разумного и разумно сотворенного, не может привести этот план в исполнение [Семенова, 2004. С. 220]. Логично предположить, что отсюда начинается дорога от догматических представлений религии о роли человека в мире к гностическому восприятию мира [Ковтун, 2009. С. 84]. Однако следует отметить и то, что сам мыслитель прямо полагал, что его взгляды являются как раз активным преодолением мистицизма древних учений с их пассивным восприятием мира. От ядра его учения расходятся нити рассуждений, объемлющие буквально все стороны жизни, науки и религии в их тесной взаимосвязи.

Таким образом, основной чертой учения Н. Ф. Федорова является его глобальность – всемирность, выражаясь языком его сочинений. Всемирность объемно не ограничивается нашей планетой, а охватывает всю мыслимую Вселенную. Это важно подчеркнуть, указав тем самым и на сверхантропологизм, универсализм учения, выделяющий его из ряда прочих философских систем. Также необходимо иметь в виду, что «супраморализм» Федоров определяет не только как христианскую нравственность, но как само христианство, «в коем вся догматика стала этикою (догматы заповедями), и этикою, неотделимою от знания и искусства, от науки и эстетики, которые должны сделаться, стать орудиями этики…» [Федоров, 1995. Т. I. С. 388; Титаренко, 2003. С. 58].

Отсюда истекает и возможность каждому, в том числе специалисту-ученому, найти что-то существенное для обозрения путей развития своей науки в учении Н. Ф. Федорова. Отсюда же проистекает пристальное внимание самого мыслителя к роли и месту археологии как основного познавательного инструмента в деле практического «воскрешения отцов»: «Мир прошедший, покорный мощному голосу науки, поднимается из могилы ‹…›. Тогда все некогда живое воскреснет в человеческом разумении, все исторгнется от печальной участи бесследного забвения, и то, чего кость истлела, чего феноменальное бытие совершенно изгладилось, восстановится в светлой обители науки – в этой обители успокоения и увековечивания всего временного» (так сам Н. Ф. Федоров цитировал слова А. И. Герцена, в отличие от автора понимая их не как метафору, а буквально) [Семенова, 2004. С. 223–224].

Следуя той же логике, история в учении Федорова превращается во вспомогательный раздел археологии, а остальные науки являются лишь подспорьем этих главных наук человечества. Отсюда и пристальное внимание мыслителя к проблемам происхождения человеческого рода, этногенеза отдельных народов, к развитию музейного дела и к сохранению памятников материальной культуры страны. Тем не менее его вниманием охвачены и такие, казалось бы, мелкие и незначительные моменты жизни, как развитие краеведения («местной истории») в провинциальной России, включая самые низовые уровни: история сел, история отдельных родов рядовых людей (крестьян, мещан и т. д.), местная и микротопонимика, местный фольклор и диалектология; отдельные археологические объекты (в особенности погребальные памятники, вплоть до современных ему кладбищ). Все разнообразие мелких подразделений науки о человеке вплеталось мыслителем в нечто единое, направленное к конечной цели «всеобщего братства», воссоединения отцов и детей.

В важной работе историософского плана «Золото и прах» (1900) мыслитель указывал: «Золото объясняет, почему История, как факт, есть взаимное истребление. Прах же отцов дает смысл и цель Истории как проекту воскрешения… Археология или История на Земле, как кладбище, распространяется, производя раскопки по всему миру, хотя и не сделалась еще повсеместною, не познала себя наукою сынов, изучающею останки отцов… Археология еще не соединилась с естествознанием, с познанием силы рождающей и разрушающей» [Федоров, 1995–2000. Т. 3. С. 373]. В работе того же периода «Об истинной религиозности», посвященной разбору поэмы «Цена жизни» его ученика и последователя В. А. Кожевникова, мыслитель пояснял: «…И сам человек представляет „весы“, когда в одной руке держит горстку праха, а в другой – золото, и если бросит прах на могилу умершего и, взявши золото, удалится от могилы, то будет блудным сыном, „человеком“ или гражданином нашего времени; или же, оставив золото, сделает прах предметом исследования или познания того, чем он был, доказывая восстановлением того, чем он был, истину восстановления» [Федоров, 1995–2000. Т. 3. С. 550].

Итак, цель археологии, истории и человека в ней, по мысли Н. Ф. Федорова, – отклониться от злата, от стремления к бесконечному потребительству, наращиванию материального благополучия (т. е. от исчерпавшей себя современной позитивистской парадигмы развития человечества) и сохранить прах предков (т. е. весь массив духовно-материальной культуры прошлого) для его надлежащего исследования (причем исследования не мертвого, «ученого», а живого, «жизнесловного», комплексного по своей сути, учитывающего все достижения современной научной мысли). Это моральный императив его определения науки. «Мы потому и называем Археологию величайшею и святейшею наукой, что без познания памятников и останков умерших, – познания не мысленного только, – невозможно объединение, братство живущих», – писал он в статье «О значении обыденных церквей вообще и в наше время (время созыва конференции мира) в особенности» [Федоров, 1995–2000. Т. 3. С. 5–46] (статья-обращение была по просьбе Н. Ф. Федорова опубликована от имени его хорошего знакомого, археолога С. А. Белокурова, как запрос к предстоявшему Археологическому съезду в Риге [Белокуров, 1896. С. 34–35]).

Из этого понимания археологии проистекает и определение Н. Ф. Федоровым важнейшей роли такой формы организации современной ему науки, как Всероссийские археологические съезды (каковая организация должна быть, по его мнению, многоуровневой: от низовых областных и губернских съездов идти к общегосударственным). Роль съездов видится им прежде всего в пробуждении и подъеме интереса провинциальной и местной, уездной, общественности к прошлому своего края. Поэтому он ратует за всяческое расширение географии Археологических съездов, которые в тот период стали охватывать и национальные окраины Российской империи. Правда, логика организаторов съездов и Н. Ф. Федорова в этом были принципиально несхожими. Уваровы во главе Московского археологического общества преследовали, кроме сугубо научных, еще и государственно-политические цели – цементации, консолидации научной общественности империи, преодоления зарождавшегося национального сепаратизма, распространения имперского научно-культурного стандарта и на нерусские губернии.