Спотыкаясь о счастье - Дэниел Гилберт

Наше воображение проделало большой путь – от реализма через презентизм к рационализации. И, наверное, прежде чем двинуться дальше, к конечному пункту, стоит свериться с картой маршрута. Мы видели, как это трудно – правильно предсказать свою эмоциональную реакцию на будущее событие, потому что нам трудно вообразить, как оно произойдет и что мы будем думать о случившемся после этого. На протяжении всего пути я сравнивал воображение с восприятием и памятью и старался убедить вас в том, что предвидение точно так же несовершенно, как зрение и воспоминание. Несовершенство зрения можно исправить очками, несовершенство воспоминания – письменными свидетельствами о прошедшем, но как быть с несовершенством предвидения? Очков, которые могли бы прояснить видение завтрашнего дня, не существует, как не существует и записок о том, что еще только должно произойти. Можем ли мы исправить несовершенство предвидения? Как вы вскоре узнаете – можем. Но обычно предпочитаем этого не делать.

Часть VI

Поправимость

Поправимость – способность быть исправленным, преобразованным или улучшенным.

Глава 10

Стоит обжечься

Я вижу: лжива, сказочна молва.

В последнее десятилетие все издательства, кажется, озабочены тем, чтобы научить детей не пачкать штанишки. Забираясь ко мне на колени, двухлетняя внучка обычно тащит с собой кипу книжек с картинками, среди которых всегда есть две-три, посвященные таинствам дефекации и чудесам домашней уборной. Некоторые книжки представляют собой наглядные пособия для начинающего анатома, другие ограничиваются картинками, на коих изображены счастливые детишки – сидящие на горшках, встающие и подтирающиеся. Несмотря на все различия, каждая книга содержит одну и ту же мысль: «Взрослые штанишек не пачкают, а ты, наверное, пачкаешь, но не стоит из-за этого слишком беспокоиться». Мою внучку эта мысль, похоже, и утешает, и вдохновляет. Она понимает, что покакать можно правильно и неправильно и что, дожидаясь, пока она освоит правильный способ, мы пытаемся объяснить ей: большинство людей научилось делать это правильно, а значит, научится и она. Нужно только немного инструктажа и практики.

Как оказывается, инструктаж и практика приносят пользу не только в этом отдельно взятом умении. На самом деле именно благодаря им мы и учимся всему, что знаем. Существуют только два вида знания – полученное опытным путем и переданное нам другими, и вне зависимости от того, какую науку мы одолеваем – не пачкать штанишки, готовить еду, размещать капитал или ходить на лыжах, – приобретенное умение всегда будет результатом непосредственного переживания или слушания тех, кто имел таковое. Дети пачкают штанишки, потому что они – новобранцы и еще не способны воспринять уроки, которые им дают ветераны. Покуда дети нуждаются в знаниях правил поведения, полученных как опытным путем, так и из вторых рук, мы ждем от них вонючих кучек – но мы ждем также, что на протяжении нескольких лет практика и инструктаж возымеют свое действие, неопытность уступит место искушенности и просвещенности и казусов с грязными штанишками не будет. Но почему мы не анализируем таким же образом ошибки любого другого рода? Мы все имеем непосредственные переживания, которые делают или не делают нас счастливыми, мы все слушаем друзей, терапевтов, коллег и ведущих ток-шоу, которые рассказывают, что сделает нас счастливыми, а что не сделает, и тем не менее, несмотря на всю эту практику и весь этот инструктаж, кульминацией поиска счастья часто становится вонючая кучка. Мы ждем, что нас осчастливят очередной автомобиль, очередной дом или очередное продвижение по службе, хотя предыдущие этого не сделали, и не обращаем внимания на предупреждения других о том, что счастья не принесут и последующие. Почему же мы не учимся избегать этих ошибок, как учимся избегать пачканья штанишек? Если практика и инструктаж учат нас сохранять штанишки чистыми, почему они не учат нас предсказывать свои будущие эмоции?

Наименее вероятные случаи

В том, что мы становимся старше, есть много хорошего, но никто не знает, чего именно. Мы ложимся спать и встаем в неподходящее время, едим не то, что хочется, а то, что можно, и принимаем пилюли, помогающие помнить, какие еще пилюли нужно принять. На самом деле в том, что мы становимся старше, хорошо лишь одно – те люди, у которых еще все волосы на месте, вынуждены нам уступать и завидовать богатству наших переживаний. Они считают нашу опытность богатством, поскольку думают, что она помогает нам не повторять ошибок – и порой это действительно так. Существуют кое-какие переживания, которых те, кому они выпали на долю, и вправду не повторят. Купание кошки, например, после того как переберешь мятного шнапса, – подобное случается запомнить по причинам, о коих я лучше не буду рассказывать. С другой стороны, существует множество ошибок, которые мы, столь умудренные опытом люди, совершаем почему-то снова и снова. Вступаем в брак с людьми, удивительным образом похожими на тех, с кем мы уже развелись; отправляемся на ежегодные семейные сборища и даем ежегодную клятву никогда туда больше не ездить; тщательно рассчитываем месячные расходы, чтобы опять не дотянуть до зарплаты. Объяснить эти рецидивы довольно трудно. Разве нам не следует извлекать уроки из переживаний? Воображение, разумеется, имеет свои недостатки, и, может быть, вполне закономерно то, что мы неверно предсказываем чувства, которые вызовут у нас будущие события, поскольку прежде мы этих событий не переживали. Но если мы уже побывали замужем за трудоголиком, проводившим больше времени на работе, чем дома; если уже присутствовали на семейном сборище, где тети сражались с дядями, норовившими всячески обидеть кузин; если уже сидели на рисе и бобах, не чая дождаться зарплаты, – разве не должны мы воображать все эти события с достаточной степенью точности и, следовательно, предпринимать какие-то шаги, дабы избежать их повторения?

Должны, и даже делаем это, но не так часто и хорошо, как следовало бы ожидать. Мы стараемся повторить те переживания, которые вспоминаем с удовольствием и гордостью, и стараемся избежать повторения тех, которые вспоминаем с сожалением и стыдом{275}. Беда в том, что мы помним их неточно. Воспоминание о переживании ощущается нами как открывание ящика и вынимание оттуда рассказа, который был сдан в архив в день своего написания, но, как мы уже знаем из предыдущих глав, это ощущение – одна из самых сложных иллюзий нашего мозга. Память – не послушный секретарь, хранящий точную копию переживания, но умелый редактор, вырезающий и откладывающий его ключевые моменты, чтобы использовать их для переписывания рассказа всякий раз, как мы просим его перечитать. Метод «вырезания и откладывания» обычно прекрасно срабатывает, поскольку редактор чаще всего прекрасно знает, какие элементы важны, а какие несущественны. Поэтому мы и помним, как выглядел жених, целуя невесту, но не помним, в каком ухе ковыряла в тот момент его сестра. Увы, сколь бы совершенным ни было искусство редактора, у памяти все же имеется несколько вывертов, заставляющих ее неверно воспроизводить прошлое и, следовательно, вынуждающих нас неверно воображать будущее.

Не знаю, к примеру, часто ли вы употребляете слова из четырех букв, но думаю, что вы никогда не подсчитывали количество таких слов. Что ж, попробуем прикинуть: каких слов из четырех букв в английском языке больше – тех, которые начинаются на букву «K», или тех, в которых «K» будет третьей буквой? Если вы похожи на большинство людей, вы наверняка предположите, что количество первых превосходит количество вторых{276}. Чтобы ответить на вопрос, скорее всего, начнете их припоминать («М-м-м… kite, kilt, kale…»)[66], и поскольку окажется, что первые слова припомнить легче, чем вторые, вы предположите, что первых должно быть больше, чем вторых. Ход мысли, в общем-то, неплох. В конце концов, вы можете вспомнить большее количество четвероногих слонов, чем шестиногих, поскольку видели больше четвероногих, чем шестиногих, а видели вы их больше потому, что четвероногих слонов существует больше, чем шестиногих. От действительного количества имеющихся на свете четвероногих и шестиногих слонов зависит, как часто вы их встречаете, и от частоты этих встреч зависит, насколько легко вы можете их припомнить.

Увы, рассуждение, которое выглядит столь разумным, когда относится к слонам, перестает быть таковым, когда касается слов. Слова, начинающиеся на «K», и в самом деле легче вспомнить, но не потому, что вы чаще сталкивались с ними, чем с теми, в которых буква «K» – третья. Их легче вспомнить потому, что нам вообще легче вспомнить любое слово по его первой букве, чем по третьей. Наши мысленные словари (как и настоящие) построены по алфавитному принципу, поэтому «искать» в них слова по какой-то иной букве, кроме первой, довольно сложно. На самом деле слов с третьей буквой «K» в английском языке гораздо больше, чем с первой, но поскольку последние легче вспомнить, люди обычно отвечают на вопрос неправильно. Эта путаница возникает потому, что мы естественно (но неверно) полагаем, что на ум легко приходят те вещи, с которыми мы чаще сталкиваемся.