Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Колонна по два, интервал один шаг. В кучу не сбиваться и не растягиваться. Сыч, Ёган сразу за мной, я иду первый, те, кто без факелов, защищают тех, кто с факелами, смотрим по сторонам, я думаю, они полезут из темных углов, доспехов у них нет, шлемов тоже. Нам нужно взять одного из них, так что далеко не пойдем. Все готовы?
Солдаты, что шли на вылазку, загудели, они были готовы. А вот Ёган не ответил, он как заведенный бубнил молитву. Кавалер положил руку ему на плечо, тихо спросил:
– Чего ты? А?
– Боязно что-то, господин, – так же тихо ответил слуга.
Волков поднес к его носу железный кулак и прошептал:
– Не смей даже думать… не смей меня позорить.
– Ага-ага, – закивал головой Ёган так, что шлем затрясся.
– Роха, – приказал Волков, – ворота!
Кто-то из солдат, что были на стене, кинул на улицу пару факелов, чтобы они, пока не погасли, хоть чуть отодвинули темноту из тех мест, куда не добиралась луна.
Ворота отворились, и кавалер повел свой отряд на улицу. Он был уверен в успехе, дело было простое.
Он видел одного из этих людей, его прекрасно освещала луна, человек стоял прямо у Волкова на пути, словно ждал. До него оставалось шагов тридцать.
Вдруг кто-то вскрикнул, и тут же и в самого кавалера попал камень, ударился в кирасу. На всякий случай Волков поднял щит к лицу и продолжил идти. И уже когда от ворот они отошли шагов на тридцать, на них двинулись люди, те, что скрывались в тени зданий, те, что стояли в проулках, те, что прятались за воротами брошенных домов. Они пошли отовсюду, и было их много. Шли медленно, словно раздумывая, хромая и раскачиваясь.
– Встали! – заорал Волков.
– Они нас ждали, что ли? – как будто удивлялся Сыч.
– Пятимся к воротам, не бежим! – распорядился кавалер.
И тут первый из ночных людей дошел до него. Разглядеть нападающего при лунном свете было невозможно, но становилось ясно, что он болен, грязен и худ. Еще за два шага до кавалера он поднял руки, не то хотел ударить, не то обнять. Выяснять его намерения кавалер не стал, одним секущим движением, слева направо, отрубил кисти на обеих руках. Меч его был остер как бритва, но уж больно легко отлетели руки, словно костей в них не было напрочь. А человек словно и не заметил увечий, как шел на Волкова, так и шел. Тогда кавалер встретил его на щит и, оттолкнув, рубанул его по шее, сверху справа – влево вниз. Располовинил его, словно куль с отрубями. И опять это было легко. Человек на этот раз повалился наземь, но не умер. Стал барахтаться, словно в воде. Пытался встать, пробуя опираться на обрубки рук. А сам разваливался, а из рассечения как-то лениво и медленно шла черная кровь. Кавалер обернулся, солдаты его отряда также отбивались от странных ночных людей. И, как и приказано, не останавливаясь шли спиной вперед обратно к воротам. Все было нормально, разве что убитые ночные люди не собирались умирать. Один из них, лежа на мостовой, попытался схватить Ёгана за ногу. Ёган заорал отвратительно и стал истерично рубить лежащего алебардой, размахивая ею так, что находиться с ним рядом было опасно.
– Сыч! – крикнул Волков. – Забери у него алебарду! Дурак зарубит кого-нибудь из своих.
– Да не зарублю я! – заорал в ответ Ёган. – Осерчал я потому, что не ждал, что он меня за лытки хватать станет, а так я гляжу за вами, не волнуйтесь, господин.
А Волков не волновался. Он спокойно пятился, несмотря на то, что шел последним и на него наседало уже полдюжины ночных людей. Но уж больно легко они рубились. Выпад! Взмах! И нет ноги у костлявого, валится на мостовую. Ползет теперь. Но вот один из них изловчился и вцепился в щит пальцами с черными ногтями, а второй ударил слева рукой по шлему, пока Волков пытался вырвать щит. Пока отмахивался от двоих, третий вцепился в правую руку. Тут Ёган подсобил. Волков видел, как белым в свете луны сверкнула алебарда и разнесла в брызги голову тому из ночных людей, что пытался повиснуть на правой руке кавалера.
Человеческая кровь горячая, как кипяток. Липкая и пахнет так, что ее ни с чем не спутаешь.
А то, что выплеснулось из головы ночного человека, что попало Волкову на лицо, на шлем и бугивер, кровью не было. Эта дрянь оказалась холодна, как лед, склизка, словно слизь, и воняла гноем. Да еще он отчетливо стал замечать то, что в горячке боя сразу не заметил: вокруг стоял смрад, запах гнили и тухлятины. Кавалеру все это придало сил, он быстро и со знанием дела перерубил ближайших врагов и последним вошел в ворота, убедившись, что все вернулись.
– Роха, закрывай! – распорядился он. – Ипполит, уксус, мыть меня, сарацинскую воду мне! Всех мыть! Всех раздеть и мыть! И доспехи всем мыть, и обувь с одеждой!
– Что случилось? – спросил Роха. – Что там произошло?
– Они все чумные, все чумные и гнилые! – орал кавалер, скидывая с себя доспехи. – Ипполит, неси сюда уксус! Быстрее!
– Мертвые они, – вдруг сказал один из солдат, что был на вылазке, – мертвые, их режешь, а они не чувствуют.
Волков глянул на него зло, но затыкать не стал, и зря. Тут же другой заговорил:
– Я одного рубил, а он лез на меня, а у него полбашки не было.
И другие стали говорить тоже страшные вещи. И тут Волков заорал, шлем он уже снял, поэтому вышло громко:
– Заткнитесь и мойтесь лучше, все смывайте, уксуса не жалейте!
– Неужто вы, господин, думаете, что язву – кару божью – можно уксусом смыть? – спросил один из солдат.
– Мойся, дурак, все мойтесь и рот сарацинской водой полощите. Кто язву подцепит, за ворота выселю. Ипполит, сарацинской воды мне неси.
Волков разоблачился донага, монах принес ему воды сарацинской, и он умылся ею так, что защипало глаза и нос, и хлебнул ее, полоскал рот, пока было сил терпеть.
То же делали и люди, что ходили с ним на вылазку. Остальные им помогали. Даже капитан Пруфф лил на кого-то уксус. И тут, словно колокол в ночи, резко и пронзительно зазвучали
