Купленная. Доминация (СИ) - Владон Евгения

Вроде как тебя кроет почти парализующими ощущениями, но и одновременно чем-то раскрепощает, придавая смелости твоим заметно скованным движениям. И ты действительно начинаешь это делать, глядя в глаза любующегося тобой мужчины, почти, как во сне, едва ли отвечая за свои действия и дальнейшие жесты. Приподнимаешь неспешно руки к груди, касаясь кончиками пальцев возбужденной кожи едва ощутимыми мазками и будто последними расписываешь то прямыми, то круговыми линиями чувственных узоров по обоим полушариям, пока не приостанавливаешься на твердых бусинах сжавшихся сосков. По-настоящему задерживаешь дыхание и даже замираешь на несколько секунд, поскольку они реагируют на твои шаловливые игры моментально — восхитительным онемением сладчайшей истомы, пускающей свои эрогенные стрелы прямо в клитор и ноющую вагину.

Но самым ошеломительным во всем этом развратном безумстве оказался момент с ответными действиями от Глеба. Когда он тоже очень медленно вытащил из карманов брюк руки и с привычной ему степенной размеренностью, не спуская ни на секунду с меня пристальных глаз, принялся вытягивать запонки из белоснежных манжет.

Мы так и смотрели друг на друга, не пойми в какой игре взглядов, совершая одновременно и каждый свой собственный ритуал из завораживающих движений. И, похоже, справлялись со своей задачей более чем, достигая поставленной перед собой цели — свести с ума, вывести из строя и довести до критической точки возбуждения желанную жертву — почти без особых на то усилий.

Когда я прошлась кончиками пальцев по ребрам и подрагивающему животу, Глеб уже расстегивал последнюю пуговицу на своей жилетке, практически сразу же переключаясь на планку сорочки. Я буквально физически ощутила, как потяжелел его взгляд, когда бесстыдно коснулась припухших от сильного прилива крови половых губ и повела по абсолютно гладкой коже интимной лаской незамысловатого движения. Но его хватило, чтобы почувствовать ответную реакцию и без того возбужденной киски, как и подметить в этот самый момент, какими напряженными стали жесты наблюдавшего за всем этим бесстыдством мужчины. Как потемнели его глаза и даже лицо, и как вздулись желваки на мощных скулах, придав его лепным чертам одновременно и пугающие, и в то же время зачаровывающие очертания демонического облика. Именно в окружающих, подобно этим, мистическим сумеркам спальни, в его внешности больше не прослеживалось, как раньше, возрастного уровня. Они просто стерли с его лика все человеческие метки, накладываемые на каждого смертного либо непомерными тяготами жизни, либо наслаиваемыми один на другой этапами неизбежного взросления. А то, как выглядел сейчас Глеб, скорей всего, и должны выглядеть бессмертные божества. Не гладкокожими и невинно прекрасными юнцами, а антропоморфными существами неопределенного возраста. И, само собой, так же дьявольски красивыми.

Я даже не удивилась, когда увидела под снятой им рубашкой не бесформенное старческое тело, а на редкость прокаченный и именно заматеревший мускулистый торс. Мощные плечи, плотный пресс и жесткий мышечный корсет, буквально прочерченный (или выписанный) складками тонкой кожи, вздутыми дорожками вен и жил, чем скажем у тех же молодых и идеально гладеньких качков. Хотя, нет, вру. Еще как удивилась и даже на несколько секунд оторопела. И, похоже он это заметил, чуть прищурив глаза и слегка приоткрыв губы в едва заметной (скорей всего ироничной) усмешке.

— Останавливаться, команды не было. — он сделал еще один шаг к кровати и меня еще больше накрыло топящим жаром непомерного смущения. — Я хочу видеть все.

Его пальцы коснулись моего колена, невесомой лаской потянувшись вверх по бедру, вызывая во мне едва не сумасшедшую дрожь сладкого "озноба" и вырывая из легких несдержанный всхлип-стон. Не знаю, чего мне тогда это стоило, но я где-то и как-то нашла в себе силы, подтянуть на себя другу ногу, сгибая ее в колене, немного отводя в сторону и тем самым раскрываясь перед мужчиной более, чем полностью. Как при этом ныла и стенала моя вагина, наверное, лучше и не говорить. Казалось, дотронься меня там, и я моментально взорвусь. Правда, на собственные прикосновения она отреагировала лишь возбужденной пульсацией, опалив изнутри и снаружи интимным жжением ненормальной похоти.

— Ты просто красавица… невероятная и совершенная… — даже не знаю на что сильнее отреагировала — на его хриплый баритон или на касания пальцев, дотронувшихся моих дрожащих пальчиков всего в ничего от поверхности горячей, влажной и изнывающей по желанной разрядке киске. — Продолжай… не останавливайся…

Я же сейчас точно с ума сойду, если он ничего не сделает со мной. Или, наоборот, точно сойду с ума, если сделает. Меня и без того ведет от ощущения его тепла, от его буквально невинных прикосновений… От того момента, когда он присел рядом, едва не на самый краешек кровати, продолжая изучать то мое лицо, то бесстыдные манипуляции моих не слишком-то и смелых рук. Ну, а дальше… Наверное, проще выругаться отборным матом… или задохнуться беззвучным стоном, потому что… Потому что он это сделал. Нагнулся надо мной и его рот накрыл мои пальцы влажным вакуумом жаркого поцелуя. Тут уж действительно не до здравых размышлений, только и остается, как немощно вскрикивать, несдержанно вздрагивать и душить в себе одержимое желание поддаться тазом вперед. А ведь он даже не целовал мою вульву, лишь слегка сквозь мои же пальцы задевал жалящим кончиком языка то клитор, то не менее чувствительные складки едва не кончающей киски.

Чтобы я так реагировала на ласки абсолютно незнакомого для меня мужчины в нашу первую интимную ночь? Это точно нечто из разряда нереальное и невозможное. Только вот факт оставался фактом. Мои страхи превращались в остервенелую похоть, моя сексуальная сущность буквально рвалась изнутри лихорадящими волнами, навстречу знающим рукам слишком опытного любовника. Будто что-то намеренно душило во мне все разумное, превращая в обезумевшую от запредельного вожделения распутницу. Бесстыжую, несдержанную и ненасытную.

Дальше — больше. Мои порочные желания были частично исполнены. Глеб сместился чуть выше, оставляя не менее обжигающие поцелуи на моем лобке, щипая губами кожу на животе и осторожно прикусывая ее краями зубов пока поднимался все выше и доводил своими изысканными ласками до полного исступления. При этом не забывал пускать в ход развратные росписи языком и не менее невыносимые поглаживания ладонями. Даже не знаю, от чего сходила с ума сильнее всего. То ли от его изощренных прикосновений — одновременно и безумно нежных, и крайне интимных — то ли от обжигающих поцелуев, способных, наверное, довести до состояния полного аффекта любую фригидную пустышку.

Когда его рот накрыл один из моих сосков, а подушечки пальцев пережали и сладко сдавили другой, я впервые не выдержала, порывисто выдохнув очередной беспомощный стон, и интуитивно вцепилась обеими ладошками в его волосы на затылке. А после и вовсе сдурела, вжавшись низом живота в его упругий пресс и бесстыдно заскользив к месту средоточия своих развратных желаний. Тогда-то он и показал впервые себя во всей своей красе.

Я даже ахнуть не успела и не совсем поняла, что случилось. Его невероятно сильные руки просто взяли и одним выверенным рывком приподняли меня над постелью, уложив едва не по самому центру кровати, головой на подушки. А потом обхватили под спиной за плечи, шею, погружаясь жадными пальцами в разметанные по покрывалу пряди волос. Он буквально в тот момент навис надо мной, не то что заглядывая, а именно впиваясь ошеломительно цепким взглядом почти почерневших глаз в мои широко распахнутые то ли с перепугу, то ли от шокированного восхищения глазенки. В тот момент у меня точно окончательно все перемешалось в голове, помутнело и выжгло внушительную часть здравого рассудка чужим напалмом чужой всепоглощающей воли. Он буквально меня оплел, окутав живой клеткой своих смертельно опасных рук и собой. Свернуть в эти мгновения мне шею или раздавить нахрен весом своего тела мою грудную клетку для него сейчас вообще ничего не стоило. Так, наверное, чувствует себя жертва питона, затянутая в тугие кольца безвыходной ловушки. Хотя, не думаю, что именно так. Ибо я задыхалась тогда вовсе не от парализующего страха перед глазами собственной смерти, а от страха не испытать желаемое — не получить самый ценный за этот вечер приз.