Слезы на льду - Елена Вайцеховская

Объяснить феномен Олимпийских игр мир пытается на протяжении многих десятилетий.

– Я до сих пор не могу понять, что это такое, – говорил мне выдающийся тренер по фигурному катанию Валентин Николаев, подготовивший вместе с Галиной Змиевской двух олимпийских чемпионов – Оксану Баюл и Виктора Петренко. – У меня высшее техническое образование. Знаю и могу объяснить, почему самолеты летают. Но когда смотрю на самолет, то по-человечески не понимаю, почему это не падает на землю. Так и с Олимпийскими играми. Все их отличие от любого крупного турнира заключается лишь в отсутствии рекламы на бортах. Судьи те же, участники те же, программы те же. А турнир совершенно другой. И напряжение на этом турнире не сравнимо ни с чем. Когда начинается сильнейшая разминка, в раздевалке даже спортсмены стараются не задерживаться. Потому что там – лиловый воздух ненависти. Между людьми, которые в обычной жизни – друзья. Но это – не человеческая ненависть, а ненависть к сопернику. Для меня такая атмосфера безумного напряжения страшно привлекательна. Хотя из тренера Игры вынимают душу гораздо больше, чем из спортсмена.

– Сколько раз видела вас у борта – в голову не приходило, что вы волнуетесь, – не поверила тренеру я.

– У меня есть фотография, сделанная в Лиллехаммере за несколько минут до произвольной программы Оксаны Баюл, когда я в одиночестве курил в душевой. Кто-то из ребят зашел, щелкнул фотоаппаратом – я не успел даже сообразить что к чему. Найду – покажу вам обязательно. Сами и взглянете. На человека, хорошо одетого, в приличном костюме, с бабочкой. И на эту рожу. Которую любой ценой надо спрятать подальше и выйти к своему спортсмену. Чтобы тому даже в голову не пришло, какой ужас сидит у тебя внутри. Потому что передается это состояние на тысячу процентов. Мгновенно. Знаете, как мне было холодно, когда Галя Змиевская сразу после Игр в Лиллехаммере уехала в Америку и я остался у борта один? Мы двенадцать лет стояли там вместе. Стоило нашему спортсмену поехать, она не просто облокачивалась, въезжала в меня, как бульдозер. А я прижимался к ней. Потому что обоих колдобило так, что стоять без опоры было просто невозможно…

Олимпийское золото – страшная вещь. Оно неизменно ломает жизнь человека, будь он спортсменом или тренером, на «до» и «после». По одну сторону, на этапе восхождения – нечеловеческий труд и великая цель. По другую – уже совсем другая жизнь и недопустимость мысли, что ты можешь стать вторым. Второе место автоматически становится трагедией. Я видела, как в 1992-м плакал в Барселоне великий пловец, восьмикратный олимпийский чемпион Мэтт Бионди, проигравший Александру Попову. Видела двумя годами позже – в Лиллехаммере, – как не мог говорить от спазмов в горле не менее великий американский фигурист Брайан Бойтано. И наверное, никогда не сумею изгнать из памяти слезы Александра Карелина, проигравшего в Сиднее. Каждый раз, когда приходится его видеть, понимаю: эта рана зияет в душе легендарного борца вот уже который год.

Об Олимпийских играх трудно писать достоверно, наблюдая за ними со стороны. Сопричастность – в любом качестве, будь ты журналист, врач или велосипедный техник, – кружит голову, притягивает, отравляет душу единственным желанием: увидеть победу своего спортсмена. Возможно, поэтому все то время, что продолжаются олимпийские баталии тех или иных Игр, все остальные события на планете уходят на второй план.

Олимпийские интервью, взятые сразу после победы, в которых спортсмен обстоятельно рассказывает о том, как именно боролся и побеждал, – редкость. Как правило все говорят одно и то же: «Счастлив. Ничего не помню».

И то и другое – неправда. В большинстве случаев у чемпиона остается лишь одно желание: закрыть глаза и ни о чем не думать. И полное опустошение. Победитель Игр в Атланте борец Бувайса Сайтиев, выигравший золото в вольной борьбе, так сказал об этом:

– Я так долго пытался представить себе, что буду чувствовать, став олимпийским чемпионом… И ничего не чувствую, кроме грусти. Была цель, мечта. Теперь же никак не могу разобраться в своих переживаниях. Как будто у меня отняли эту мечту.

Каждая олимпийская победа требует такой концентрации и самоотдачи, что не помнить ее невозможно. На осознание могут уйти сутки, недели, месяцы – но рано или поздно в памяти всплывают и остаются, как выжженные каленым железом, мельчайшие подробности собственного олимпийского поединка. До сих пор друзья-коллеги, случается, донимают вопросом: «А что ты сама чувствовала, выиграв в Монреале?»

Та моя победа состоялась тридцать c лишним лет назад. Она не была прогнозируемой – в команде хватало других, куда более титулованных и опытных претендентов. Хотя с годами, уже став журналистом, поняла: олимпийского чемпиона почти невозможно предсказать заранее. В большинстве финалов на победу в равной степени претендует каждый из финалистов. Да и результат, как правило, зависит вовсе не от физической готовности (к Играм на пик формы выходят практически все их участники), а от множества других, самых разнообразных вещей. И в первую очередь – от умения отрешиться от всего второстепенного.

До сих пор не могу забыть, как на протяжении полутора недель, предшествовавших выступлению, я, 18-летняя девчонка, не могла отделаться от мысли: «Это – война». Наверное, нельзя так писать о вполне мирной деятельности, но именно так, а не иначе воспринимают Игры те, для кого главным смыслом спорта всегда была победа.

Возможно, для кого-то это звучит странно. Все-таки Олимпийские игры – большой праздник. Особенно если ты приехал просто участвовать. Бесконечные фестивали, новые знакомства. Толпы туристов, фотографов, художников. Презентации всевозможных фирм, жаждущих осыпать каждого гостя дождем мелких подарков, торговые развалы на любой вкус, деликатеснейшая и самая разнообразная еда в олимпийской деревне.

Наверное, в Монреале все это тоже было. Наверняка даже было – купила же я там тоненькое золотое колечко с олимпийскими кольцами себе и кулон с канадским кленовым листочком в подарок тренеру, Валентине Николаевне Дедовой, которую даже не посчитали нужным взять в олимпийскую сборную. Правда, как покупала – не помню. А вот как дрожали ноги на последнем прыжке, помню, как будто бы это было вчера.

Еще помню, как, вынырнув из воды чемпионкой, вдруг с ужасом поняла, что не вижу трибуны, которая вдруг в каком-то тумане, сквозь черные точки в глазах, начала уплывать в сторону. Потом была пресс-конференция в небольшом зале, где какой-то странного вида, но до боли знакомый, при этом запыхавшийся мужик неотрывно смотрел на меня, периодически снимая и протирая запотевающие очки. А когда вопросы журналистов иссякли, вдруг срывающимся голосом произнес: «Леночка, дочка…»

Отца уже давно нет. Я же, случается, до сих пор с грустью думаю о том, что он никогда в жизни не видел, как я прыгаю на соревнованиях. Боялся, что может не выдержать этих переживаний…

Повторю уже написанное: тренеров, умеющих добывать в фигурном катании золотые олимпийские медали, в нашей стране всегда можно было пересчитать по пальцам одной руки. Станислав Жук, Татьяна Тарасова, Елена Чайковская, Тамара Москвина, Алексей Мишин. Так было более тридцати лет – слишком долго, чтобы считать это случайным совпадением. Наверное, они просто знали как. Понимали: когда на кону такая ставка, недосмотренной не должна оставаться ни одна мелочь.

Самым большим достижением Турина стали даже не три золотые российские медали. А то, что две из них были добыты не ветеранами тренерских ледовых битв, а людьми совершенно нового поколения.

Перед Олегом Васильевым я долгое время чувствовала нечто вроде вины. Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин, с которыми тренер начал работать в 2001-м, уже в следующем сезоне выиграли чемпионат Европы, через год – еще один, причем если первая из этих побед выглядела отчасти случайной (в соревнованиях не принимали участия Елена Бережная и Антон Сихарулидзе), то вторая получилась по-настоящему роскошной: прекрасные программы, продуманные до мелочей костюмы, великолепное исполнение. А вот после с фигуристами словно что-то случилось. Как бы блистательно с технической точки зрения они ни катались, назвать их парой не поворачивался язык. Похожее бывает, когда на торжественном приеме, требующем парного присутствия, появляются живущие вместе, но давно и непримиримо враждующие супруги. Вроде и люди красивые, и держатся рядом, а сразу видно, что отношения – швах.

Холодность и безэмоциональность катания фигуристов настолько резала глаз, что меня порой трясло от раздражения. И Таня с Максимом, и их тренер по-человечески были мне очень симпатичны. Тем не менее я старалась писать о них как можно меньше, потому что понимала, что раздражение все равно прорвется между строк, обидит людей, а подчеркивать его я не должна хотя бы потому, что фигуристы совершенно не виноваты, что не оправдывают конкретно моих ожиданий.