Корни травы - Майк Телвелл

Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будет обильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю того грешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся в покаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших в скорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множество их, аминь.

Деградация — вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве с деградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблудших — небольшой дортуар для молодых деву-шек — как правило, сирот или строптивых дочерей его прихожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взамен получали жилье и самое необходимое — только самое необходимое, — поскольку ни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получала христианское образование и профессию; единственным условием было послушание и благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия и исполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощена возможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно было предположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросала учебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутация пастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самых скандальных случаях ни один намек не касался его лично.

Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван стал вторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что «двум быкам в одном загоне не ужиться». Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздо безжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушки заманчивее и коварнее, а падение вниз — дольше и безнадежнее.

И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный, что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потом рассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственной крови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за «скорой помощью» или вызвал полицию, но пастор сам сделал все необходимое. Он создал грешнику все условия, насколько позволяли его раны, и всю ночь боролся с дьяволом за его душу. Сначала он спас душу, а затем, как бы между прочим, и жизнь, обеспечив таким образом пастве доброго помощника, чье присутствие на церковном дворе было неоспоримым доказательством власти пастора в глазах Божьих.

Всем было очевидно, что Рука Божья привела окровавленного и полумертвого Длиньшу к пастору Рамсаю, и после спасения — физического и духовного — репутация и влияние молодого обращенного несказанно возросли. Вовсе не случайно Айван был поставлен в ученики именно к нему. Пастор безоговорочно верил в действенность хорошего примера.

Менее эффектной, ибо незавершенной, однако обещающей духовную победу историей был случай с девушкой по имени Эльза. Она была осиротевшей дочерью одной из самых первых и воинственно настроенных прихожанок, и никто не сомневался, что пастор Рамсай возьмет ее под свою опеку. Необычным оказалось то, как молодая девушка своими манерами смягчила непреклонную натуру молодого проповедника. Она излучала тихую радость самим своим присутствием, тем, как бережно относилась она к своим школьным книгам, как неутомимо изучала Библию, В вопросах веры она выказывала не по годам глубокий интерес и понимание, проявляя то, что пастор называл «духом милости и благодати», очевидный для всякого, кто мог ее видеть и слышать. Она подрастала — и это ее свойство, думал пастор, вместо того чтобы умаляться, как это нередко бывает, крепло в ней, распускалось как цветок, как упавшее в добрую почву семя.

Обнаружив это, он сделал беспрецедентный шаг, в юридическом порядке взяв над Эльзой опеку, став ее стражем в законе, жизни и вере. Беспрецедентным было и то, как эта девушка умела задобрить и даже поддразнить пастора, довести его если и не до состояния благодушной общительности, что было бы чересчур, но ввести в мирное настроение, в состояние отдохновения от праведных трудов и строгого бдения. Когда он смотрел на Эльзу, его глаза становились теплее и суровые черты лица смягчались. В таком настроении, размышляя о домашних делах, он позволял себе снисходительную риторику и думал о девушке, глядя в ее чистые глаза: «Драгоценнейший камень в моей короне». Он смотрел вперед в неясном предвкушении, представляя себе, как набирает силу ее духовность и связанные с ней надежды.

Эльза, опершись подбородком о ладони, смотрела, как Айван глотает полные ложки вареного гороха и риса, с трудом засовывая их в рот. — Когда ты в последний раз ел? — ее глаза расширились. — Не спеши, жуй как следует. Хочешь еще?

Айван наблюдал за тем, как она отправилась с тарелкой к кастрюле, приговаривая на ходу:

—Никогда не видела, чтобы такой небольшой бвай так много ел. — Эльза вернулась с полной тарелкой. — Жуй медленно. Его преподобие говорит, что сначала надо двадцать раз пожевать и только потом глотать. — Она села, опять оперлась подбородком о ладони и стала наблюдать за каждым его движением.

Она напоминает мне, подумал Айван, кого-то из давнего-давнего прошлого.

—Как тебя зовут?

—Айван.

—А дальше?

—Айванхо, Айванхо Мартин.

—Ты крещеный?

—Почему ты об этом спрашиваешь?

Она нахмурилась, словно говорила: «Здесь вопросы задаю я».

—Потому что только заново рожденный и Христовой кровью омытый христианин может здесь находиться, — объяснила она таким тоном, что Айван понял, что зря задал этот вопрос.

—Ну да, кажется, да, — ответил он.

—Что значит "кажется "? — удивилась она. — Надо быть уверенным.

—Эльза. Эльзаааа!

—Да, Ваше преподобие?

—Что ты делаешь на кухне? Иди к себе и делай домашнюю работу.

—Я уже сделала, Ваше преподобие.

—В таком случае иди и читай Библию.

—Да, сэр. — Она молча сделала прощальный жест Айвану, слегка улыбнулась и поспешила к себе.

Размеренно жуя, Айван смотрел, как она уходит. И хотя внешне она не была похожа на Мирриам, было в ее манерах что-то такое, что болезненно сдавило его грудь. Как давно это было, когда они в таком же возрасте сидели при свете лампы на барбекю Маас Натти. Живот Айвана раздулся и стал неестественно тугим. Он никак не мог избавиться от отрыжки, к горлу подступала тошнота.

—Как ты себя чувствуешь?

В дверях, где только что исчезла Эльза, стоял пастор. Айван не знал, как долго он стоял и наблюдал за ним.

—Я спрашиваю, с тобой все в порядке, мальчик?

—Никогда не было так хорошо, сэр.

—Это и неудивительно, если видеть то, как ты глотал еду. Не забывай, что чревоугодие — один из смертных грехов, — добавил он с чопорной улыбкой.

—Да, сэр.

— Ты говоришь, что хочешь работать? Завтра мы с тобой этот вопрос обсудим. А пока иди в мастерскую. Там есть человек. Скажи ему, чтобы показал тебе твою койку в пустой комнате за мастерской. Заодно вымойся хорошенько в душе, понял меня? Приходи завтра утром ко мне.

—Да, сэр, огромное спасибо.

—Не мне спасибо, мальчик, благодари Господа.

—Да, сэр.

Длиньша строгал рубанком доску, когда Айван пришел к нему с поручением от пастора Рамсая. Длиньша что-то проворчал, не отрываясь от работы, и Айван не мог понять, в чем причина такой реакции — в его сосредоточенности на работе или во враждебности к новичку? Человек был мощного сложения, коренастый. На присутствие Айвана он не обращал ни малейшего внимания.

Айвана поташнивало, ему хотелось спать. Присев на корточки, он смотрел, как с доски летят колечки стружек. Он подумал, что хорошо бы поговорить с этим человеком и подружиться с ним, но Длиньша, казалось, в разговор вступать не собирался. У него были маленькие сердитые глазки, испещренные красными прожилками, и смешная бородка. Не бородка даже, подумал Айван, а густая поросль коротких волос, покрывавших нижнюю часть его лица и шею и сбегавших за открытый воротник. Он хотел, чтобы Длиньша поскорее показал ему койку. Мысль о том, что можно будет наконец улечься и что эта возможность совсем рядом, стала для него сущей пыткой. Длиньша продолжал строгать доску, прищуриваясь, чтобы оценить свою работу, и по-прежнему не обращал на него внимания.

Обезьяна-человек, подумал Айван и улыбнулся. Это о нем, наверное, поют: «Ты обнимаешь большого обезьяночеловека» — и стал напевать мелодию. Он был уверен, что Длиньша слышит его, но махнул на это рукой.

—Ладно, пойдем, — сказал Длиньша, поднимаясь и смахивая с рубахи стружки. — Иди за мной.

Айван прошел за ним через мастерскую.

—Вот койка, бери ее, а там, — он указал на дверь, — можешь спать. — После чего повернулся на каблуках и отправился обратно. Но тут же остановился и, не глядя на Айвана, спросил: — Сколько времени, Его преподобие сказал, ты будешь здесь?

—Ничего он не говорил, — ответил Айван, воюя с койкой. — Его преподобие просил еще душ показать.

—Не думай только, что останешься здесь надолго, — сказал Длиньша.