Фартовые - Эльмира Нетесова

Харя собирал малину рядом с будкой. У него, как заметил фартовый, к этому делу был особый дар. До темноты два ведра с верхом набрал. На варенье.

«Чудно, — думал Берендей, — неужто я стану варенье жрать вместо водки?» — хохоча, загораживал будку от ветра новыми поленницами.

А Федька, перебрав малину, уже варил ее на раскаленной печурке. От варенья на всю тайгу аромат пополз. Берендею от него за две версты от зимовья детство вспомнилось.

Закручинился фартовый. Поник головой. Побрел к будке. И вдруг за спиной хруст сухих веток услышал. Дыхание тяжелое. Испугался. Пружинисто подскочил с коряги. За деревьями и кустами сразу никого не увидел.

Берендей осторожно спрятался за дерево, притаился, не дыша. И вскоре меж деревьев увидел оленя. Громадные рога гнули его голову к земле. Олень хромал. Передней ногой не мог наступать на мох, а потому шел тихо, вспотычку, осторожно прислушиваясь, оглядываясь на каждый звук.

Берендей подкрался. И едва олень нагнул голову, ударил его топором изо всех сил. Увидев, что убил хромого, Берендей заорал от восторга на всю тайгу:

— Федька! Беги сюда, харя неотмытая!

Харя, вышедший за дровами, испугался, услышав зов. Побежал на голос фартового. Вдвоем они быстро перетащили тушу к будке. О свежевали при свете костерка. Шкуру сушить повесили на будке. А мясо разделили на две части. Половину посолили, вторую — поставили варить в котел, который нашли на берегу реки, — видно, от прежних поселенцев остался.

До глубокой ночи радовались мужики удаче. Ведь оба забыли, когда в последний раз ели мясо.

— Век свободы не видать, если я хоть когда-то ел такое вкусное мясо! — хватал Берендей мясистые куски оленины.

А к утру разболелись у поселенцев желудки, отвыкшие от мяса. И если бы не ягоды лимонника, успокаивавшие резкую, не отпускавшую ни на минуту боль, не миновать бы обоим заворота кишок.

— Вот, гад хромой, отплатил за погибель нам, — покрутил башкой Берендей. Тут он услышал, как кто-то уверенно идет к будке.

Начальник госпромхоза с двумя мужиками несли на плечах громадные мешки, тюки. Сбросив их в будке, позвали к лодке.

Берендей, пошатываясь, встал. Сморщился.

— Что с тобой? — спросил его один из приезжих. Поселенцы рассказали об олене.

— После этого мяса сырую воду нельзя пить. Да и опасно оленину на ночь есть. Она отдых не любит. Поел — поработай.

— Да просто давно мяса не ели. Еще разок, другой, понемногу и наладится все. Ведь лопали без хлеба. Потому и отрыгнулось болью. Ну да хлеба мы вам два мешка привезли. Ешьте, сколько влезет, — говорил начальник госпромхоза.

Когда от мешков, узлов и свертков стало тесно в будке, Берендей рассмеялся: придется, видно, им с Федькой строить новый дом.

Фартовый пошутил. А Трофимыч, так звали начальника госпромхоза его спутники, быстро оглядев поселенцев, словно примерялся, сказал:

— Что ж, стройтесь, материалами поможем. Времени у вас много.

— Да не обучены мы этому, — взмолился Харя.

— Ничего. Плотников пришлем. Покажут, научат, помогут. И заживете по-человечески, постоянно, не сезонниками.

— Забарахлились мы с тобой совсем, — ворчал фартовый, когда гости уехали. Он злился от того, что не может вырваться из этой глуши и вынужден жить здесь годы.

Нет, надо искать какой-то выход из этой каторги. Пора на волю, к кентам. «Устал я от этой будки, от тайги, от моря, хочу в город к своим, хочу своих дел. Ведь с ума можно сойти от этих заброшенок», — сдавил голову руками Берендей. Его уже не радовала гора продуктов: «Ну что меня ждет здесь? Дожди, сырость, скука. А зима настанет, даже на лодке не приедут к нам. Табаком не разживешься. Занесет снегом по самые… И кукуй. Нет, пехом, но уйду отсюда. Не согласится Харя, хрен с ним. Один, сам слиняю».

В эту ночь фартовому не спалось. Он ворочался так, что койка на все голоса визжала. За будкой выл ветер, застревая в ракушках, пел на разные голоса.

«Нет больше сил. Сколько можно рубить этот сушняк, ловить рыбу, собирать грибы, как баба?»

Натянув на плечи привезенную телогрейку, он сунул в карман пачку галет, папирос, вышел из будки. Ноги сами понесли к морю.

Фартовый не слышал, как за ним, пискнув, приотворилась дверь. Из нее выскользнул Харя. Держась в тени, пошел по берегу следом за Берендеем. Фартовый шел размашисто, решив до утра миновать Ново-Тамбозку и на незаметном для глаз повороте, где поезд замедляет ход, вскочить в вагон, уехать в Южно-Сахалинск.

Харя, прижимаясь к берегу, еле поспевал за Берендеем.

Фартовый поначалу не обратил внимания на начавшийся прилив. Волны постепенно теснили его к скалистому берегу, набрасывались на ноги с шипеньем.

Берендей и не заметил как оказался прижатым к скалам. Здесь во время прилива вода поднималась на шесть метров.

Фартовый, спасаясь от прилива, лез на скалу. Но волны опережали. Отхлынув на миг, словно подарив человеку глоток воздуха, волны с разбегу ударяли его в спину, прижимали к скале, обдавая брызгами с головы до ног, а потом увлекали за собой, играя, как беспомощной игрушкой.

Вся одежда давно промокла. Лицо и руки избиты в кровь о скалы. Лишь упрямое сердце рвалось навстречу неведомому, не чуя боли и опасности.

Но новая волна уже хватала за шиворот. Выбраться бы наверх, переждать прилив. Но как, если пальцы ослабели?! А прилив кончится только утром и тогда он окажется на виду у всех.

Волны швыряли Берендея на уступ, грозя разбить голову, изломать, искрошить фартового. Спасло какое-то деревце, выросшее, чудом зацепившись в расщелине. И он удержался. Подтянулся на шаг. Но новая волна накрыла с головой.

«А может так и лучше», — мелькнула шальная мысль. Почему-то в последний миг стало жаль маленького Харю, который будет одиноко коротать свое поселение у безрадостного костра. Что подумает он, когда проснется? Впрочем, не все ли равно, — оглушила новая волна. И не дав опомниться, поволокла по камням в пучину.

Обезьяньи цепкая рука ухватила Берендея за шиворот. Вдавила в расщелину. Потом, толкая головой и руками, моля и матерясь одновременно, выдавил Харя Берендея на утес, туда, где волны не могли достать избитое человеческое тело.

Лишь к рассвету пришел в себя фартовый. Его рвало морской водой, которой наглотался там, внизу. Открыв глаза, увидел озябшего Харю, колотящего себя по всем местам, чтобы не превратиться в сосульку с ушами. Своей телогрейкой он укрыл Берендея. И теперь прыгал, как зяблик на болоте.

Фартовый встал. Федька, еле разжав посиневшие губы, пробурчал:

— Пошли домой, дурень.

Море уже успокоилось. Шел отлив. И Берендей с Харей вскоре прибежали к себе.

Федька, не говоря ни слова, не упрекая, растопил печь, помог Берендею снять мокрую одежду.

— Прости ты меня, если сможешь, — немного согревшись, попросил Берендей.

Харя ничего не ответил. Молча выполоскал свою и Берендееву одежду, повесил сушить. Растер одеколоном грудь фартового и, подвинув чай с малиной, вышел из будки, не сказав ни слова.

Был у Федьки свой заветный уголок в тайге. Маленький рыжий шалаш на березовой поляне. Сюда Харя приходил, когда жить становилось невмоготу и хотелось спрятаться от людей, от Берендея, от прошлого, от самого себя.

Вот и теперь дрожат его плечи. От слез или боли? Нелегко простить предательство того, с кем делишь все поровну. Ведь ничем не обидел. Ан у волка своя стая. К ней весь век тянуть будет. Может, и не стоило спасать? Нет-нет. Сильный слаб минутно. Пройдет и у него тоска по кентам. Пройдет… А если нет? Федька заварил чифир, сделал глоток, другой.

«А черт с ним, Берендеем!» Кружились в хороводе березы, а может, и не березы? Откуда ж у них глаза, девичьи улыбки? Танцевали девчонки. Косы русые ниже пояса. Глаза озер голубее. Затянули песню. О чем? Ох, как хороша и прозрачна их песня! Ее когда-то у колыбели пела мать.

Вот одна подошла к Федьке, взяла его за руку бережно, нежно и сказала голосом Берендея:

— Харя, пошли домой.

Федька выдернул свою руку у девчонки и рявкнул:

— Пришибу, паскуда!

Берендей сгреб в охапку трясущегося Харю, понес в будку. Там уложил его на кровать, предварительно разув. Укрыл одеялом с головой. Знал, пару часов Харю не стоит беспокоить.

Федька блаженно улыбался. Перед глазами его плыли приятные видения, далекие от Заброшенок, будки, Берендея.

А фартовый тем временем взялся за пристройку к будке. Для нее он заблаговременно оставил место, приволок напиленные накануне с Харей бревна. Вкопав их в ямы, утрамбовал землю. Начал выкладывать стены. Бревно к бревну. Равные по размеру и породе.

Трехстенок с каждым днем незаметно подрастал.

И хотя, намаявшись с рыбой, усталые поселенцы еле волочили ноги, о пристройке не забывали.

К первым заморозкам вывели ее под крышу. А к первому снегу навесили окна й двери.

Трофимыч не прислал плотников, сославшись на их занятость. Но привез вдоволь гвоздей и стекла.