Рассказы - Рафаель Лафферти

Ну, возможно, где-то там так оно и было, но на поверхности Замбези-Картелл просто зверел на глазах. Он унижал, он оскорблял, он внушал страх. В нем росла ненависть, в труппе — отчаяние. Вдруг Картелл стал сторонником жесткой дисциплины, а поскольку привязывался ко всякому пустяку, то превратился буквально в кровопийцу.

Но выглядеть он пытался солидно, приобрел страховку, перешел на дорогие сигары, честное виски предал ради вероломного мартини. И смеяться он стал как-то не по-человечески — то хихикал, то ржал, как лошадь.

— О-о, коростель, — мучилась Вероника, — мы должны сделать что-нибудь, чтобы спасти его от его самого! Мы не можем бросить его, мы всем связаны с ним…

— Кому, как не мне, знать это? — отвечал король клоунов печально.

Вскоре Картелл вообще стал пить только чай, есть только вегетарианские завтраки, сменил лосьон "Тумбо" на бриллиантин, стал читать В.Липмана, говорить только высоким слогом, обсчитывать актеров при выдаче зарплаты, а из бывших болельщиков благородной «Национальной Лиги» переметнулся к жалким «Американо». Конечно, раз поддавшись такой порче, человек не может остановиться, а у Картелла, как вы поняли, была «зеленая болезнь» — патологическая любовь к деньгам.

Он выбивал их сначала всеми честными и нечестными способами, потом только нечестными. Некоторые думали, что он дьявол.

— Но внутри же он совсем не такой плохой! — настаивала Вероника.

— Кто знает это лучше, чем я? — соглашался клоун.

Великий Каньон в своем начале выглядит как дыра в собачьей будке. Так же и падение Картелла началось с ерунды, с десятицентовика, из-за которого рухнуло все здание — и его богатство, настоящее и будущее, и его репутация — то, что многие принимают за счастье.

Все началось с драки Картелла со слепым торговцем газет из-за монеты. А закончилось тем, что Картелл сел в тюрьму, всеми проклятый, оплеванный и упавший духом. Десятицентовик, который Картелл стянул у слепого, был отнюдь не единственным обвинением. Он был уличен во многих случаях воровства, мелких и крупных карманных кражах «с помощью неустановленного приспособления», в десятках случаев мошенничества с зарплатой, в подделке чеков, владении ворованным имуществом и еще Бог знает в чем.

— Похоже, вы не занимались разве что кражей цыплят, — саркастически заметил как-то судья на слушании.

— Нет, этим тоже, — уточнил помощник прокурора. — Пять случаев, сэр.

А между тем, Картелл в тюрьме изменился. Он был пристыжен, у него постоянно болело сердце, он чувствовал себя совершенно одиноким. В одну из ночей он попытался повеситься в камере. Это ему не удалось по непонятным причинам, однако не из-за недостатка усилий с его стороны. Здесь я замечу только, что люди, покушавшиеся когда-либо на себя, должно быть, очень серьезные люди.

— Мы должны пойти к нему, Кристофер, — решила Вероника. — Мы должны показать ему, что все еще любим его. Он, конечно, вел себя, как последний шакал, но на самом деле он не такой. Внутри он…

— Тс-с, Вероника. Ты смущаешь меня, когда говоришь так, — остановил ее кларнетист. — Я знаю, внутри он настоящий принц.

В один из дней маленький к. пришел к Великому Замбези в его камеру.

— Самое время поговорить, — сказал он.

— Нет-нет, слишком поздно для разговоров…

— Ты опозорил нас обоих, Карло, — продолжал маленький к. — Это зашло слишком далеко, так что касается и меня.

— Я даже не знал никогда, кто ты такой, маленький к. Ты живой, настоящий — и все же какой-то неправдоподобный.

— Ты сам вызвал меня и до сих пор не знаешь, кто я? А ведь получился великолепный трюк! Мы сами стали нашими шедеврами, Карл, а ты не понял даже, когда это случилось. Ты — маг, но и я — маг, идущий своим путем. Так всегда получается лучше всего.

— Скажи мне, клест, кто ты? Кто я? — взмолился Картелл. — Что со мной?

— Что с НАМИ, Карло! НАША беда в том, что один из нас стал слишком серьезен. Быть серьезным — единственное настоящее преступление. За это один из нас должен умереть — но только не так, как будто это что-то трагическое. Каждый человек состоит, по крайней мере, из двух людей, но обычно оба одновременно не могут иметь два тела и две жизни. Теперь, конечно, наш величайший трюк испорчен, но он был чудесен, пока длился.

Коротышка к. просигналил Веронике, и она пришла, держа под мышкой доски. Удивленный тюремщик пропустил ее.

Мы не можем больше существовать вместе, это будет неправильно, — убеждал кифарист Карла Картелла.

— Ах, мне горько, что ты уходишь, — сказал Картелл. — Но кто ты? Знаешь, я никогда не мог запомнить твое имя, к тому же в нем есть что-то странное. Ты же меняешь его все время вместе с внешностью. Кто ты, маленький к.?

— Только это. Только маленький к. Или, скажем, суб. к. Но, послушай, мы же не такие дураки, чтобы сейчас вдаваться в детали. Сейчас не время, Картелл. И помни: мы сами и есть наша лучшая работа, даже если все заканчивается так.

— Что мы должны делать? — скучно спросил Картелл.

— Простая трансференция, — объяснил кудесник. Он строил ящик, доска за доской.

— Я неплохой внутри, — протянул Картелл. — Я просто не понят.

— Да, мы замечательные люди внутри, Картелл. Я — твой внутренний человек, — сказал к. — Влезай в ящик.

— Я? Мне влезать? Я — Карл "Великий Замбези" Картелл! Ты только маленький суб. к., какая-то часть меня. Я не полезу!

— Влезай, Карл, — повторил Конфуций. — Ошибка была сделана с самого начала, не ты должен был увидеть свет. Но, неправильный, ты жил своей неправильной жизнью.

— Я буду драться, я буду царапаться и проклинать вас!

— Это как раз то, что должно делать здоровое подсознание, — сказал к. — Залезай.

— Я не пойду! Это убийство!

— Ничего подобного, Карло, ведь я-то останусь здесь!

Потом маленький к. и Вероника запихали Великого Замбези К.Картелла внутрь ящика и закрыли крышку. Пока они делали это, маленький к. сам превратился в Великого Замбези. Когда он открыл ящик, там, естественно, было пусто. Тюремщик начал было возражать, что у него должен быть заключенный, но Вероника протянула ему оставшиеся доски.

— Все там, приятель, — сказала она. — Найдешь себе там кого-нибудь…

И Великий Замбези с Вероникой ушли.

Замбези не был величайшим магом в мире, но, возможно, он стал им после того, как начал относиться к делу более просто. Публика не знала представлений более легких, веселых, смелых. После своей странной промежуточной жизни он достиг, конечно, новых вершин.

— Я ужасно рада, что ты преодолел свои внутренние трудности, — говорила ему любящая Вероника. — Уф! Я всегда знала, что внутри ты замечательный парень!