Плохая хорошая девочка - Ирина Арбенина

— Правда, может такое случиться? — уточнил Юра. — Может помереть?

— Может.

— А что же делать?

— Ну что делать… Лечиться. Использовать новейшие медицинские достижения.

— Может, ему этого… «Биттнера» попить? Дедушка все какие-то бальзамы пьет «чудодейственные».

— Какой, на фиг, «Биттнер»… — вздохнул врач. — Вы еще предложите вашему дедушке чаю с малиной попить. Ему операцию надо делать.

— Да?

— Да.

— И в чем же дело?

— В чем дело? — немного изумился Юриной наивности доктор. — Да такая операция стоит несколько тысяч долларов.

— Даже так…

— Бабки-то немыслимые для пенсионера…

— А что за операция?

— Шунтирование. Ну как, сами знаете, у кого… Сердце надо дедушке кое-где подлатать, подновить. И продержится еще лет пять-семь.

— Поскрипит?

— Да не поскрипит, а поживет. Причем хорошо. Хорошо себя будет чувствовать, бодро. В общем, понаслаждается жизнью еще пяток-другой лет. Операция, конечно, дорогая, но оно того стоит.

— Понятно…

— Вы ведь не родственник?

— Да нет… Нет, я из милиции.

— А-а…

Доктор пожал плечами и еще быстрее зашагал по длинному больничному коридору.

— Ну что, дядя Гена, плохи твои дела? — Ростовский выложил апельсины на край больничной тумбочки и присел рядом с постелью «пациента Воробьева».

— Да, Юрок, хреновато…

— Врач говорит, операция нужна?

— Говорит…

— И дорогая?

— Дорогая.

— Иначе пропадете?

— Иначе пропаду.

— Да, плохо без денег, дядя Гена.

— Плохо, Юрок… И не говори!

Ростовский и Воробьев помолчали.

— Так что… говоришь, нету в деревне Синюшкино старого Петухова? — первым нарушил паузу дядя Гена Воробьев. — Не нашел его там?

— Нету, дядя Гена. Не нашел.

— Н-да… Ох-ох-ох…

— Что «ох-ох-ох»?

— Видно, уж и не найдешь, Юрок.

— Думаете?

— Да говорил я ведь ему, старому дураку, не болтай ты много с племянником Васькой о той истории, не откровенничай.

— А он?

— А Георгий, видно, разоткровенничался.

— А вы не хотите?

— Чегой-то?

— Пооткровенничать?

— С кем?

— Да хоть со мной.

— О чем это?

— Да «о той истории».

— А-а… Предложение, что ли, мне делаешь?

— Делаю.

— Ох-ох-ох! Дело, надо признаться, это давнишнее. Я ведь, знаешь, Юрок, только на своих «бальзамах» и держался всю свою тяжелую жизнь. На них держался и на самодисциплине. Если бы организм не очищал, давно бы в дерьме утонул. Меня ведь, знаешь, как жизнь прикладывала! Причем бывает, что человек сам на себя неприятности накличет — поведением своим безрассудным. А у меня — ну, ровно как кирпич на голову! Да какой-то там кирпич… Катаклизм, понимаешь? Настоящий катаклизм!

— Может, расскажете?

— Может, и расскажу. Когда-нибудь…

— А что сейчас удерживает?

— Ну а какой мне прок? Сам-то подумай…

— А что — неужели такая ценная информация, что может и прок от нее быть?

— Может, Юрок. Даже дивиденды может принести эта информация.

— Вот как?

— Ты бы смог…

— Что — смог?

— Ты, я думаю, смог бы ею распорядиться. Этой ценной информацией. Ты парень активный, хищный… На все готовый.

— Ну так в чем же дело?

— Да ты мне кое-что пообещать должен… В долю взять! — Воробьев легонько похлопал себя по левой стороне груди. — В долю должен меня взять! Сообразил?

— Сообразил! Ну, если мы заработаем что-нибудь на вашей ценной информации — тогда конечно. Мы нам тогда подлатаем сердчишко-то, дядя Гена. Операцию дорогую сделаем. Может, еще даже в Монте-Карло съездите.

— Да если бы я его починил… Сердчишко-то! — Воробьев снова легонько похлопал себя по левой стороне груди. — Я бы на волнения в казино его не тратил бы! Нашел бы, как остаток дней прожить.

В палату заглянула медсестра:

— Все, товарищ милиционер. Дайте дедушке покою.

— Я завтра приду, — пообещал Ростовский взволнованно.

— Приходи, Юрок.

— Все-таки нам есть о чем поговорить, дядя Гена?

— Может, и есть.

— Вы только не…

«Вы только не умирайте!» — хотел сказать Юра, но вовремя удержался от этого искреннего проявления чувств и вслух лишь произнес:

— Выздоравливайте!

За ночь ничего не случилось. Старик, к счастью, не помер.

С самого утра, как только разрешили посещение больных, Юра был уже в палате Воробьева.

Дядя Гена лежал в постели, чисто, аккуратно выбритый, сложив ручки чинно поверх одеяла. Смирный, просветленный и сосредоточенный… Только очень бледный. Видно было, что человек принял какое-то решение.

— Ну так что? — Юра с искренней, неподдельной тревогой окинул взглядом болезненно бледного старика. — Я вас слушаю…

— Слушай, Юрок, слушай…

— Весь внимание.

— В общем, так… Произошло это не здесь и не сейчас. А далеко и давно. В тот злополучный рейс, о котором я хочу тебе сейчас рассказать… В тот рейс мы отправились вдвоем с Георгием Петровичем Петуховым.

— Тем самым?

— Тем самым Георгием.

— И что же? Что за рейс?

— Не торопи… История длинная. Так вот… Отправились мы с Георгием в тот день, как обычно, в полет. Как я уже тебе говорил, мы с ним вместе работали — летали на одном самолете. Понимаешь, служили два товарища. Петухов и Воробьев. Возили почту и пассажиров. В одной далекой географической точке. И без малого тому полвека назад, а то и больше…

— Давно…

— Да… Дело давнее.

— Ну рассказывайте…

— Так вот, лететь нам нужно было из областного центра — в небольшой городок, затерянный в горах.

— А что за груз был?

— Деньги.

— Так-так…

— Ну прилетаем. Деньги в сберкассу, как положено, сдали и собрались обратно. А нам говорят: подождите! «Мы тут, — говорят, — тоже подготовили кое-какой груз к отправке. Только еще не оформили все как надо. Мы еще с областным центром его отправку не согласовали. Вы пока, товарищи летчики, погуляйте, подождите. Груз очень важный! Очень ценный и секретный».

— Тоже деньги?

— Нет. Ящик металлический. Опломбированный. «Хотим, — говорят нам, — этот ящик вместе с вашим самолетом обязательно отправить. У нас, видите, неспокойно тут, в Гаиме…»

— Гаиме?

— Да, городок тот так назывался…

— А что у них неспокойно-то?

— Да у них уже за неделю до этого несколько толчков случилось… Не слишком сильных, правда.

— Каких толчков-то?

— Ну каких… Известно каких! Землетрясение.

— Ах, вот оно что!

— Да. Ну вот… А мы с Георгием и сами видим: в городе этом Гаиме творится что-то несусветное. Собаки мечутся, как бешеные, воют; коровы мычат без остановки, во дворах ишаки кричат… Я и говорю напарнику…